Алексей Ракитин

КАЗАКИ В КОСМОСЕ 2

ДОРОГА НА ДАННЕМОРУ

1

Как сказал неизвестный, но, безусловно, очень одарённый поэт, если вы видели хотя бы один сумасшедший дом, считайте, что вы видели их все! Притон уныния и злобы, в котором по обе стороны решёток находятся одинаково неприятные и прямо опасные люди. Считается, что засовы и замки защищают окружающий мир от сумасшедших… Ха! Это ещё надо подумать, кто и что именно нуждается в защите.

Меня, как подозреваемого в похищении Натальи Александровны Тихомировой, поместили в весьма мрачное учреждение, устроенное по полной аналогии с тюрьмой. На этажах — внутренние посты охраны, коридоры разделены решётками, обстановка — в высшей степени убогая, а в камерах (почему-то именуемых палатами), мебель привинчена к полу.

Впрочем, я быстро освоился. Признаюсь, большое удовольствие доставили мне душеспасительные беседы с врачами, которых за дни своего заточения, перевидал я великое множество. Столь проницательному человеку, каковым всегда был ваш покорный слуга, не составило труда догадаться, что мой случай вызвал немалый интерес психиатров двадцать первого века. Насколько я мог судить, посмотреть на меня приезжали специалисты даже из иных профильных учреждений. Говорили мы всяко и о многом. Надеюсь, что некоторые из моих рассказов заставили компетентных специалистов задуматься о сущем, насущном, вечном и человечном.

Мои рассказы о будущем России — как ближайшем, так и более отдалённом — мой надзиратель, почему — то именовавшийся «лечащим врачом», просил повторить всякий раз, когда приглашал к себе. Те же самые просьбы следовали и во время общения со мною в компании с незнакомыми людьми. Раз от разу лица менялись. Я так понимаю, это был тот выход «на бис», который не оставлял всех, слышавших меня, равнодушными. Некоторые врачи увлекались рассказами о будущем России до такой степени, что просили уточнить какими окажутся «индекс РТС» и курс американского доллара в годы президенства Медведева, и мне тогда приходилось напоминать почтенным специалистам, что они всё же беседуют с человеком, которому поставлен диагноз «шизофрения, отягощённая неврозом навязчивых состояний», а вовсе не биржевым спекулянтом. И неизменно добавлял, что свои миллиарды я уже благополучно наворовал в далёком 2920 году на планете Голубой Пепедук. Так что врачам в предстоящих биржевых махинациях оставалось полагаться лишь на самих себя да собственную интуицию, у кого, разумеется, таковая была. А признаваясь по совести, добавлю, что моих знаний истории Родины просто не хватало на то, чтобы помнить цену американской валюты, скажем, в 2010 году.

Так что с врачами я веселился. И делал это от души.

Не стану отрицать, в палате, мне тоже иногда становилось весело. Соседями моими, как нетрудно догадаться даже трёхлетнему ребенку, оказались разного рода упыри и вурдалаки. Из восьми колоритнейших подонков, окружавших меня в те незабываемые дни, один проходил по уголовному делу с обвинением в вампиризме, другой — каннибализме, третий — страдавший расщеплением личности — обвинялся в подстрекательстве к террористическому акту. Эта троица являла собой ярчайший костяк дураков, наиболее ярко выраженных и безбашенных на всём третьем этаже. Про первый и второй этажи сказать ничего не могу: туда меня не пускали.

Третий из числа упомянутых героев — тот самый «расщепенец», что звал к закладке бомб под здание «тайной полиции ФСБ» — отождествлял себя с Владимирым Ульяновым-Лениным. Примерно раз в день, обычно после обеда, он объявлял себя «совестью нации» и, взобравшись на привинченную к полу тумбочку, принимался картаво обличать сокамерников, примерно в таких выражениях:

— Копр’офилам молчать и слушать! Собаки вы, бездельники и идиоты, лишённый чюйвства глажданского долга! Идиоты все! Палазиты и извласченцы…

— А ты-то сам кто, брат по разуму? — резонно спрашивал в ответ какой-нибудь скромный педофил-вуайерист, не наделённый редким даром расщепления личности.

— А я — мончегол'ский! — гордо парировал «вопрос на засыпку» непризнанный лидер несуществующего террористического подполья.

Оскорбления его оставляли сокамерников до поры равнодушными, но стоило реинкарнации Ленина перейти к анализу политической ситуации в России и потребовать «лекал'ства для страны от кловавого путинского лежима», как братья по разуму бросались на шизофреника и начинали бить. Чего кретины, интраверты и явные перверты не могли простить — так это попыток оголтелого подрыва рейтинга Владимира Владимировича Путина. В этом вопросе самоустранившихся от обсуждения не бывало! А потому «расщепенца» били все. Тот не сопротивлялся, а прикрыв голову руками, падал с тумбочки, почему-то всегда умудряясь угодить в цементный пол именно головою. Тут же пИсался в штаны и начинал педерастически хныкать. После особенно удачных ударов по почкам накал страстей возрастал, начинался рёв в полный голос и визг: «Вы все — ленегаты и деклассилованные элемэнты!» В конце-концов на шум, возню и писк являлся мрачный конвой, который, пощёлкивая электрошокерами, разгонял дураков по углам, и уводил беспокойного обладателя расщеплённого сознания восвояси. Возвращался тот обычно переодетый, притихший и всем довольный, не иначе, как получивший таблетку любимого цвета.

Так мы и жили в сумасшедшем доме на Арсенальной улице, дом девять. Конечно, на борту родного «Фунта изюма» мне было веселее и интереснее. Но я утешал себя тем, что по ночам рисовал в разгорячённой голове разного рода фантазии с участием Наташи Тихомировой (скажу честно, преимущественно лирико-сентиментальной направленности) и терпеливо ждал освобождения. Я не сомневался, что за мной придут.

Да и как могло быть иначе? Я просто не мог себе вообразить, чтобы меня здесь забыли. Во-первых, я слишком много знал. Одного этого уже было достаточно для того, чтобы те, кто забросил меня в двадцать первый век, озаботились бы выковыриванием моей драгоценной персоны обратно. Во-вторых, в башке моей находился ядерный боеприпас, который грозил рано или поздно сработать. В силу хотя бы того, что местные врачи в непременно допустили бы фатальную ошибку, ведь в двадцать первом веке медицинская наука ещё не обращала должного внимания на поддержание биоритмов мозга во время осуществления лечебных процедур. При всём том, я твёрдо помнил из уроков истории, что в двадцать первом столетии никаких атомных боеприпасов на территории Санкт-Петербурга не взрывалось, следовательно… имеющий разум, да задумается!

Ждал я долго, терпеливо, на часы старался не смотреть. Это оказалось тем более легко, что в местной системе исчисления времени (с двукратным оборотом стрелок по циферблату в одни сутки) я так и не сумел разобраться. Чучхэ не хватило!

И на пятый день, уже после отбоя, за дверью камеры я расслышал крики: «Объедалов! Объедалов! Разорвирубаха!» Здесь никто не знал меня под этими фамилиями. Я понял, что за мной пришли. Кто бы там ни был, устами этих людей ко мне обращалась сама судьба.

Разумеется, я сел на кровати и заорал изо всех сил: «Спасайте меня, я тута!» Не прошло и минуты, как тяжкие оковы оказались сброшены с двери (совсем как в бессмертном стихотворении А. С. Пушкина про конституцию), и в освещённом проёме возник массивный, намного крупнее меня, мужчина. Кряжистая, осанистая фигура, с длинными руками, казавшимися непропорционально длинными — именно так должны были бы выглядеть гоблины, если бы они в самом деле паслись на тучных пастбищах этой планеты в это время. За спиной колоритного спасителя маячила ещё одна гоблинообразная фигура. Оба добрых человека оказались одеты одинаково: в весьма популярные у местной молодёжи штаны с многочисленными протёртостями на разных местах и в тряпицы без рукавов с странными рисунками, стилизованно изображавшими кирпичную стену и расплющенного на её поверхности человека. Надпись вокруг рисунка гласила: «Убей сибя апстену!». Оба здоровенных мужика держали в руках какое-то необычное оружие, пристёгивавшееся к предплечью: такого в двадцать первом веке на существовало. И данное обстоятельство лучше всяких домыслов свидетельствовало о том, что передо мною люди из далёкого будущего.