Прежде всего он молча устремил на Бюсси подобный взгляд, как бы желая заглянуть ему в душу. В этом взгляде было беспокойство и надежда — что-то такое, что, казалось, говорило: «Может быть, это и есть человек, которого я ищу».

Несмотря на волнение, Бюсси не опустил глаз. Он выдержал этот немой допрос без гордости, но и без робости, и дал читать в темной лазури своих глаз. Но Дюплэ быстро смягчил выражение своего взора и, прерывая молчание, которое могло показаться оскорбительным, подошел с любезной улыбкой.

— Капитан! — сказал он. — Я поистине рад видеть вас здесь. Я слышал о вас только одни похвалы и должен даже извиниться перед вами: если мы не испрашиваем для вас креста святого Людовика, так это потому, что другие офицеры дольше служат, и хотя и меньше заслуживают, но нужно иметь некоторое уважение к старшинству.

— Сударь! — сказал Бюсси, кланяясь. — Ваша похвала будет для меня всегда драгоценнее всех крестов в мире.

Дюплэ дружественно расспрашивал молодого офицера о его положении, о его служебных делах и планах. Он слушал его со вниманием и интересом.

— Могли бы вы без отвращения поселиться в Индии на долгие годы? — спросил он его наконец.

— Мне кажется, — ответил Бюсси, — что моя судьба совершится в ней: еще не зная ее вполне, я страстно люблю эту страну.

— Он вам не говорит всего, дядя, — заметил Кержан. — Он бегло говорит по-тамильски и, кажется, также по-персидски.

— В самом деле! — вскричал Дюплэ, бросив еще раз на Бюсси взгляд, полный надежд. — Вот чего я не мог добиться ни от одного офицера, даже от этого лентяя Кержана.

— Ах, дядя! Я буду драться, сколько вам угодно, я с радостью пролью за вас всю свою кровь, но не заставляйте меня учиться чему-нибудь. Я всегда был плохим учеником.

— Да, я знаю. Очень храбрый и преданный, но повеса, гоняющийся за удовольствиями, — сказал Дюплэ со снисходительной улыбкой.

— Что делать! Молодость бывает только раз в жизни, — отвечал, вздохнув, Кержан.

— Ну, я должен вас покинуть, — сказал губернатор, вставая. — Мне предстоит принять сорок человек. Да, трудненько мне будет явиться к ним с веселым лицом.

— Разве вы нездоровы?

— Нет, но беспокоюсь и сильно не в духе.

— Разве колонии угрожает какое-нибудь новое несчастье? — живо спросил Кержан. — Вы нам ничего не говорите о Мадрасе. Свободны ли наконец наши друзья? Усмирили ли ла Бурдоннэ?

— Я возмущен поведением этого господина, — печально сказал Дюплэ. — Почти невероятно, что этот человек, который насчитывает в своей жизни столько славных дел, который основал Бурбонскую колонию, доставляет нам такое печальное зрелище. Я едва осмеливаюсь сказать вам, каким преступлением он заканчивает эту кампанию.

Дюплэ посмотрел вокруг себя, чтобы убедиться, нет ли кого в зале.

— Поверите ли, господа? — продолжал он, понизив голос. — Чтобы вывернуться из этого дела, он совершил настоящий подлог! В договоре о выкупе он позволил себе вставить статью, по которой английский губернатор и его совет, чтобы иметь право заключить договор, перестают быть военнопленными с той минуты, как начнутся переговоры. Сделав это, он удостоверил англичан, будто губернатор Пондишери обязался возвратить Мадрас за миллион сто тысяч пагод и что город должен быть очищен в январе. А в то же время у него в кармане лежало письмо, в котором мы окончательно отвергаем эту сделку.

— Это чудовищно! — воскликнул Кержан.

— Теперь он наскоро собирает остатки своей эскадры и, зная очень хорошо, что обманывает англичан и что мы не исполним его обещаний, уезжает или, вернее, бежит, унося свою добычу, осыпаемый проклятиями, — он, которого мы приняли, как Мессию! Ах! — прибавил он, вздыхая. — Завоевание Мадраса дорого нам обходится и ставит нас лицом к лицу с пропастью. Но, тем не менее, это важная победа, и нам нужно открыто отпраздновать ее. Вот почему я на следующей неделе даю бал. Я думаю, вы сделаете нам удовольствие и честь присутствовать на нем, господин Бюсси, Ну, а теперь я убегаю, — прибавил он, делая прощальный жест. — А то я никак не успею принять всех.

Глава VIII

ТОМЛЕНИЕ

— Урваси! Ее зовут Урваси, — говорил Наик, овевая своего господина метелкой из хвоста яка, чтобы отогнать насекомых.

Бюсси лежал в гамаке между деревьями своего сада, истомленный жарой и благоуханием кустов.

— Урваси! — повторил он. — Какое странное имя! Между тем оно мягко звучит. Что такое значит Урваси?

— Звезда, или, вернее, небесная нимфа, которая навлекла на себя гнев Индры, потому что влюбилась в смертного.

— Ну, так эта история могла бы повториться: царица, влюбленная в варвара! Говорят, что ненависть очень часто переходит в любовь. Но разве ты мне не рассказывал, что она невеста одного мусульманского принца? Как же это? Мавр должен быть ей так же ужасен, как я сам.

— Я не знаю, господин, — отвечал Наик. — Могущественным людям многое прощается. Возможно, что ее маленькое королевство находится в опасности: благодаря этому она принуждена принять защиту и союз, который на самом деле должен быть ей противен.

— А как же Панх-Анан относится ко всему этому?

— Страх потерять богатые доходы, если царица лишится своих владений, должен внушать ему тысячу тонких соображений, чтобы доказать возможность брака и оправдать святотатство. Одно из условий, впрочем, — уважение к религии царицы.

— Кто такой жених?

— Принц из дома старого субоба, Низам-эль-Мулька, то есть царя Декана. В один прекрасный день власть может перейти к принцу, а Декан — это половина Индии!

— Что же я значу, в самом деле, в сравнении с таким могуществом! — сказал Бюсси. — А между тем, я поборолся бы, если бы был богат и независим. Ах, Наик, нет ли среди сказок, которые рассказываются вечером, при лунном свете, в зарослях бамбука, какой-нибудь правдоподобной истории о спрятанном сокровище?

— Если верить сказке, то под каждым деревом, в каждой развалине скрыты сокровища, — сказал Наик, смеясь. — Но те, кто ищет их, умирают от нищеты.

— Ну, так подумаем о чем-нибудь другом, — сказал, вздохнув, Бюсси. — Ах, видишь ли, мне тяжело жить. У меня нет сил противостоять этому безумству, которого я не могу больше скрывать от тебя. Чувствовать себя неподвижным, словно приклеенным, не бывать в состоянии действовать, предпринять что-нибудь, чтобы приблизиться к ней, бродить вокруг тех мест, где она живет, подстеречь ее, застигнуть ее врасплох, — это бездействие, вот что волнует и раздражает меня.

— Ну, так отправимся в путь. Пойдем в Бангалор.

— Ты ничего не понимаешь, славный Наик! — сказал, улыбаясь, маркиз. — Покинуть свой пост, обесчестить себя, заслужить смерть — вот все, что меня ожидает тогда.

— Так отпусти меня. Я постараюсь еще раз пробраться к ней и доставить тебе сведения.

— Нет, нет! Что ты можешь еще узнать. И потом, что со мной станется, если тебя не будет тут, чтобы разговорить мое горе, как ты выражаешься. Ах, подумать только, что я был без сознания, когда держал ее в руках! — продолжал он, закрывая лицо руками.

Наик попробовал успокоить его, тихо качая гамак, как будто он убаюкивал ребенка.

— Есть таинственные травы, — говорил он вполголоса. — Из них составляют всемогущий напиток, при помощи которого все дневные желания осуществляются во сне. Я поищу этих трав, составлю напиток, и божественная Майя посетит тебя.

— Разве ты колдун? — спросил маркиз. — В таком случае, изобрети лучше любовный напиток, который зажег бы в ней страсть ко мне.

— Подобные любовные напитки существуют. Правда, что составлять их и пользоваться ими — грех. Если ты хочешь, я совершу святотатство. Но чтоб иметь успех, нужно подождать того времени, когда саламандры влюбляются.

— С каким ты серьезным видом это говоришь! — воскликнул Бюсси, который не мог удержаться от смеха. — Как ты можешь, обладая таким светлым и свободным от предрассудков умом, верить в подобные глупости?

— Природа полна тайн, — важно сказал Наик. — Мы проходим мимо чудес, не замечая их, потому что они скрыты двойным покровом от наших несовершенных чувств. Но есть мудрецы, которые, в силу добродетели и глубокого размышления, приподняли некоторые покровы и познали тайну чудес.