— А я в лесу ко всем отношусь хорошо, — наивно похвасталась Гурри. — Я полагаюсь на маму и у меня хорошее настроение.

Бэмби ей не ответил.

— Фалина, — продолжал он, — малышка легкомысленна, ты должна очень охранять ее.

— Отец, — звала Гурри, — отец!

Ни одна ветка не шевельнулась.

— Отец! — еще раз позвала Гурри, робко и тихо.

— Он ушел, — сказала Фалина.

Все трое — мать и дети — настороженно вслушивались в звуки леса.

— Всё, — сказала, наконец Фалина.

— Когда он придет к нам?

Гурри хотела получить точный ответ.

— Скоро, — утешила ее мать, — теперь надо спать.

Она легла. Гурри пристроилась рядом о ней и уснула. Только Гено все еще стоял и прилежно слушал.

— Непонятно, — удивлялся он исчезновению отца, — непонятно. Ничего не было слышно. Ни звука. Так бесшумно ушел отец! У него есть чему поучиться! Ни у кого больше, только у него!

Но Фалина и Гурри больше не слушали Гено. Тогда он тоже лег, но еще долго не мог уснуть.

Много недель подряд палило солнце. Дети еще ни разу не видели дождя. То тут, то там появлялись маленькие облака, но затенить жаркий день они не могли; облака были тонкими и тощими, солнце раз за разом терзало, разрушало и рассеивало их.

Воздух кипел от жары. Даже ночь не приносила прохлада. В лесной глухомани было затхло и душно, почти не выпадала роса, которая могла бы хоть немножко освежить обитателей леса, жаждущих влаги. Трава на лугу начала желтеть. Папоротник, латук, все лесные травы пожухли и засохли. Временами повсюду стоял неприятный запах, казалось, лесу нечем дышать.

Сквозь береговой тростник пробирался лис. Утки, которые лениво лежали на воде, поспешили укрыться в глубине шуршащих зарослей.

— Глупый народец, — проворчал лис, — я совсем не голоден, страшная жажда мучает меня. Ужасная жажда!

Вблизи зарослей на тонких, длинных ногах неподвижно стояла цапля; она смотрела на грязные, медленно скользящие волны.

Лис, завидя цаплю, отпрянул назад.

— Это ты, — сказала цапля, не поворачивая головы, — вылезай, не бойся.

— Я хочу только попить, — сказал лис.

— Если будешь хорошо себя вести, — презрительно сказала цапля, — пей, мне не жалко. Гнать тебя я, так и быть, не стану.

Померяться силами эти двое успели давно. Тогда цапля злобно обрушилась на лиса, который хотел ее схватить. Она целила своим клювом, словно острым кинжалом, прямо в глаза врагу. Лис в ужасе убежал. С тех пор, если они и встречали друг друга, то между ними царил худой мир. Цапля презирала побежденного, но тем не менее остерегаясь его, в то время как униженный лис, не теряя глубокого уважения к вспыльчивой, воинственной цапле, одновременно яростно ненавидел ее. Сейчас лис пил, цапля не спускала с него глаз.

— Смешно, что я ее боюсь, — думал лис, я для нее никакая ни еда, почему я боюсь эту противную тетку?

А цапля думала: «Пусть только попробует сунуться этот рыжий паршивец, сразу лишится глаз. Наверное, я для него лакомый кусок. Только со мной шутки плохи».

Лис утолил жажду. Он постарался с достоинством удалиться, не выказав охватившего его страха и сказал:

— Вода мутная и теплая. То ли еще будет.

— Неужели? — равнодушно заметила цапля, в глазах ее прыгали огоньки, — а мне хоть бы что!

— До свиданья, — откланялся лис.

Ответа он не получил.

На краю маленькой прогалины снова сидел заяц. Он совсем сгорбился.

— Что мы будем делать? Как это все выдержать?

— Зато нет комаров, — сказала Фалина.

Заяц не успокаивался.

— Разве ты не замечаешь, какой невкусной стала пища, горькой, безвкусной, наполовину увядшей?

— Зато нет комаров, — повторила Фалина.

— Но как обманывает чутье, — пожаловался заяц, — то я совсем не чувствую опасности, то чувствую, — когда ее нет. Одно не лучше другого.

У него был жалкий, тоскливый вид. Он даже ни разу не поднял уши торчком.

— Ты не прав, дружище заяц, — снова напомнила ему Фалина, — комаров нет, нам очень спокойно.

— Зимой их тоже нет, — возразил он печально, — пусть меня кусают комары! Я к этому привык. Мне досаждают жара, жажда, ложные запахи! Вот что не дает мне покоя. Словно тяжкая хворь.

— Ты нетерпелив.

Фалина пошла дальше.

— Я нетерпелив? — сказал заяц ей вслед. — Вряд ли у кого больше терпения, чем у меня.

Гено сказал маме:

— Ты права, надо радоваться, что эти приставаки не жужжат возле глаз и не зудит тело.

— Но бедный дружище заяц тоже прав, это в самом деле неприятно, когда еда плохо пахнет, когда страдаешь от жары и жажды.

— Я не страдаю от жары, — объяснил Гено, — мне в жару хорошо.

— Это тебе, — ответила Фалина. — Ты еще ребенок, а детям тепло полезно для здоровья.

— Мама, а почему нет комаров? Я, конечно, рада, что их нет, но почему их нет?

Любознательная Гурри была тут как тут.

— Потому что они маленькие, — решил поучить сестру Гено, — и умирают от жажды.

— О нет, сынок, — объяснила Фалина, — на самом деле комары живут очень недолго. Самое большее — несколько дней, потом они обязательно умирают, независимо от того, тепло или холодно. Но они откладывают яйца в сырую, лучше всего в мокрую землю. И если везде, как сейчас, лежит только сухая пыль, то их отродье вылупиться не может. Поэтому нет комаров.

Пока мать и сестра спали, Гено, лежа, смотрел, как порхают две летучие мыши, и слышал, как одна из них жаловалась другой:

— Я не сцапала ни одного.

Вторая сокрушалась:

— Даже здесь нет ни одного комара! Ведь, бывало, тут они прямо в рот влетали.

— Может быть их всех переловили птицы?

— Так много птицам не съесть.

— Тогда ничего не понятно.

— Мне все равно, понятно или нет, — произнесла вторая, — я просто хочу есть.

Первая возразила:

— Загадочная история! Давай искать жуков и бабочек.

Виляя из стороны в сторону, они улетели.

Теперь Гено тоже решил поспать. Тут он услышал разговор кустарников с деревьями.

— Из земли, — жаловалась лещина, — я не получаю питания, мои орехи пусты.

— И мои ягоды тоже сморщились, — хныкала бузина, — в них нет сока.

Дуб вздохнул:

— Как мне тяжело. Кончики моих веток высохли. Любой порыв ветра может обломать их.

— Но ведь нет ни малейшего ветерка, — с сожалением сказал старый ясень, который стоял рядом.

— Я влезаю корнями глубоко в землю, — вздохнул высокий бук, — но того, что я оттуда пью, совершенно недостаточно.

— Мы умрем, — простонал клен. — Все кончено.

Худенький низкорослый дубок, которого затеняли соседи, заплакал:

— Если вы, такие высокие, пали духом, то раньше всех погибну я. Высокий тополь уверенно сказал:

— Никто не погибнет! Никто, не должен унывать. Пришла беда, надо выстоять и не падать духом. Вспомните, какие бури мы пережили и все-таки выросли и стали сильными. Хватит стонать. Надо переносить страдания молча и достойно, спокойно и терпеливо, тогда беда пройдет быстрее, чем вы думаете. И, если вы будете так относиться ко всему, что происходит, вам будет намного легче.

Все молчали. Латук, папоротник, остальные травы хором прошептали:

— Хорошо говорить тем, кто наверху. Но нам остается только погибнуть. Мы бедняки, где уж нам справиться с нашими бедами, у нас ничего нет.

— Помолчите, вы, которые внизу! — приказал тополь. — Как раз бедняки в большинстве случаев наиболее выносливы. Они упорнее всех борются за свое существование. Это мы видим довольно часто.

В ответ раздалось робкое ворчание:

— Так нам говорят всегда. Но о тех, которые лежат под нами, которые умерли в нужде, этого не скажешь!

— Кому суждено умереть, тот умирает! — изрек тополь. — Такова уж ваша судьба, примиритесь с этим. Не всем дано быть сильными, высокими и благородными. Это происходит не по нашей воле. Это происходит само собой.

В ответ донеслось насмешливое хихиканье.

— Вы, там наверху, — закричал кизил, — протрите глаза! Оглядитесь!