— Мои господа, я вижу, вам тут неплохо живется, — игриво воскликнул бывший архитектор. — Миф двадцатого века предполагает, что именно Восток станет тем пространством, куда устремится немецкая мощь, но сила только тогда сила, если ее хорошенько кормят. Нужна сметана, шпик, окорок. Ведь нам, подобно крестоносцам, придется снова заносить мечи и прорубаться сквозь дебри и топи Сарматии. Поэтому наберитесь терпения и выносливости. Грянет день, когда наш великий вождь Уриан-Аурехан примет решение. Тогда помчатся на чагравых жеребцах Вальхальские всадницы, и Курония станет первым бастионом победы. Только запасайтесь заблаговременно окороком и сварите погуще похлебку из требухи!

Никакого финансового вспомоществования от нас сегодня не ждите: деньги нужны для пушек и танков. Денег нам дадут германские промышленники и магнаты. Но не раскроете ли вы тоже свои кисы на благо всенемецкого дела? Насколько мне известно, господину Винтелеру в этом городке принадлежит суконная фабрика. Ваш вклад превратил бы Гимнастическое общество в балто-немецкий пропагандистский центр, влияние коего простиралось бы на всю нижнюю Курземе.

Винтелер свирепо покосился на Курта Витрама: «Ах вот как, товарищ по борьбе? Успел по дороге из Лиепаи накляузничать, что Винтелер отказался пожертвовать тысячу латов для нужд культурбунда. Экий мерзавец! Будто у меня тысяча латов на земле валяется».

— Я, уважаемый доктор, на сей предмет придерживаюсь мнения, что каждый должен поступать согласно своим возможностям. Мне думается, наилучший пример нам мог бы показать товарищ по борьбе Витрам: столь обширной практики, какая имеется у него, нет ни у одного лиепайского адвоката.

— Вы преувеличиваете, господин Винтелер, — возмущенно кричит Витрам. — Кроме того, я уже показывал пример. Вкупе с господином Бредерихом и Трампедахом дал деньги на орган в общину святой Катарины, то есть в немецкую евангелийскую общину.

— На орган? — зловеще улыбается Розенберг. — Долой органы! Вера должна быть преобразована, это предусмотрено мифом двадцатого века. Бог палестинцев — не есть бог германцев! Христос был евреем, вы, оболваненные простофили! Мы подобно древним германцам снова будем собираться в священных рощах, чтобы поклониться Вотану, Верховным жрецом в нашей кумирне станет великий Уриан-Аурехан. «На священном требище да принесет он в жертву детей Востока», как говорил Заратустра.

В дверь постучали. Пришли кельнеры, и на столе появился бараний окорок с черной смородиной, à la Nietzsche.

Розенберг вонзает нож в коряного цвета огузок, и всем господам мнится, что он и есть страшный Уриан-Аурехан, который приносит в жертву левантийских детей. В трапезном зале горят люстры, а по углам мечутся тени Аурехана и Заратустры. Затем они исчезают.

— Тратить столько денег на богадельню в Петерфельде безумие, как сказал почтенный praeses, — продолжает гость. — Душевно больные — угроза нашей расе; неужто вы, господа, этого не улавливаете? Старые люди — лишний балласт. Миф двадцатого века учит, что избавлять увечных от их страданий человечно, за каковое избавление и следует повсеместно взяться. Но по этому вопросу у меня будет отдельный разговор с господином Трампедахом. Прозит!

В сводах раздается многоголосое — прозит! Трампедах съежился. Доктор Клеман вперяет в него долгий неподвижный взор. Магистр, правда, уже сам смекнул, что его препарат Т-1 мог бы стать великолепным средством для изничтожения неполноценных людишек. Он вспомнил, как славно подох кот, на коем он испробовал силу своего снадобья. Дряхлый Том сладко мурлыкал, затем блаженно уснул… Скворец, наклевавшись вымоченных в Т-1 зерен, залился чудесными трелями и руладами, пока не свалился в жасминовый куст. Зачем лишать людей столь прекрасной кончины? Ведь это будет «сладкая смерть»…

— Любопытно узнать, как готовят окорок а-ля Ницше? — спрашивает Розенберг, указывая большим пальцем на стол.

— Бери двенадцать фунтов бараньего огузка, вымачивай три дня в холодной ключевой воде, вари в сладком молоке до мягкоты, затем сдери кожу и отбей зубастой колотушкой, натри солью, насади на вертел и, живо поворачивая, поливай лимонным вареньем с маслом, покамест не разрумянится. Затем свари острый соус из черной смородины, присыпь сухарями и подавай горячим на стол, — говорит Трампедах.

После кофе и кекса господ одолевает истома, но Розенберг, пардон, господин Клеман, вцепляется в Трампедаха и не отстает, зовет в шарометательную палату сыграть партию в кегли. In corpore sano mens sana est!

— Давно не пробовал руку, господин Трампедах; даю вперед пять очков — квинту!

Старый пень, точно влекомый магическим вервием, неохотно плетется за доктором, ему этот человек кажется жуткой загадкой.

После четвертого броска гость вдруг останавливает магистра и, сверля его пронзительным взором, спрашивает:

— Скажите, господин Трампедах, вы стопроцентный?

Старый не берет в толк.

— Как это понять, доктор?

— Вы стоите грудью за миф двадцатого века?

Трампедах про помянутый миф слыхал лишь краем уха. Но он немец, а для немца дисциплина — это все. Коль скоро товарищи по борьбе решили, он готов стоять грудью за миф… (Черт его знает, что это такое и какого рожна нужно стоять за него грудью?)

— Равно как и все мейстерзингеры… стою, хоть лопни!

— Отлично сказано, Трампедах! Равно как и все мейстерзингеры… Клянитесь!

— В чем?

— Просто так. Клянитесь: обещаю ни о чем не просить, ничего не видеть, ничего не разглашать, клянусь великим Урианом-Ауреханом.

— Клянусь великим Ауреханом не просить, не видеть, не разглашать.

— Своей честью арийца!

— Честью арийца…

— Повиноваться, повиноваться и только повиноваться!

— Кому?

— Уриану-Аурехану.

— Повиноваться товарищу Аурехану?

— Никакому не товарищу — вождю.

— Вождю Аурехану!

— Клянусь Миме, Фрикой и Фрейей!

— Фрейей и Фрикой!

— Альберихом из Нибелунгов.

— Альберихом!

— Господь Вотан выслушал тебя, Зиглинде подтвердила, клятва принята! Теперь быстренько давай сюда рецепт Т-1… Уриан-Аурехан приказывает.

— Господин доктор, это труд всей моей жизни, моя тайна.

— Вы уже забыли, в чем поклялись? У товарища по борьбе нет и не должно быть тайн…

— Господин доктор, это главный источник моих доходов.

— Уриан-Аурехан вознаградит вас.

— Когда?

— Ну, не сегодня. Деньги нужны для пушек и танков. Но придет время, и мы вам заплатим чистым «Рейнским золотом», мое слово мейстерзингера. Клянусь великим Ауреханом, вы будете самым богатым человеком на Востоке.

Трампедах дрожащими перстами пишет на листке блокнота формулы и секвенции, доктор заставляет их скрепить подписью. Безумие! Уже второй раз сегодня старому человеку приходится ставить свою подпись. Все теперь поставлено на карту: душа, имущество, честь…

— Боже, мой боже, почему ты покинул меня? — бормочет Трампедах, но Розенберг услышал и говорит:

— Бог палестинцев не есть бог немцев! Христос был еврей, апостол Павел тоже… Хорошо, что они вас покинули. Теперь вас, как истинного германца, в свое лоно принимают Нибелунги. Да преисполнится святости сия минута! Sieg! Что нужно ответить?

— Fried!

— Неправильно! Еще раз — Sieg!

— Fried!

— Фу! Вы слишком стары, дабы понять мифы. Склероз. Но мы это предусмотрели (сунем его в какой-нибудь приют для инвалидов и…). Если вам когда-либо и в чем-либо понадобится наша помощь — зовите, пишите Уриану-Аурехану! С этого момента вы наш. Sieg!

— Фрид!

Розенберг махнул рукой. Старый хрыч ни бельмеса не понимал в культе. Одно слово — Meerkatze, мартышка!

Оба направили стопы в «Эйфонию», где в вестибюле их нетерпеливо дожидались истинные мейстерзингеры. Господин доктор должен был поторапливаться. Витрам приказал шоферу подать сверкающий «Форд-Щит» к входной двери. Все попрощались по древнеримской моде, лихо вскинув вперед десницы. Sieg!

— Уриан-Аурехан!

— Sieg!

— Уриан-Аурехан!