Эта мысль привела его в восторг.

Демократия нынче в моде, так что самое время искать защиты у сторонников оппозиционных партий, тем более что в тюрьмах все в той или иной степени враждебно настроены к властям. Это уж точно. Пусть посадили отпетого убийцу, лишившего жизни пятерых, все равно: власти несправедливы! К тому же власти преследуют и сажают за решетку не столько лидеров недавно созданных оппозиционных партий, сколько их сторонников на местах.

А оппозиционеры — все, вплоть до мелкой сошки, забыв, видимо, печальный опыт Либерально-республиканской партии[16], всё критикуют и поносят. Соберутся в ресторане или в каком-нибудь дешевом питейном заведении, напьются и начинают сетовать на всякие обиды, ну и, конечно, затевают споры, шумят, кричат. Глядишь — их сцапали и увезли в полицию. А из полиции — прямехонько в тюрьму. На встречу с ними и надеялся Кудрет. Они — жертва власть имущих.

Ну а он разве не сойдет за жертву?

Тем более что он из рода паши. Одного этого уже достаточно, чтобы прослыть жертвой властей.

Кудрет пришел в сильное возбуждение и продолжал строить различные планы.

Ему мстят те, кто в свое время, прикрываясь «революцией», отнял у таких, как он, все, что им осталось от дедов-пашей. Мстят за то, что он не пожелал вступить в их партию, а хотел остаться в своей партии, пусть малочисленной, но своей… Все это будет звучать вполне правдоподобно. Не мог же он, в конце концов, вступить в партию, которая оскорбляет детище, выпестованное его предками, — Великую Османскую империю. Нет, он не пошел на сделку с совестью и отказался от предложения мерзавцев. Он даже может заявить: «Перестала существовать Османская империя — религии сказали „баста“, каленым железом выжгли свободы, которыми пользовался народ. Не каждый способен примириться с такой поистине вопиющей несправедливостью. Я, например, не смог, ибо денно и нощно думал о муках и страданиях предков наших, покоящихся в могилах, об указующей нам путь святой религии. Да покарает всемогущий аллах всех наших недругов! Отныне и вовеки — с народом!»

Довольный собой и этой импровизированной речью, Кудрет подошел к окну и, рассеянно глядя на улицу, стал потирать свои большие пухлые руки. По улице сновали торговцы бубликами, мусульмане, торопившиеся кто в мечеть, кто из мечети. С каким наслаждением, будь у него деньги, съел бы он сейчас пару хрустящих бубликов, посыпанных сезамовыми семенами, и попил бы крепкого чайку. Даже без сыра обошелся бы… Но у дверей стоит этот проклятый часовой.

«Запрещено!» — со злостью вспомнил Кудрет.

Он проходил службу при нынешних властях, одолеваемых оппозиционерами из экстремистов, но на посту ни разу не стоял. Стараниями матери, знакомых и родных его назначили вначале ротным, затем батальонным писарем в одном из крупных городов, а позже откомандировали в штаб полка. Поэтому представление о караульной службе у него было весьма смутное. В роте, правда, его чему-то там учили, но за ненадобностью он все это позабыл…

Вскоре началась смена караула: чеканя шаг, по коридору шли жандармы в кованых ботинках. Раздалась команда:

— Отделение, стой!

Кудрет прислушался и, когда шаги затихли, постучал. Дверь приоткрылась, появился сержант.

— Мне бы в туалет.

Взгляд сержанта смягчился, как только он увидел арестованного, настоящего господина — при галстуке, в желтых туфлях на толстой подошве. Представительный мужчина, что и говорить! Только не брит, что, впрочем, нисколько не портит его внешности, напротив, делает его еще солиднее и вызывает уважение.

— Посыльный!

— Да, сержант!

— Отведи-ка бея-эфенди в туалет!

— Слушаюсь, сержант!

Умывшись, Кудрет вытер руки и лицо носовым платком не первой свежести и негромким голосом спросил посыльного:

— Не найдется ли у тебя покурить, сынок?

Посыльный вынул из кармана пачку «Аскера», дал ему сигарету и чиркнул спичкой. Сделав несколько затяжек, Кудрет почувствовал себя бодрее и, попыхивая сигаретой, сказал:

— Вечером не попросил, чтобы купили, вот и промаялся всю ночь.

— Хотите, сбегаю куплю?

Кудрет охотно заказал бы сейчас несколько пачек, но денег не было, и он не моргнув заявил:

— Спасибо. Куплю по дороге в прокуратуру.

Новый часовой, внимательно прислушивавшийся к их разговору, прикрыл за ним дверь и щелкнул замком. Теперь Кудрет покурил, и ему казалось, что голова у него заработала лучше…

Итак, он «неистовый борец за родину», преследуемый за свою приверженность религии и нации. «Неистовый борец за родину» — эти слова Кудрет слышал еще в детстве. Так называли Намыка Кемаля[17]. Но даже Намык Кемаль не мог соперничать с ним, Кудретом Янардагом, решившим стать ярым защитником Османской империи.

«Впрочем, кому все это нужно?» — вздохнул он. Нет, свой корабль он поведет по волнам обстоятельств, чтобы в этом бренном мире его «ангельской душе» не пришлось познать и толики страданий.

С религиозными фанатиками он будет трижды фанатиком. С монархистами — трижды монархистом. С оппозиционерами? Ничего, он сумеет быть и оппозиционером. Если же его махинациями заинтересуются правящая партия или какие-нибудь чиновники, он не растеряется. Не унесли же с собой в могилу его отец и дед весь свой арсенал лжи! Оставили немного и на его долю. Он заявит, к примеру, что действует так умышленно, дабы лучше узнать истинные замыслы фанатиков, оппозиционеров и монархистов. Как-нибудь выкрутится…

Размышления Кудрета были прерваны грохотом колес. Это подъехал Плешивый Мыстык.

Надо разузнать, зачем пожаловал Плешивый, и действовать сообразно с ситуацией. А размышления можно на потом оставить. Плешивый чем-то нравился Кудрету. В искренней привязанности извозчика он сомневался. Разумеется, Плешивый преследует какие-то свои цели, иначе чем объяснить столь трогательную заботу?

«В прошлый раз ему хоть кое-что перепало. Ну а теперь… Ума не приложу, ведь я задержан на месте преступления, да еще какого! Ладно, все это чепуха! А может, он привез мне сигареты?..»

Кудрет снова подошел к окну. Плешивый, спрыгнув с козел, заметил его и показал три пачки сигарет «Енидже». Завтраку он не обрадовался бы так, как этим сигаретам. Знаками он объяснил Мыстыку, что надо передать сигареты через часового. Дважды объяснять не пришлось.

Плешивый ворвался в участок и сцепился с часовым. Ко всем просьбам Мыстыка часовой оставался глух. Немного погодя прибежал уже знакомый Кудрету посыльный, который принял в споре сторону Мыстыка. В конце концов они решили подождать начальника.

Вскоре в комнате, где сидел под стражей «ревизор», появился лейтенант, передал ему три пачки сигарет и спички, поинтересовался, завтракал ли он. Кудрет решил немного поломаться, но лейтенант дал денег посыльному и велел принести чаю, сыра, хлеба или бубликов. Затем очень мягко спросил:

— Ну, как вам здесь живется? Довольны?

Легкая улыбка тронула небритое лицо «ревизора», которое борода могла бы только украсить.

— Спалось отлично, но…

— Что «но»? — насторожился лейтенант.

— Не примите слова мои за жалобу, но, представьте, ночью меня не выпустили в туалет. Беспокойство, сами понимаете, немалое. Но что поделаешь: служба! Караульная служба — это вам не фунт изюма. Но виноват я сам. Не обратился к сержанту, когда сменяли караул… К тому же сигареты кончились. А это пострашнее всего прочего. Если приспичило в туалет, можно все-таки вытерпеть. Другое дело — без сигарет, верно?

— Вы правы. Кстати, вчера вечером, после того, как мы расстались, я встретил прокурора. Он возвращался с какого-то приема. Мы перекинулись на ходу несколькими словами касательно вас.

— Меня?

— Ну да. Я поинтересовался вашим делом. Прокурор ответил, что о вас ходят слухи самые противоречивые. Оказывается, решение о вашем аресте было принято при предыдущем прокуроре по доносу. Вот вас и задержали…