Дежуривший у фабричных ворот привратник Ферхад, выходец из Боснии, пораженный видом Муртазы, хотел окликнуть его и даже поднял руку, чтобы спросить, что с ним стряслось. Но Муртаза круто остановился и грозно прикрикнул:
— Ты мне эти штучки брось!
— Назначение получил? — спросил ошарашенный привратник.
— Получил! Еще чего надо?
— Поздравить хочу…
— А чего меня поздравлять? Это их надо поздравить — это им крупно повезло!.. — Муртаза заложил руки за спину. — Вот ты как думаешь, кто я? Думаешь, я как все? Знаешь, что мне технический директор сказал? Ни черта не знаешь, дундук. Директор так прямо и сказал: «Тебя я, дескать, беру на мою фабрику, чтоб ты на ней порядок навел, чтоб дисциплину подтянул. Ты, говорит, службу знаешь, недаром окончил курсы». Вот так-то! Кончил бы курсы, знал бы, что значит служба, не моргал бы глазами да не махал руками, когда начальство идет!
Привратник, так ничего и не поняв, опять полез с поздравлениями, но Муртаза зло обрезал:
— Да пошел ты!.. Байбак! — и выскочил за ворота.
Прямо напротив фабричных ворот находилась чайхана.
Раньше в этом помещении с бетонным полом располагался склад для хранения тюков с хлопком. Штукатуренные, небеленые стены были увешаны картинами. Одна изображала султанский флот среди черных бушующих волн: корабли развернулись в боевом порядке, чтобы устремиться на противника. Другая — атаку султанской кавалерии: лихие красавцы воины в чалмах, размахивая кривыми саблями, врезаются во вражеские ряды. Рядом с этими двумя висела еще картинка, на которой был нарисован тоскующий влюбленный. Затем шли изображения героев народных сказаний: Тахира и Зухры, Арзу и Камбер, Караджаоглана и Кара-Кыз и, наконец, Кёроглу и Айваза. Оба верхом на лошади, Кёроглу — с длинными густыми усами, рука его сжимает рукоять ятагана; Айваз — с нежным девичьим лицом, в руках у него сладкозвучный саз; поет соловей на кусте цветущих роз; в синем небе плывут белые, легкие, как пена, облака.
Когда Муртаза вошел в чайхану, там было полно народу. Люди толклись в клубах хлопковой пыли, сидели за столами группами, накинув на плечи пиджаки, говорили, смеялись, спорили, жаловались на ничтожную почасовую оплату, которой едва хватало, чтобы купить хлеба и провизии в фабричной лавке, где продавали на выданные в счет жалованья жетоны. Это были рабочие дневной смены, до которой оставалось еще полчаса.
Муртаза застыл в дверях. Он стоял, нахмурившись, уперев руки в бока, грозно взирая на людей, на беспорядок и грязь в чайхане. Его выводило из себя развязное поведение рабочих, которые, усевшись верхом на табуретках и лавках, орали, хохотали, не обращая ни на кого внимания.
«Бедняга ты, технический директор! — подумал Муртаза. — Видать, не зря взял меня на свою фабрику…»
Муртаза вошел в чайхану все с тем же грозным видом: руки в боки, брови нахмурены. Повел своим хищным, острым носом, огляделся в поисках свободного табурета. Но везде сидели люди, занятые своими разговорами и делами, не замечавшие его.
А ведь вошедший был не кем иным, как ночным надсмотрщиком, который окончил курсы и пользовался доверием самого технического директора фабрики!..
Муртаза хлопнул своими огромными ручищами и громко позвал:
— Хозяин! Эй, хозяин!
Гул человеческих голосов, напоминавший гудение пчелиного улья, стих. Головы людей повернулись к Муртазе.
— Тихо там! — гаркнул в ответ чайханщик. — Что случилось?
— Что случилось, что случилось! — крикнул Муртаза. — Час стоит человек, ищет табурет, а никто и ухом не поведет.
Каждый день в чайхане столько разного народу перебывает, и квартальных, и полицейских, и штатских, разве за всеми уследишь?
— А-а! — понимающе кивнул чайханщик. — Вот оно в чем дело… Гарсон, сынок…
После небольшой суеты гарсон принес табурет, выслушал Муртазу и с недоуменным видом подошел к стойке.
— Уста, этот квартальный просит чаю, только сказал, чтоб стакан для него мылом помыли…
— Чего? — переспросил удивленный чайханщик.
— Стакан…
— Ну?
— Мылом, говорит, чтоб помыли… — Гарсон даже поперхнулся от смеха.
— Я должен помыть стакан? Я?.. Помыть мылом?.. Он так и сказал, этот квартальный?..
Вокруг Муртазы сгрудились самые отчаянные из ткацкого цеха: Бекир Камбала, Сеид Летучая Мышь, Джафар Очко, Тощий Неджип, Квадратный Джамаль… Человек десять или того более окружили Муртазу, глядели на него, выжидая, когда можно будет его поддеть, глупо хихикали и зубоскалили.
Бекир Камбала — голова у него словно под прессом побывала — уселся напротив Муртазы и спросил:
— Значит, вы изволите утверждать, что контролер Нух не справляется со своей работой, потому вас и взяли?.. Превосходно!.. Этот Нух — порядочный пройдоха, что и говорить… Он, видишь ли, земляком приходится нашему техническому директору, вот и относится с прохладцей к своим обязанностям. — Бекир повернулся к Квадратному Джамалю. — Сынок, Джамаль, ты теперь должное уважение оказывай новому начальнику…
— Говорят, у него даже диплом есть! — сказал Квадратный Джамаль.
— А как же, есть у него диплом. Тебе, поди, не нравится?
— Мне-то что? Мне какое дело до диплома, им ведь не укроешься, когда спать ляжешь?!
Муртазу от негодования передернуло даже, он повернулся к Джамалю. Но тут вмешался Тощий Неджип:
— Разве полицейский комиссар может дать диплом?
Все уставились на Муртазу.
— Похвальную грамоту, — поправил он, — за верную и безупречную службу.
Тут Квадратный Джамаль возьми да задай каверзный вопрос:
— Хорошо, Муртаза-бей, а что же все-таки у нас получается: ты будешь помощником у контролера Нуха или он у тебя?
Острый нос Муртазы побагровел.
— Я? Помощником? У Нуха помощником? Плохо ты меня знаешь! Как-никак я курсы кончил, похвальную грамоту от своих начальников получил, знаю, что такое службу нести. Так разве после этого я буду помощником? Знаешь, что сказал мне технический директор, когда вызвал к себе?
— Ну и что же он тебе сказал?
— А то сказал, что есть на этой фабрике контролер, Нухом его звать и земляком он ему приходится, только не такой директору нужен — на него положиться нельзя, службу несет плохо. Не стало никакой дисциплины на фабрике — так и сказал! Я, говорит, взял тебя на мою фабрику, чтоб ты исправил положение. Почему тебя? Да потому, что у тебя образование есть, ты курсы окончил, службу исправно нести обучен. Как посмотрел мне в глаза, так все сразу и понял! Ясно?
Молчавший до этого Джафар Очко поскреб затылок, потом произнес:
— О господи праведный, кого только матери на свет не рожают? Вот наши народили нас, шакалов, а, поди, за сыновей выдали, голову отцам заморочили…
— Это уж точно, — поддакнул Черкес Нури. — И еще им, роженицам, шербет поднесли, приготовленный по случаю новорожденного!..
— А на сороковой день их еще в баню сводили, вот так, сынок.
— Я вам не компания, меня не считайте, — сказал Бекир Камбала.
— Это почему, шакал?
— А потому, что в сравнении с вами я все-таки человек.
— Ишь ты! Чем ты от нас отличаешься? Видите ли, он человек!
— Вот и человек.
— Да почему?
— А потому, что в армии я ефрейтором был, сын мой!
— Тоже невидаль! — воскликнул Квадратный Джамаль. — Я вот унтером был.
— Погоди, погоди! — вмешался Тощий Неджип. — Мы сейчас у Муртазы-бея узнаем, кем он в армии был. Скажи нам, братец, до какого чина ты дослужился?
— До полковника, не иначе! — крикнули из толпы.
Муртаза громко выдохнул, и ноздри его затрепетали.
— В армию я попал по дополнительному набору! — горделиво произнес Муртаза. Он говорил пришепетывая, растягивая и коверкая слова, как говорят обычно переселенцы из Греции. — Вы б только глянули, как мы в Галате с парохода высадились: шестьдесят призывников — прямо орлы, почище роты кадровых!.. Уселись мы тут же, на мосту, вокруг народ собирается, на нас глазеет. Взыграло сердце от гордости! Да как ему не взыграть: на славное дело, в бой идем! Вскочил я, говорю: «Погоди, братцы, хочу этим стамбульцам слово солдатское сказать от нас от всех!..» Загудели наши — дескать, давай! Народ окружил нас стеной. Залез я на плечи богатыря нашего Хасана да как крикну: «Эй, почтенные, жители Стамбула, послушайте, что ваш Муртаза вам сейчас скажет!..» А тут откуда ни возьмись наш взводный, как рявкнет: «Чего раскричался! — И подает команду: — Слезай немедля!» Я мигом соскочил с Хасановых плеч, вытянулся во фрунт и рапортую: «Так точно, мой командир, есть мигом слезть». Стоит наш взводный, такой молодой, как дирхем золотой, в голубых глазах молнии сверкают, герой, да и только! Обращаюсь к нему по команде: «Разреши, мой командир, Муртазе два слова сказать этим стамбульцам. Сердце от радости зашлось, не может более молчать. Желаю я им объяснить, что есть отвага и честь!» Ну а наш взводный, цены ему нет, говорит мне в ответ: «Разрешаю тебе, герой, сказать несколько слов, чтоб бдительность стамбульцы не потеряли, чтоб понятие имели про храбрость и благородство».