Встал и старший лейтенант.
- Только ли поощрение? - спросил он. - Нет ли тут и своеобразного наказания?
- Хм… наказания?-По глазам командира было заметно, что слова заместителя заинтересовали его.
- Встреча с матерью… - словно собираясь читать стихи, нараспев произнес старший лейтенант. - Глубокий след, думаю, оставит она в душе матроса. Ермолин, верно, занозистый, но честный парень. Каково ему будет глядеть в глаза матери? Она, конечно, пустится в расспросы про то, как он живет, исправно ли служит, в ладу ли с товарищами, с командирами? Обязательно будет расспрашивать - она же советская мать! А ему отвечать надо. И чем она ласковей, внимательней будет с ним, тем горше ему: материнской ласки-то не заслужил он… Мне на месте Ермолина, признаюсь, не хотелось бы оказаться.
Командир провел рукой по своей темной шевелюре.
- Любопытно вы обернули все, - сказал он в раздумьи. - Что ж, попробуем…
3
Освободить матроса Ермолина с гауптвахты удалось лишь под вечер. Конечно, нехорошо было держать мать до его прихода. Поэтому капитан-лейтенант, побеседовав с Натальей Никитичной о том, как она добралась и где устроилась с жильем, попросил своего заместителя познакомить гостью с жизнью моряков.
Старший лейтенант показал Наталье Никитичне убранство казармы, комнату боевой славы части, сводил к причалу, где стояли подводные лодки. После этого она отправилась на отдых. Гостья была очень довольна вниманием к себе. О сыне ничего не расспрашивала, считала, что лучше сначала с самим поговорить. Тем более старший лейтенант пообещал вскоре прислать его к ней.
Когда Александра Ермолина вели к командиру лодки, одна неотвязная дума терзала провинившегося матроса: как же он при всех встретится с матерью?
Хотя матери в комнате командира и не оказалось, но прежняя оторопь все же не проходила.
- Вы знаете, что к вам приехала мать? - спросил капитан-лейтенант.
- Да, слышал, - робко, не своим голосом, как ему самому показалось, ответил Ермолин.
- Так вот, разрешаю вам на двое суток уволиться.
У Ермолина неожиданно вырвалось:
- Как же я… такой?..
- Какой «такой»? - в упор посмотрел командир.
Ермолин часто замигал:
- Вы же знаете, товарищ капитан-лейтенант…
Ему показалось, что командир собирается отчитывать его за проступок, а тот вздохнул и сказал с мягким укором:
- Эх, Ермолин, Ермолин! Боитесь матери на глаза показаться? Герой… Может, мне поведать ей обо всем? Или уж лучше сами покаетесь?.. Переодевайтесь - и живо. Мать заждалась, наверно…
Пока Ермолин пробирался на Солнечную улицу к дому номер двадцать, где у знакомой по вагону остановилась мать, пытался подобрать слова, которые он скажет при встрече с нею. Но ничего из этого не получалось: мешал не выходивший из головы недавний раз» говор с командиром лодки. Так он и ступил на крыльцо низенького одноэтажного домика, не готовый к встрече с матерью.
- Сано… Родимый…
- Мама!..
В этих первых словах матери и сына слышались и радость встречи, и тоска, жившая в их сердцах долгие месяцы разлуки. Наталья Никитична припала к его груди, счастливая и тихая. Слезы затуманили ей глаза. А он гладил широкой возмужавшей ладонью ее с проседью волосы и, растроганный, забыл все невзгоды. Ему было хорошо с нею, с ласковой, родной, словно вернулось к нему далекое босое детство.
- Ма-ма, - не найдя других слов, повторил он тише и нежней. Помолчал и спросил; - Как же ты надумала ехать в такую даль?
- Не было моей силушки больше,- ответила мать, не стыдясь своего признания, - заскучала, извелась вся… С лета ведь ни строчки не написал. Думала, уж не стряслось ли что. На море служба-то…
- Сообщили бы тогда, - глухо произнес Александр.
Она немного отшатнулась от него, смахнула с глаз тыльной стороной ладони слезу и посмотрела ясным взглядом.
- Какой ты у меня славный, - сказала она, любуясь им. - Вымахал-то как, гляди-ко…
А ему показалось, что мать стала меньше. «Совсем старенькая, - разглядывая морщины на ее обветренном лице, подумал он,- а ведь еще только-только перевалило за пятьдесят».
Александр снял бескозырку, положил на комод.
- Устал, поди-ко, за день-то? - глядя на осунувшееся лицо сына, сказала Наталья Никитична. - Отдохни, Саня.
- Да нет, не устал, - присаживаясь к столу, ответил он и невольно припомнил свои недавние переживания. Чтобы отогнать эту непрошенную думу, добавил: - Меня на двое суток отпустили, отдохну, успею.
- Гостинцев деревенских тебе привезла. - Наталья Никитична достала из угла скрипучую корзинку. - Вот пряженики, а вот твои любимые сырные и пшенные шаньги, - приговаривала она, выкладывая на стол угощенье.- Надо бы в печке подогреть - как свежие стали бы.
- Ой, мама, зачем ты столько?.. У нас ведь хорошее питание.
Мать села напротив него.
- А ты отведай, Саня. Потом своих дружков угостишь - они, родненькие, соскучились, поди-ко, по домашнему-то.
- И я забыл вкус, кажется, - улыбнулся он. - О, приятные!..
- Ешь, ешь на здоровье. А что на мало отпустили-то? - спросила она и, не дождавшись ответа, начала рассказывать, как ее приняли начальники: - Обходительные, простые оба. Тебе, наверно, хорошо с ними. Тот, усатый-то, вроде посурьезней. А уж другой-то такой разговорчивый, удалой… Который из них главнее-то, Саня?
- Тот, что с усами. Он командир корабля. А второй - его заместитель, вроде - комиссар.
- Я так и подумала - тот главней. А комиссар-то повсюду выводил меня. «Вот на этой койке, - сказал,- отдыхает ваш сын». Уважает он тебя - сразу поняла… Потрогала я постель - мягкая. «Не солома»,- говорю, а он смеется. Чисто, порядок везде… Потом показал доску с портретами самых лучших моряков. Всех переглядела, тебя искала. Нету что-то.
- То ж отличники! - заметил Александр таким тоном, как будто это недоступно для него.
- А ты, значит, не отличник,-догадалась мать.
- Нет… пока, - признался Александр. «Может, сейчас вот и рассказать ей все, все? - подумал он. - Лучше самому, пока от других не узнала».
Но мать сбила его с этой мысли:
- Подводные-то лодки какие большущие! «Вон та, с кромочки - наша», - указал комиссар-то. Поглядела я - и страх меня взял. «Саня на ней под водой плавает, - думаю. - А море широченное да глубокое - не наше озеро».
- Не страшно, привыкается. А корабль прочный, надежный, - успокоил он мать.
Наталья Никитична с минуту молча смотрела на сына - рослого, плечистого, крепкого - и, словно гадая, верно ли она надумала, тихо произнесла:
- Таська-то ровно уж и не пара тебе, Саня…
- А ты перед отъездом не видела, ее, мама? - нетерпеливо перебил Александр, обрадовавшийся, что мать сама заговорила о Тасе. Он был виноват перед нею - уже давненько не отвечал на ее последнее письмо - и ничего не знал о ней.
- Как же! - оживилась мать. - Прибежала сама к нам. Через Галинку узнала, что я в дорогу собралась. Водой не разольешь их… Сунула посылку. - Наталья Никитична снова открыла корзину. - Вот, разверни-ко. Поди, связала что. Она на это мастерица… Так и есть. Ишь, сколь ни басок шарфик-то. В полосочку, гляди-ко. И носки еще… Хитрющая! Надо же! В носках-то - не сказала ведь! - письмо. Ну, после доберешься до него. Поговори со мной-то, потом заторопишься…
Александр все же пробежал глазами по строчкам письма, повеселел:
- Успеем, мама, обо всем перетолковать - и о колхозе, и о Галинке с Володей…
- Потише, Саня, рядом уже отдыхают, поди-ко, - кивком головы показала Наталья Никитична на стенку.- Угадай-ко, кто тебе привет велел передать?.. Андрей Иванович! Он воротился из города-то. Снова, как тогда, председателем колхоза выбрали. С ним дело на поправку пошло. «Привет ему, - сказал, - большой от всего колхоза и от меня лично. Гордись, мол, Никитична, сыном, в люди вышел». Это мне-то говорит, будто я не знаю!..