— А вот излюбленный цветок! — сказала Лила, наклоняясь, чтобы сорвать великолепный голубой лотос, который она поднесла царице.

Та взяла его, взглянув украдкой на Бюсси, как бы для того, чтобы сравнить лепестки цветка со зрачками иностранца.

Дорога вела к пристани, которая спускалась к красивой реке. Вдоль ступенек протягивалось великолепное судно. Его сорок гребцов стояли, опершись на свои длинные весла. Бот был украшен эмалью и имел вид большой змеи, растянувшейся на воде. Ее поднятая голова образовала нос; корпус напоминал павлина с распущенными крыльями. На передней части судна находилась площадка, обнесенная решеткой; легкий навес защищал ее от солнца.

Там поместилась царица с Лилой, посланником и несколькими лицами из свиты, среди которых находился Абу-аль-Гассан. Павлин как бы взмахнул крыльями, и судно тотчас заскользило по воде с такой быстротой, что те, кого оно уносило, ощутили прелестный ветерок. Сзади молодой танцор распустил флаг; размахивая им, он размерял удары гребцов своими молчаливыми движениями. Свита царицы разместилась на судах меньших размеров, которые весело скользили справа и слева, приближаясь к царскому боту, но никогда не опережая его. На некоторых из них помещались певцы и певицы, которые принялись сочинять хвалебные гимны в честь царицы и ее гостя.

Облокотившись на подушки, Урваси полулежала в изящной позе, слегка вытянувшись, и, небрежно играя лотосом, делала вид, будто слушает музыку. Взгляд ее был устремлен на Бюсси: подчас он, казалось, умолял его получше скрывать их сердечную тайну. Но когда маркиз, слушаясь ее, старался рассматривать прекрасные берега, которые мелькали направо и налево, глаза царицы жадно искали его взора. Видя, что они до такой степени забывают весь мир, встревоженная и испуганная Лила наклонилась к маркизу, как будто желая посмотреть в воду, и быстро сказала ему:

— Берегись! Неужели ты хочешь все потерять таким безумным поведением? Вас разделяют еще много опасностей и препятствий.

И она принялась расспрашивать его о Европе, о Франции, о тысяче вещей, заставляя его отвечать, беспрестанно тормоша его. Несколько времени скользили они по голубой зеркальной воде; наконец гребцы разом подняли свои блестящие весла, и бот стал у скалы, поросшей мохом, на которой все высадились.

— Рама позволил себя увезти, не справившись даже, куда! — сказала царица.

— Будучи подле тебя, я прибыл прежде, чем отправился в путь, так как ты цель всех моих мечтаний.

Голубая антилопа с прямыми блестящими рогами подбежала к ним, звеня серебряными колокольчиками, которые висели на ее длинной шее. Обогнув большую скалу, всю усеянную мясистыми растениями, которые походили на фантастические чудовища, общество вступило в грот. Перед входом, с той стороны, где открывался вид, низвергался водопад, такой гладкий и прозрачный, что иногда казался неподвижным. Эта бесшумная скатерть воды падала на густую траву, покрывавшую уступы, и молча убегала. Лук Индры проникал сквозь водопад, окрашивая цветами радуги хрустальные глыбы воды и зажигая драгоценные украшения.

Красивые рабыни принесли на золотых блюдах финики, манго и винные ягоды, которые они только что нарвали, а также всевозможных сортов лакомства, варенья и щербет.

— Пусть мой знаменитый гость соблаговолит сесть рядом со мной, — сказала царица.

И она принялась смеяться над его удивлением, которое он выразил, видя, что все присутствующие садились лицом к темному гроту и спиной к пейзажу.

— Это — покаяние, которое мы наложили на себя, — сказала она почти с детской веселостью. — Ты дал себя слепо увезти; теперь ты должен разделить его с нами.

Рабы с щитами из перьев и опахалами собрались сзади царицы, которая вскоре хлопнула в ладоши, слегка окрашенные краской менди. По этому знаку флейта заиграла мелодию, подхваченную «винами» и тамбуринами. Глубина грота раздвинулась, и появилась сцена театра; декорация представляла сад. Вышла очень почтенная особа и, после воззвания к богам, объявила, что в честь знаменитого посланника, прославившего дворец своим присутствием, она даст пьесу любимого поэта Бавабгути. Эта пьеса особенно нравится цветущей молодежи, потому что она представляет трогательные, знаменитые любовные приключения Мадавьи Малати.

— Я уверена, Лила, — сказала Урваси тихо, — что это ты выбрала эту пьесу?

— Разве не следовало вам помнить, что любовь торжествует над всеми препятствиями? Сверх того, никто, кроме вас, не может понять того сравнения, которое можно провести между этой пьесой и состоянием ваших сердец.

Легкое покрывало царицы развевалось от маханья вееров и зацепилось за шитье мундира маркиза! Он осторожно отцепил его, но удержал в руке и, думая, что взоры всех устремлены на сцену, тихонько прижал к губам нежную ткань. Урваси незаметно улыбнулась ему и, приподняв голубой лотос, поцеловала его.

Эту немую игру заметила принцесса Мангала, которая не переставала следить за царицей исподтишка. Но последняя не замечала этого; выражение удовлетворенной злости, которое на минуту блеснуло в глазах соперницы, ускользнуло даже от Лилы, котора также украдкой смотрела на Бюсси с мучительным чувством, в котором радость видеть его счастливым смешивалась с глухой тоской.

Пьеса кончилась к удовольствию влюбленных, которые, после многих неудач, преследуемые даже гневом богов, достигли исполнения всех своих желаний.

— Ах, мне страшно, Лила! — сказала Урваси в конце этого дня. — С ним часы летят, как минуты, а между тем эти минуты полнее всей моей прошлой жизни. Что станется со мной, когда его здесь больше не будет?

— Будущее принадлежит вам, раз он тебя любит и ты его любишь, — сказала Лила. — Но берегись повредить ему слишком сильным нетерпением. Уж не мне ли, которая так долго боролась с безумством твоей ненависти, удерживать теперь неблагоразумную смелость твоей любви?

— Ах, не отравляй мне моей радости упреками! — сказала царица. — Когда я подумаю, что тот, который спас меня от смерти, спасает меня еще и от рабства, а я хотела дважды убить его, сердце мое разрывается от страшной боли. Он стоит передо мной, выпрашивая взгляда, — он, кому я втайне отдала всю мою душу; а ты хочешь, чтоб я отворачивала от него свой взор и сдерживала слезы!

— Я дрожу за жизнь, которая тебе дорога; ведь еще недавно ты сама дрожала, когда скрывала от меня свою тайну. Вихрь счастья увлекает и ослепляет тебя теперь, заставляя забывать о справедливых опасениях.

— Это правда, — сказала Урваси, бледнея. — Если министр узнает о моей любви к тому, к кому он питает такую непостижимую ненависть, мы погибли. О, Лила, ты меня пугаешь. Между тем нужно, чтобы правда обнаружилась и чтобы царь был провозглашен.

— Нужно, чтобы Панх-Анан был свергнут раньше этого; а если ты не осмеливаешься сделать этого сразу, то прибегнем пока к хитрости и будем понемногу подрывать эту неограниченную власть, которую ты так неосторожно предоставила министру.

— Я так и сделаю, Лила, и никто не узнает моего ответа царю Декана, прежде чем посланник будет вне опасности. Я постараюсь, раз это нужно, получше скрывать мою тайну; но если это его опечалит?

— А я-то на что? — сказала принцесса. — Я его уже предупредила, но он, к несчастью, принадлежит к тем, кого опасность привлекает.

На другой день после совета, на котором присутствовал посланник, царица объявила о предложении субоба и о неожиданном расширении владений Бангалора. Возвращаясь домой очень озабоченным, Панх-Анан заметил на дворе своего дворца пажей и носилки принцессы Мангалы. Он ускорил шаги и вошел в залу, где она его ждала.

— Слава министру! — сказала принцесса, прикладывая руку ко лбу.

— Что привело тебя, дочь моя, ко мне так рано? — спросил брамин.

— Открытие самой изумительной тайны, святой гуру. Любовь моя к царице побуждает меня открыть ее тебе, чтобы ты мог защитить ее и спасти. Боги во власти молитв, молитвы во власти браминов, следовательно, брамины — боги, и ничто не должно быть скрыто от них.