Немного погодя торжественная процессия с флагами, цветами и лавровыми ветками под звуки зурны и грохот барабана прибыла на городской вокзал. Шум стоял невообразимый. Провожаемые аплодисментами осаждавших станцию, плакавших от радости людей, депутаты меджлиса поднялись в вагон. Поезд тоже был украшен флагами, цветами и лавровыми ветками.

В тот же день почти со всех концов страны под звуки зурны и барабана в Анкару отправлялись разукрашенные флагами, цветами и лавровыми ветвями поезда, автобусы, такси, машины, даже самолеты, оставляя позади светлые надежды и чаяния народа.

МУРТАЗА

Главный технический директор, приходившийся племянником хозяину фабрики, позевывая, произнес:

— Итак, Муртаза-эфенди, обязанности твои — смотреть за порядком на фабрике. Будешь ходить по цехам, глядеть, чтоб мотки пряжи, шпульки, волокно, пакля и прочее не валялись, рабочие их не разбрасывали, за собой подбирали. И еще следи внимательно: когда прядильщики в конце смены сдают шпульки, то норовят их спереть, а потом еще раз весовщику подсунуть. Гляди за ними, стервецами, в оба! Впрочем, и за ткачами глаз да глаз нужен. Бессовестные людишки, бездельники. Сгрудятся в уборной, стоят, дымят и языками чешут. Задушевные беседы в отхожем месте…

Перед столом технического директора навытяжку стоит квартальный сторож Муртаза, слушает, не сводя глаз с начальства. И вдруг спрашивает, прервав речь директора:

— А мастера чего же, бей-эфенди?

— Хм… Да они, по правде, хуже рабочих… Только ты, Муртаза, в лицо им такого не говори. Тут осторожность нужна. Приметил, кого из мастеров на месте нет, запомни, а утром (директор хитро подмигнул) — обо всем мне… Понял?

— Как не понять! — с готовностью ответил Муртаза. — Яснее ясного. — И ноздри его хищно затрепетали.

Директор нажал кнопку звонка. В дверях появился рассыльный.

— Погляди, нет ли поблизости контролера Нуха. Скажи ему, чтоб пришел сюда.

— Контролер Нух — мой земляк, — продолжал директор, — на фабрике уже давно служит, лет десять или того более. Там, в родных краях, мы соседями были. Говорят, он меня в детстве на руках носил, на себе верхом катал. Я, конечно, этого не помню. А он по сему случаю не в меру развязно держится, границы дозволенного переступает. Между тем здесь, как известно, фабрика, предприятие, где не место бесцеремонности и панибратству. Рабочий фабрики в первую очередь должен работать! Как машина!.. Иначе наше дело будет терпеть убыток. Никакой фамильярности, разболтанности, халатности и прочего… Да по мне, хоть отец родной!.. Превыше всего — долг! Да-да, сперва долг, потом долг и еще раз долг! — Директор испытующе поглядел на Муртазу. — Я шутить не люблю. Чуть что, и одним пинком…

— Не разделяй, мой господин, заботы и долга! — выпалил Муртаза. — Поддержи меня, тогда и требуй исполнения долга…

Он запнулся, и лицо его налилось кровью.

— Говори, говори, — подбадривал директор, — тебе, видимо, есть что сказать.

— Слава аллаху, нечего, мой господин. — Он снова покраснел и смолк.

— Если ты о жалованье, — поняв его тайную мысль, сказал директор, — то не беспокойся. Твое дело — исправно служить…

— У меня ведь шестеро, да хранит аллах детей всех правоверных! Накорми их досыта, и я стану собакой у твоего порога.

В дверь постучали. Вошел контролер Нух, человек лет сорока пяти, широкий в кости, с упрямым выражением на скуластом круглом небритом лице, покрытом густой сеткой сине-красных прожилок. Как полагается, он поздоровался с директором и вразвалку приблизился к столу.

— Вот тебе напарник в помощь, — сказал директор, кивая на Муртазу. — Чтоб с этого дня я не слышал твоих жалоб и причитаний: дескать, устал, измучился, с рабочими не справляюсь. Понял? Вместе будете дежурить.

Оторвав взгляд от пола, Нух вскинул голову, осмотрел Муртазу с макушки до пят и, ухмыляясь, произнес:

— Благодарствую, бейим. Конечно, вам ли не знать, что положение — хуже не придумаешь. Никудышный народишко наши работнички, прости их господи! — И брезгливо поморщился.

Муртаза, с презрением глядя на беспомощного контролера, который жалуется на рабочих, скривил губы в усмешке. Заметив эту усмешку, Нух насупился, сердито сверкнул глазами.

— Завтра вместе с Муртазой-эфенди пройдешь по фабрике, — сказал директор, — покажешь ему цеха, все ходы и выходы, расскажешь, как рабочие воруют шпульки, с ткачами познакомишь, щель в уборной не забудь показать…

— Да-да, ты уж завтра все покажи! — вставил свое слово Муртаза.

У Нуха от возмущения даже дыхание перехватило, но директор опять вмешался:

— Тебе, Муртаза-эфенди, наверное, надо форму квартального сдать?

— Так точно, бейим! Прямо немедля отправлюсь, сдам форму, с начальством попрощаюсь, ну и с сослуживцами тоже, а потом…

— Потом придешь, найдешь нас. А теперь ступай. Если не трудно, передай от меня привет комиссару.

— Так точно, бейим! Будет сделано: при первой возможности передать от вашей милости глубочайшее почтение…

— Глубочайшее почтение вовсе не обязательно, достаточно и привета.

— А потом, значит, найти контролера, а тот покажет мне фабрику.

— Да, пусть покажет. И главное, присматривай в прядильном цехе, чтоб не воровали шпульки!..

— Не изволь беспокоиться. Считай, этой заботы у тебя уже нету. Похожу по фабрике, присмотрюсь ко всему на месте, а потом… Как говорили нам начальники на курсах…

— Метрическое свидетельство при тебе?

— Удостоверение личности, бейим? Конечно, при мне, слава аллаху… — Вытащив из-за пазухи удостоверение, Муртаза положил его на стол перед директором. — Говорили, значит, на курсах, — продолжал он, — прежде чем приступить к исполнению обязанностей, надобно все изучить на месте!

Он замолчал и уставился на директора, желая узнать, какое впечатление произвели его слова.

— Все правильно! — подтвердил Кямуран-бей.

— Ну, значит, я пошел теперь?

— Да-да, ступай…

Отдав по-военному честь, Муртаза повернулся и строевым шагом вышел из кабинета.

Оставшись наедине с контролером, директор сказал:

— Будь настороже, Нух! Этого парня, переселенца, взяли тебе в помощь, но положиться на него полностью нельзя. Спросишь, зачем тогда брали? Резонный вопрос. Так уж получилось… Полицейский комиссар мне его подсунул. Он, говорит, у меня квартальным такое рвение проявляет, каждому встречному так и норовит по морде съездить. Может, пригодится, бери его, пристрой к делу… Ну а мне и неудобно отказать. Вот так!

Контролер слушал, хитро улыбаясь. Он поправил красную повязку, на которой белой масляной краской было выведено К, что означало «Контролер». На Нухе была светло-серая куртка из полотна местного производства.

— Чего прячешь улыбку в усы? — рассердился директор. — Думаешь, если земляк, то и ухмыляться тебе уж можно?.. Да ты для меня…

— Каюсь, виноват, бейим. Мне ль не знать…

— Так чего скалишься?

— А как тут не скалиться, бейим? Нос задирает выше горы Эрджияс[71]. А велика ли птица — квартальный сторож? Расшумелся про свои курсы-мурсы.

Директор рассмеялся.

— Твое дело — его приручить. Брось ему кость, вернее пса не найдешь.

— Это точно.

— Мизинца твоего он не стоит. На пятерых таких тебя не променяю, да буду я последним человеком, если вру!

— Премного благодарен вам, мой господин. Мне ль не знать…

Контролер Нух вышел из кабинета. Директор достал бумагу и принялся писать распоряжение в отдел кадров о назначении Муртазы на должность помощника по охране фабрики в ночное время с месячным окладом восемьдесят лир.

А Муртаза, покинув кабинет директора, продолжал маршировать строевым шагом, выпятив грудь, вытаращив глаза и глядя в одну точку прямо перед собой.