Шоны жили в междуречье неизмеримо дольше, чем ндебелы. Жили по старинке. Исходили из тех условий мирного земного счастья, о которых сказано в песне одного из африканских народов:

В наши дни с народом шона связывают исторические события, которые долго считались одной из таинственных загадок Африки. В междуречье европейские путешественники часто находили остатки цивилизации, казавшейся им необычной для Африки. Сотни рудников. Массивные каменные строения. Крупнейшие из них местные жители называли «Великий Зимбабве».

Эти находки поставили ученых в тупик во времена Родса. Большинству европейцев и в голову не приходило, что африканцы могут самостоятельно создавать такую культуру. Правда, еще первые путешественники писали, что основное население междуречья — машоны добывают золото, хотя и в незначительных количествах. Что им-то и принадлежат древние рудники. Но на эти свидетельства никто не обращал внимания. Английский археолог Теодор Бент утверждал в 1892 году, что постройки Зимбабве «никак не связаны ни с одним из известных нам африканских народов» и что они вообще «не соответствуют африканской культуре».

Вот и появился домысел, будто именно здесь, в междуречье Замбези и Лимпопо, обнаружена наконец упомянутая в Библии страна Офир, откуда царь Соломон привозил золото для украшения своего храма в Иерусалиме. Изданный в 1885 году роман Райдера Хаггарда «Копи царя Соломона» — один из отголосков этого домысла.

Догадок было множество. Ученые спорили, кем создана культура Зимбабве — финикийцами, арабами или индийцами.

Теперь историкам проще. С помощью современных методов исследования они установили, что строения Зимбабве относятся не к седой древности, а к середине нашего, второго тысячелетия, то есть возникли четыре-пять веков назад. Значит, к царю Соломону и финикийцам они во всяком случае не имеют отношения. В наши дни доказано, что культура Зимбабве местного, африканского происхождения.

На территории междуречья было много переселений и кровавых междоусобиц. Племена перемешивались. Так что было бы большой смелостью прямо назвать создателями Зимбабве предков какого-либо из народов, живущих сейчас в междуречье. И все-таки можно сказать, что и в шонах тоже наверняка течет кровь средневековых строителей Зимбабве.

Правда, и теперь еще не все загадки решены. Археологами найдено множество бус, похожих на занзибарские, индийские, индонезийские… Большинство ученых считают эти находки следами не изученных до сих пор связей и контактов между континентами.

Споры продолжаются, хотя и не такие бурные, как во времена Родса, когда происхождение руин Зимбабве было не только предметом академических дискуссий, но и модной темой в аристократических салонах. Родс также отдал ей дань. В годы завоевания междуречья он собрал у себя в Кейптауне множество реликвий из Зимбабве. В девяностых годах он любил показывать их знатным гостям и горячо спорил о том, кому же принадлежали эти развалины — финикийцам или арабам до начала магометанства.

Эти рассуждения Родса пересказал французский ученый и путешественник Пьер Леруа-Болье. Описание их встречи тогда же появилось и на русском языке: Родс «велел принести «Книгу Царств», читая отрывки, относящиеся к Соломону и путешествию Гирама за золотом в страну Офир; взяв потом перевод Диодора Сицилийского, он читал нам те места, где автор описывает золотые залежи, находящиеся к югу от Египта, и способы их разработки». Родс считал, что остатки золотых рудников в междуречье совершенно соответствуют описаниям Диодора Сицилийского.

— Я не утверждаю, — говорил он, — что эти залежи разрабатывались именно египтянами, но они разрабатывались народом, обладавшим той же цивилизацией.

«Он достал потом, — продолжал Леруа-Болье, — золотую медаль, найденную близ этих же развалин, но гораздо позднейшего происхождения… по этому поводу он стал говорить о многочисленных иезуитских миссиях, отправлявшихся в эти страны в XVI столетии».

— И все это пропало, — заключил Родс с некоторым оттенком меланхолии.

По мнению француза, Родс «думал, конечно, что это служит как бы оправданием тому, что высшая раса захватила эти страны; его миссия — снова внести в них ту цивилизацию, которую варвары уничтожили и которую португальцы не сумели восстановить, несмотря на большие усилия».

Так через призму своих интересов Родс воспринимал давнюю африканскую культуру.

Ну, а какими видел он своих современников — ндебелов и машонов? Как представлял себе народы, которые ему предстояло покорить? Знать это важно не для того лишь, чтобы лучше понять самого Сесила Родса. В его взглядах отразились представления об африканских народах, типичные для многих его соотечественников и современников.

Родс впитывал в себя эти представления, а потом и сам внес немалую лепту в формирование образа народов Африки в Англии, да и во всей Европе. Этот образ, эти представления, изменяясь в деталях, существовали десятилетиями.

В наши дни достижения научно-технической революции сделали мир таким обозримым, таким, кажется, тесным, что народам хорошо бы узнать друг друга как можно лучше, понять истоки каждого предрассудка.

Представления Родса и его единомышленников — одна из ступенек в истории расовых предрассудков и имперского сознания. Но легко ли понять, каким виделось Родсу междуречье и его народы? Дневниковых записей он не вел, сочинительством не баловался, а эпистолярное его наследие состоит больше из лаконичных деловых посланий и телеграмм. В своем Кимберли, а потом и в Кейптауне он имел возможность узнать буквально все, что было написано о ндебелах и шонах или что о них рассказывали. Но в какой мере эта информация была верной, адекватной? Казалось бы, он получал там сведения из первых рук, но ведь искажались они по меньшей мере трижды.

Во-первых, самими африканцами. В ответ на расспросы белого африканец мог рассуждать примерно так:

— А кто ты такой, что я должен отвечать на твои вопросы? Почему я обязан рассказывать тебе все о себе, о моей стране, о наших владениях, наших правителях? Ведь я не знаю тебя, не знаю, каковы твои цели. А может быть, ты шпион и завтра обернешься нашим врагом?

Вторым источником искажений была предвзятость очевидцев-европейцев.

Гюстав Флобер составил когда-то «Лексикон прописных истин», словарь ходячих мнений тогдашнего парижского буржуа на все случаи жизни. Попробуй-ка выскочи из круга привычных представлений своего времени! Для этого надо быть очень неординарным человеком. И об африканцах были такие же ходячие мнения.

Большинство европейцев, приезжавших в Африку, считали, что, чем бы они ни занимались, что бы ни делали, они несут добро. Свет цивилизации и культуры. Величие собственной миссии ослепляло, затмевало реальность. Им казалось, что враждебность, недоверие к ним могут испытывать только безнадежно отсталые люди, «дикари», «ненавистники цивилизации». Как удобно отождествлять себя с прогрессом, считать себя его знаменосцем! Где уж тут пытаться понять, разобраться?

И вот эти-то европейцы, с чьих слов Европа судила об Африке, видели своими глазами лишь те стереотипы, к которым они привыкли на родине. Еще в начале столетия было сказано: «Сведения, выносимые средним путешественником из чужой страны в качестве его личных впечатлений, почти всегда в точности подтверждают те его мнения, с какими он отправился в путь. Он имел глаза и уши только для того, что он ожидал увидеть и услышать».