Лейтенант был окончательно сбит с толку:

— В каком смысле?

— Разве вы не знаете? Говорят: кто холост — счастлив, как султан. — И «ревизор» пустился в рассуждения.

Сам он женат. Жена его — сущая ведьма. Глянет — трава вянет, да к тому же выдра. Ни кожи, ни рожи. С его маменькой жить не желает, вечно ворчит, болтает всякий вздор. Он приструнил бы нахалку, да маменька за нее заступается, а он очень почитает свою дорогую маменьку. Кончилось тем, что от жены житья в доме не стало.

Лейтенант слушал, как разливается соловьем арестованный, и, хотя ему пора было уходить, никак не решался.

Он снова протянул «ревизору» пачку с сигаретами и сказал:

— Вы меня пугаете.

— Пугаю?

— Ну да. На днях я намерен, как говорят, вступить в законный брак.

— Не бойтесь, дорогой друг, женитесь. Только в первую же ночь наденьте на супругу узду и держите ее покрепче! Иными словами, обуздайте ее, прежде чем она обуздает вас. Недаром блаженной памяти предки наши в первую брачную ночь на глазах у жены хватали за ноги кошку и разрывали ее пополам. Мы же обычно ждем, когда наши жены сделают это сами. Да-да, дорогой друг, ждем. А делают они это, надо им отдать должное, мастерски. Словом, нельзя выпускать стрелу из лука. А уж если она вырвалась, не приведи господи, тогда ничто не поможет. Хоть слона пополам разорви!

Лейтенант слушал своего собеседника, говорившего красиво и убедительно, совершенно не задумываясь над тем, прав он или не прав. Он был уверен, что не все женщины одинаковы. Младшая дочь председателя муниципалитета — сущий ангел, только крылышек не хватает. Вместе с ней к нему в дом войдут веселье и счастье — жизнь сразу станет другой. По всему видно, что она будет и примерной невесткой. Не как свекрови, а как родной матери, станет угождать его дражайшей родительнице.

«Ревизор» ухмыльнулся и, словно угадав мысли лейтенанта, продолжал:

— Я не собираюсь обескураживать вас, но должен предупредить, что во время медового месяца, точнее, в дни и недели, ему предшествующие, будущая спутница жизни кажется нам, мужчинам, истинным ангелом, особенно если мы по уши влюблены. И вот тогда-то на нас, убаюканных прекрасными видениями, и накидывают уздечку. И словно хмельные, мы подписываем гарантийное обязательство вечно пребывать у жены под башмаком! Об этом надо помнить, молодой друг!

На улице затарахтел фаэтон. «Ревизор» и лейтенант прислушались. Судя по звуку, фаэтон был ветхий и разбитый, подковы у лошадей, видимо, тоже разболтались.

Звук показался «ревизору» знакомым. Он сразу вспомнил Плешивого Мыстыка: «Неужели он? Чего доброго, приехал справиться, не нуждаюсь ли я в чем…»

Фаэтон подкатил к жандармскому управлению и остановился. Лейтенант выглянул в окно и сразу узнал и облупившийся фаэтон, и старых кляч. Лейтенант даже не успел спросить Мыстыка, что его привело сюда. Соскочив с козел, тот быстро прошмыгнул в двери. Пьяный, Мыстык мог прорваться не только в жандармское управление, но и в резиденцию самого президента. Перед Плешивым выросли часовые. Но что ему сейчас какие-то там ефрейторы, сержанты, лейтенанты…

— Стой!

— Отойдите! Я к начальству!

— К начальству? По какому делу?

— Вам знать не положено! Смотрите, наживете неприятности, так всыпят, что…

Появился лейтенант. Мыстык бросился к нему:

— Лейтенант!

— В чем дело? Чего тебе?

Мыстык пытался поцеловать руку лейтенанту; от него разило винным перегаром и чесноком.

— Это правда, что вы не передали бея-эфенди прокурору?

— А тебе, собственно, что до этого?

— Как что? Да знаете ли вы, кто он, этот бей-эфенди?

Лейтенант разозлился:

— Говори прямо, зачем пожаловал?

Мыстык сбавил тон и, подхлестываемый винными парами, стал вдохновенно врать. Он-де уже побывал у начальника безопасности и у губернатора и рассказал им, что за человек будет завтра передан в прокуратуру. Человек этот в свое время уже побывал у них в городе, после чего губернатор перестал быть губернатором. Почему перестал? Да потому, что заставлял всех играть с ним в покер. Сам проиграет — ни гроша не отдаст, зато других как луковицу обдерет. Никто не мог избавить город от такой напасти, а вот бей-эфенди смог. Так что его арест в Стамбуле и прибытие в их город под конвоем — все это подстроено. Кто-кто, а уж Мыстык хорошо знает, что на уме у Анкары нынче одно, завтра другое.

— Ну, хватит рассуждать, говори прямо, чего тебе надо! — взорвался лейтенант.

— Может, бей-эфенди в чем нибудь нуждается?

— В чем?

— Ну, сигареты там, спички… Может, поесть чего принести?

— Ни в чем он не нуждается. Можешь не волноваться. А завтра справишься о нем в тюрьме, куда его направят после санкции прокурора. А теперь — шагом марш!

Плешивый вытянулся в струнку (недаром он служил в армии во времена национально-освободительной борьбы!), молодцевато отдал честь, чуть пошатнувшись, сделал «кругом — марш» и строевым шагом удалился.

— Плешивый Мыстык, — вернувшись, объявил с улыбкой лейтенант, — извозчик. Вы его, конечно, знаете?

— Да, знаю. Такой чудаковатый… — сдержанно ответил «ревизор», заметив как бы между прочим: — В прошлый мой приезд он вез меня в своем фаэтоне и почему-то принял за чиновника по особо важным поручениям из Анкары. Помню, как он многозначительно спросил: «Из Анкары пожаловали?»

Лейтенант снова протянул арестованному сигареты, щелкнул зажигалкой:

— Такие люди, эфендим, я говорю о тех, кто напускает на себя важность, чаще всего встречаются среди извозчиков и шоферов, болтают они много и, представьте, часто попадают в цель. В прошлый ваш приезд меня еще здесь не было, но говорят…

Лейтенант осекся. Арестованный мог бы спросить: «Что говорят?», но не спросил, поскольку наверняка знал, что могли говорить. Воспользовавшись заминкой лейтенанта, он стал развивать его мысль:

— Да, эфендим, чего только не наговорят! Возможно, вы удивитесь, но я считаю, что страна наша какая-то странная. И даже не столько страна, сколько люди… Достаточно человеку иметь солидную внешность и витиевато выражаться, чтобы его приняли за депутата, а то и за министра! Народ наш, особенно его низы, податливы и легковерны. Поэтому на выборах не задумываясь отдают свои голоса не тем, кто действительно защищает их интересы, а всяким болтунам. А после целых четыре года до следующих выборов кусают себе локти!

— Вы правы, — согласился лейтенант, который все меньше и меньше верил в то, что человек, сидевший перед ним, «мошенник, выдающий себя за чиновника», как было сказано в сопроводительной бумаге.

«Ревизор» между тем продолжал:

— Люди с солидной внешностью внушают им непонятный страх. Страх этот особый, своими корнями он уходит в глубокую старину, во времена султанского владычества. Тех, кто этот страх внушает, ненавидят и в то же время заискивают перед ними. Аплодируют, к примеру, на собрании какому-нибудь толстобрюхому оратору, но ведь аплодируют-то с ненавистью? Вы можете сказать: помилуйте, разве аплодисменты не есть знак одобрения? Никоим образом! Ладони, бывало, еще не остынут от рукоплесканий, а в дальнем уголке какой-нибудь кофейни кто-то уже обрушивает проклятия на головы тех, кому только что рукоплескали.

Лейтенант слушал и в то же время не переставал думать о младшей дочери председателя муниципалитета. Да и с какой стати из-за какого-то Плешивого Мыстыка открывать дебаты о политике?

И он спросил:

— Значит, по-вашему, я недооцениваю своего султанского положения?

Вместо ответа «ревизор» заметил:

— Вижу, беседа о политике наводит на вас скуку?

— Нет, что вы! Только…

Лейтенант глянул на часы. Было одиннадцать. Маменька, должно быть, заждалась его и не ужинает.

— Я, пожалуй, пойду. — Он встал, пожал арестованному руку и, дав часовым очередные указания, поспешил домой.

«Ревизор» ругал себя в душе последними словами. В карманах пусто, а он, видите ли, пустился в рассуждения. Его накормили, угостили сигаретами… Но как теперь без сигарет скоротать ночь?