Прокурор трясся от гнева.

— Старший надзиратель!

Подбежал старший надзиратель и замер, отдавая честь.

— Слушаю, бейим!

— Немедленно загнать всех в камеры, запереть и не выпускать до особого распоряжения!

Приказ был выполнен.

Прокурор ворвался в кабинет начальника тюрьмы.

— Что же это за безобразие! А ты слушаешь, как тебя оскорбляют, и в ус не дуешь! Или, может, тебе это нравится! В таком случае мне остается только пожалеть тебя. Стыдно, стыдно, дорогой! Занимаешь такую должность!

Начальник побледнел и обмяк, будто воск от огня. Руки у него дрожали, и он никак не мог взять свое прошение об отставке, лежавшее на столе. Наконец он взял его, протянул прокурору и, заикаясь, проговорил:

— Вы п-правы, бей-эфенди! Совершенно правы!

Прокурор выхватил из его рук листок:

— Что это?

— П-после всего, что было, я не м-могу больше оставаться на этой д-должности!

— Ладно, — сказал прокурор. — Я все равно потребовал бы от начальства твоей отставки. А теперь объясни толком, почему они взбунтовались. — Он сложил прошение и небрежно сунул его в карман.

Начальник беспомощно посмотрел на жандармского фельдфебеля, перевел взгляд на старшего надзирателя, затем на писаря и робко ответил:

— Не знаю, б-бей-эфенди…

— А почему мне не позвонил?

— Не решался обеспокоить… Думал, обойдется…

— Да не позвони мне фельдфебель, они ворвались бы сюда и расправились с тобой!

Начальник виновато опустил голову.

— Вашему прошению я дам ход, — немного смягчившись, сказал прокурор и быстро вышел из кабинета.

— Камеры на замке? — спросил он старшего надзирателя.

— На замке, бейим!

— А как заключенные, шумят?

— Нет, бейим, все спокойно.

— С чего это они взбунтовались?

Надзиратель решил воспользоваться случаем:

— Все из-за начальника. Не умеет он с заключенными управляться. Сколько лет здесь служу, а такого, как этот, не припомню. Прежние начальники были умнее и способнее.

Прокурор покачал головой, а про себя подумал: «Начальником тюрьмы надо назначить человека решительного и смелого, чтобы в случае чего мог и кулаки в ход пустить!»

— Утром в положенное время откроешь камеры. А пока будь начеку. Зашевелятся ночью — сообщи мне лично. Ты понял?

— Сразу позвоню, бейим.

— У меня все…

— Слушаюсь, бейим!

Камеры в тот день были заперты всего на два часа раньше обычного, так что особого недовольства это не вызвало. Вскоре несколько заключенных, в их числе и Кемаль-ага, попросились в уборную. Надзиратели охотно проводили их туда и обратно, за что получили соответствующую мзду.

Акязылы не на шутку струхнул перед прокурором и сразу завалился в постель, натянув одеяло на голову. Обливаясь потом, он проклинал «этих мерзавцев заключенных». Он знал, что они все разболтают, а потом, спасая свою шкуру, свалят все на него. Разве можно на них положиться? Даже власти знают их податливость и, пользуясь случаем, все сильнее закручивают гайки. А они с покорностью баранов склоняют головы перед деджалами! Ведь слова никто против не сказал, когда в мечетях стали устраивать казармы. А потом приказали перейти с письма Корана на письмо гяуров, и они опять смирились.

— Не люди, а дерьмо, — в сердцах пробормотал Акязылы.

В ту ночь ходже приснился прокурор (аллах его знает, откуда он появился!). Схватив его за шиворот, прокурор заорал: «Так это ты главный зачинщик! За все твои дела будешь немедленно повешен!» И прокурор поволок его на виселицу. Напрасно он лил слезы и молил о пощаде. Палач накинул ему на шею петлю и… Акязылы проснулся.

Под впечатлением виденного во сне кошмара он в страхе стал прислушиваться. До него донеслись звуки шагов, скрип ржавого засова…

«Не Кудрет-бея ли это привезли?» — подумал Ходжа.

Поднявшись на колени, он осторожно подполз к запертой двери. Но через щель ничего не увидел. Лишь на втором этаже, там, где были одиночные камеры, мелькнул слабый луч карманного фонарика. Немного погодя зажегся свет в самой крайней одиночной камере, но, что там делается, разглядеть было невозможно.

— Кажется, Кудрет-бея привезли, — сонным голосом сказал кто-то из заключенных.

Сообщение об аресте Кудрета Янардага попало в стамбульские газеты, и вскоре об этом узнали все.

Шехвар прислала ему телеграмму с пожеланием скорейшего освобождения и выразила готовность немедленно помочь, если это понадобится.

Дюрдане тоже прислала телеграмму и, желая ему скорейшего освобождения, сообщала, что квартира продана и она может хоть сейчас перевести ему вырученные за нее деньги. В молнии было столько всяких подробностей, что она походила скорее на пространное письмо.

Нефисе отправила в министерство жалобу на грубияна прокурора, временно исполняющего обязанности начальника тюрьмы. Она жаловалась на то, что он поместил ее мужа в одиночную камеру, разрешает с ним свидания в строго установленные дни и только через решетку, «как с обыкновенным арестантом», и просила «положить конец такой несправедливости».

Но жалоба не возымела действия. Ведь признать несправедливым порядок, заведенный во всех тюрьмах, значило признать необходимость его изменения.

Прокурор и в самом деле установил в тюрьме жесткий режим. В тюремный двор, казалось, не было доступа даже птицам. Прокурор допоздна находился на территории тюрьмы, появляясь нередко и по ночам. Кудрет приуныл от этих новых порядков, хотя в отличие от других ему было разрешено спать на пуховых перинах, носить шелковые пижамы, заказывать еду, получать книги и газеты. Строгости касались только свиданий. Тут Кудрет не составлял исключения и виделся с посетителями только через решетку. Ждать послаблений, судя по всему, было нечего.

Так прошли первые дни Кудрета в тюрьме. Он, правда, надеялся, что прокурор все-таки поговорит с ним, но тот с мрачным видом бродил по тюрьме в урочное и в неурочное время, словно не замечая его. Не было в том нужды. Надзиратели докладывали ему буквально о каждом движении Кудрета, и прокурор держал его под постоянным контролем.

«Как смеют обходиться со мной подобным образом?» — обозлился Кудрет. Но потребовать у прокурора свидания не решался. Слишком велик был риск. А вдруг прокурор откажет? Это унизит его. Любая просьба унижает. И все же надо что-то придумать. Но что?

В тот день он не явился на свидание с Нефисе.

Кипя от гнева, Нефисе отправилась к прокурору. Прокурор сидел за столом и что-то писал, не обращая внимания на вошедшую, даже не взглянул на нее. Она долго стояла, прежде чем он спросил:

— В чем дело? У вас какая-нибудь просьба?

— Мой муж почему-то не вышел сегодня ко мне на свидание, — ответила Нефисе.

— А мне что до этого? — спросил прокурор, продолжая рыться в бумагах.

— Может, он заболел…

— Для больных у нас существует лазарет.

— Но я хотела бы знать точно…

Прокурор, наводивший справки о Кудрете, Нефисе, Длинном и Идрисе, знал, что Нефисе не состоит в браке с Кудретом.

Вскинув голову, он резко спросил:

— А кем, собственно, вы ему приходитесь?

— Женой.

— Ваше брачное свидетельство?

Нефисе растерялась. Никакого свидетельства у нее не было.

— У меня нет его при себе.

— Потрудитесь в следующий раз захватить, иначе я вообще не разрешу вам свидания!

Нефисе была вне себя от злости. Она чуть было не закричала, что владеет крупным имением, что скоро их партия придет к власти и прокурор ответит за все, но благоразумие взяло верх, и она отказалась от своего намерения. Прокурор, видимо, был не из тех, кого можно запугать. Нефисе, как и всему городу, было известно, что недавно прокурор ворвался в тюрьму, избил нескольких здоровяков заключенных и один подавил бунт. Такое не сулило ничего доброго. Этот тип мог пойти на все, даже арестовать ее за оскорбление при исполнении служебных обязанностей.

— Хорошо, — сказала Нефисе. — Впредь буду выполнять все ваши распоряжения…