Я вернулась в комнату поздно вечером, намереваясь загнать Лиля в угол и потребовать ответы. Но, как только я собрала материалы, я обнаружила, что кончик пера треснул за последние пару дней. Я раздраженно взяла чернила и блокнот и пошла на лестницу. Лиль говорил о библиотеке на последнем этаже, просил леди Тоссент пустить его туда для какой-то работы. Там должно быть запасное перо, и, может, я найду и его. Я пошла по лестнице и добралась до конца коридора.

Дверь была приоткрыта, я открыла ее и обнаружила то, что когда-то было красивой комнатой с деревянными панелями и украшенным камином. Теперь полки были почти пустыми, и два кресла с тканевым покрытием грустно стояли в углу. Но я тут же посмотрела на стеклянные двери в дальнем конце, открытые ночи. Они вели на балкон с видом на реку, небо сияло золотым светом Первого огня. Свет озарял силуэт, склонившийся над перилами. Ро.

У дверей был старый стол, и на нем валялось много перьев. Я пошла туда. Но вместо пера я опустила там блокнот. Я прошла к открытым дверям.

- Привет, - сказала я.

Он повернул голову, его кудри озаряло сияние.

- Здравствуй, леди королева, - ниже нас земля сменялась рекой, и деревья, покрытые мхом, покачивались в мерцающем свете. Музыка и голоса доносились с берегов.

Я присоединилась к нему у поручня.

- Не в лодке?

- Порой мне нужно побыть одному.

Я замерла и осознала его слова.

- О, - сказала я. К счастью, темнота скрыла мой румянец. Я повернулась к двери.

Он коснулся моего локтя.

- Нет, я не о тебе…

- Все хорошо, мне все равно нужно записать…

- Я не о тебе, - повторил он. – Это Лиль. Он меня выводит. Прошу, останься. Мы сможем посмотреть жонглеров.

Я замерла, а потом снова подошла к нему у перил.

- Ты видишь их отсюда?

- Ниже у пристани. Думаю, это они. Сложно сказать из-за всех факелов.

Я смотрела на вспышки огня в ночи.

- Вообще-то ты не обязан запираться в доме. Уж точно не ради меня. Почему ты не пошел с Элоиз?

- Леди королева, пытаетесь подбить меня на нарушение субординации?

- Нет, - сказала я. – Просто не понимаю причины.

Он рассмеялся.

- О, мне лучше оставаться здесь. Завтра нас ждет серьезная гребля, и я не хочу быть уставшим. А еще, хоть мне и нравится Элоиз, но не так, как ей нравлюсь я. Не стоит ее обнадеживать. Тогда мне пришлось бы покупать ей напитки, а она поила бы меня, а пьяным я очень болтлив. Я мог бы случайно пригласить ее замуж.

- Такое часто бывает?

- Раз или два в день.

Я отвела взгляд, кривя губы от веселья.

- Зачем ты это делаешь?

Я повернулась к нему.

- Что делаю?

Он склонился на локоть и чуть склонил голову.

- Скрываешь свои улыбки. Ты всегда отворачиваешься или поджимаешь губы.

Я посмотрела на сияющий берег.

- Еще один урок мамы. «Не показывай то, что испытываешь на самом деле. Показывай то, что позволит управлять».

Я ощущала его взгляд. На реке вспыхнуло над деревьями огонь, и все завопили.

- Я был бы ужасным правителем, - сказал он.

Я слабо улыбнулась, глядя на берег реки.

- Наверное. У меня было строгое воспитание. Если твоя мама была человечной, то моя – высокомерной. Чаще всего она говорила мне: «Ты страна».

Он залепетал:

- Но… это… не так. Ты – управление страны.

Я посмотрела на него краем глаза, еще улыбаясь.

- Нет, Ро. Я – озеро Люмен. Я не могу действовать независимо от него. Мама знала это, и она знала, что ребенку это сложно понять. Несмотря на повторение и строгость обучения. Она знала, как мне было тяжело.

- И с озером Люмен это сработало чудесно, - сказал он. – Но я думаю лишь о том, что мама говорила девочке не улыбаться.

- Отец исправлял это, - сказала я, глядя на реку. – Даже когда он не мог встать с постели, мы с Кольмом ложились рядом с ним. Мы прятались под одеялом, и он рассказывал нам сказки, - я помнила безопасную тьму под одеялом с резким травяным запахом лекарства отца. – Он прятал под подушкой кукол на пальцы, чтобы рассказывать истории.

- Когда он умер?

- Мне было восемь, но он болел годами, - я вспомнила его изображение на портрете родителей, художница устала скрывать бледность его лица, еще и изобразила впавшие щеки и редеющую бороду. К счастью, она уловила живой блеск его голубых глаз.

- Что с ним было? – спросил Ро. – Чахотка?

- Рак.

- Ох, - он вздохнул. – Чертов рак.

- Да, - я заправила пострадавшие пряди за ухо. – И вот еще. Перед похоронами мама привела меня в комнату и сказала: «Если хочешь плакать, плачь сейчас».

Ро тряхнул головой.

- А ты?

- Часами рыдала.

Мы молчали минуту. Над деревьями вспыхивали огненные волоски, вызывая аплодисменты.

- Помню, когда прибыли корабли, - сказал он. – Военные корабли Алькоро. Когда они двигались в Люмен.

Я посмотрела на него в тусклом свете.

- Да?

- Они двигались по каналу с берега. Мы не знали, куда. Думали, что в Лилу, но не понимали, зачем. А потом они проплыли, все двенадцать, и мы начали подозревать, что происходит. И когда прибыли вести, что озеро Люмен пало, в стране было странное затишье. Помню, в Лилу люди шептались весь день после новости.

Я повернула голову к празднику у реки, потому что горло вдруг сдавило, а глаза горели. Я сморщила нос, пытаясь прогнать незваное чувство.

К счастью, он не заметил. Он тоже смотрел на реку.

- Я еще никогда не доставлял столько посланий. Сенаторы были безумны, потому что власть Алькоро на западе и севере лишала шансов вернуть независимость. Селено укрепился. Люди, что помнили Сиприян свободным, старели. Еще лет десять, и их не станет. Многие переживали, что мы забудем о жизни под своим знаменем.

Я повернула голову, изобразив кашель, и вытерла глаза.

- Я плыла через Лилу, - сказала я. – Когда мы сбегали в Матарики.

- Я был там, - сказал он. – Может, увидел тебя и принял за русалку.

- Мы не задерживались, - сказала я. – Хотя Арлен явно украл для нас тот пирог.

- Мой пирог! – воскликнул он.

Смешок вырвался раньше, чем я смогла остановить его, и он прочистил мое горло. Ро вздохнул, уголок рта был приподнят, пока он смотрел на берег реки.

- Жарче пламя, крепче сталь, - сказал он.

- Да, - я вытерла глаза еще раз. – Что случилось с твоей мамой, Ро?

- Умерла в эпидемии чахотки, - сказал он. – Шесть лет назад.

- Мне жаль.

- И мне. Это ужасная болезнь, проклятая. Высасывает все силы человека, - он склонился на оба локтя. – Было… сложно смотреть, как она так уходит. Она всегда была стержнем семьи.

- А отец?

- Давно ушел.

- Умер?

- Ушел. Через год после моего рождения. Я его вообще не помню.

- Но знаешь имя. Ты сказал, что его звали Жюль.

- Да. Мама не притворялась, что его нет. Она хотела, чтобы мы понимали, что он сделал.

Я посмотрела на реку. Мысль крутилась в голове.

- Ты видишь Свет и в нем?

Он улыбнулся, не глядя на меня.

- Никак это не отпустишь?

- Да. Ты понял его ситуацию и нашел достоинства?

- Достоинства? Не так говоришь, куколка. Прости, леди королева. Свет не живет в человеке из-за достоинств. Он просто есть. Просто там. Он не связан с тем, хороший человек или плохой. Это мы судим доброту человека и не видим ее в других. Жюль Робидью был трусом, он не достоин носить фамилию моей матери, но Свет живет в нем, где бы он ни был. Если я столкнусь с ним, я отыщу Свет в нем.

Я посмотрела на него. Золотой свет берега мерцал на его коже. Он взглянул на меня краем глаза и улыбнулся.

- Чувствую, как ты меня осуждаешь. Наверное, считаешь сентиментальным котенком.

- Вообще-то, я думала, что, если в ком и видела бы Свет, то это в тебе, - сказала я. – Ты добрее и открытее всех, кого я встречала. Ты видишь его во всех.

Улыбка пропала с его лица, он отвернулся к реке.

- О, смотри, - сказал он. – Они подожгли пристань.

Я посмотрела. Фигуры суетились среди огня, поливали пристань водой и хлопали плащами.