— И это я тоже приму за комплимент, — ухмыльнулся он и огляделся, — Кстати, тебе не кажется, что студенты перестали нас постоянно смешить?..

Послушница подозрительно прищурилась:

— Ты на что это намекаешь, старый развратник?

— И вовсе я не старый, — возразил священник, — А намекаю я… вот на что.

Прокомментировать шесть лет разницы в возрасте у Марии не было никакой возможности. Вместо этого она прикрыла глаза, отвечая на поцелуй, и крепче сжала объятия. Возможно, даже чересчур крепко: будь Чезаре немного слабее, и это было бы даже болезненно. Мария была сильна, и даже более чем. Что, впрочем, не удивляло. Но несмотря на всю силу сигма-зомби и всю выучку паладина, она оставалась хрупкой. Нежной. Как цветок, у которого есть шипы, чтобы защитить себя, но который легко сломается от чьей-то слишком грубой хватки.

Сейчас ей, впрочем, это не грозило. Сейчас Чезаре обнимал ее крепко, но при этом бережно. Так, словно хотел закрыть ее своим телом от всего мира.

Ну, и насладиться моментом — куда же без этого?..

Войдя в общий зал с Соней, Тадеуш оглядел зал и чуть улыбнулся:

— Кажется, веселье уже идет вовсю, не находишь, пани Соня? — он посмотрел на свою даму и подмигнул.

— Не то чтобы, — ответила она, — Кажется, народ только подтягивается.

В этот момент Кристиан помахал им рукой и телекинезом отправил в их сторону несколько колбасных канапешек. Двоедушник протянул одну из них Соне, но та только отмахнулась:

— Да нет, спасибо. Я что-то наелась.

Тадеуш понимающе кивнул и оставил угощение на ближайшем столе, после чего внимательно посмотрел на девушку, явно думая о чем-то своем. Перехватив трость, в образе которой он носил нынче протез Джейка, и заведя её на секунду за спину, он сказал:

— Вы очаровательны, пани Соня… Если позволите… — и Сикора, переложив трость на локоть, протянул колдунье свежий цветок, в котором знаток бы узнал фиолетовый крокус.

Девушка мягко улыбнулась, осторожно выглядывая из-за собственной чёлки.

— Спасибо.

— Он очень тебе идет, — добавил двоедушник.

— Куда он идёт, я же его ещё даже не решила, куда закрепить? — неловко рассмеялась она.

Сикора улыбнулся и мягко, даже нежно положил свою руку поверх ладошки Сони, сжимавшей цветок:

— Он лишь подчеркивает вашу красоту, пани Соня… Вопрос только в том, какую её грань вы желаете подчеркнуть.

— Я слушаю ваши предложения, — гордо вскинув подбородок, произнесла Дьявол.

Тадеуш, не выпуская руки Старки, направил цветок немного за голову девушки, второй рукой завивая её волосы на макушке в локоны, которые должны были зафиксировать стебель. Как только локон получился, Сикора аккуратно вложил в него стебель, позволяя волосам обхватить цветок, после чего чуть отстранился, оценивая, насколько хорошо крокус смотрится, будто бы смущенно выглядывая из-за виска Сони.

Вообще, логичнее было бы сделать шаг назад, но поляк отчего-то не стал этого делать; вместо этого его руки плавно опустились на плечи девушки, лишь слегка коснувшись её щек по пути.

Шаг назад сделала уже сама Соня, сразу развернувшись к нему затылком.

— Не смущай меня, глупый двоедушник! — как-то чересчур эмоционально отреагировала она.

Тадеуш слегка улыбнулся и обошел ее, заглядывая в красное, как вареный рак, лицо. Он понимал, как ей тяжело. И понимал, что не может больше молчать. Тихо, едва слышно, он прошептал:

— Я… люблю вас, пани Соня… — Сикора внутренне выдохнул, готовый к чему угодно. Даже к тому, что его тело сейчас придется отскребать от стенки.

Соня неожиданно рванулась в сторону и, замахав руками, закричала:

— Как ты можешь говорить такое? Глупый-глупый-глупый двоедушник!

— Да, глупый. Да, я многого на этом свете не понимаю, но…

Тут Тадеуш понял, что слов-то у него собственно и нет, так что он просто подошел и, приобняв девушку, прижал её к себе. Без принуждения, как будто самими движениями давая понять, что не собирается держать её силой…

— Знаешь, что, — сурово произнесла она, поджимая губы на паузах, — Я иду обратно в свою комнату.

Вывернувшись из объятий, она направилась к выходу.

— Не вздумай за мной идти.

Выдохнув, Тадеуш решил все-таки сделать шаг следом за Соней, прекрасно понимая, что, если та дойдет до выхода, то в лучшем случае все придётся начинать сначала. Он заметил каверзную улыбку и характерный жест Криса за мгновение до того, как девушка вдруг будто запнулась о воздух и начала падать. Чуть-чуть ускорив свою реакцию, он кинулся к ней и перехватил у самой земли.

— У тебя сегодня был тяжелый день, — сказал он, — Может, стоит скрасить его хотя бы этим балом?

В его голосе не было ни тени насмешки или сарказма; Тадеуш просто хотел дать понять Соне, что он искренне беспокоится за нее и хочет помочь. Впрочем, если она могла видеть души, то вполне могла бы увидеть и это мягкое, теплое желание уберечь и защитить. Во всяком случае, Сикора очень на это надеялся.

— И каждую секунду думать о том, что ты сказал? — спросила Соня, отцепляясь от Тадеуша и оправляя платье резким движением, — Ну уж нет, спасибо. Завтра я выполняю свою часть контракта, и на этом мои дела с тобой закончены.

Слова Сони хлестнули его, будто плети. Казалось, он физически ощутил, как они вонзаются в сердце и проворачиваются, подобно кинжалам. Хотелось выть волком, не обращая внимания на окружающих его людей. 'Больно… как же… больно…' — мелькнула на границе сознания мысль. Хотелось прямо здесь выпрыгнуть, покинуть это тело и нестись, очертя голову, подальше от этой боли, из-за которой слезы вот-вот грозили навернуться на глаза. А ведь избавиться от этой боли было так просто… надо было просто убить в себе любовь. И тогда… ничто не будет обременять его существование.

Но именно такой путь выбрал Джейк — человеческая душа, которая не хотела плакать от боли. Человеческая душа, убившая в себе любовь. Человеческая душа, ставшая демоном. Теперь Сикора понимал — пусть Соня и переживает трансформацию в дьявола, пусть она и мучается от этого неестественного процесса — пока она способна любить и пока способна терпеть боль от того, что любит, она не перестанет быть человеком. И он, душа, которая никогда не должна была стать человеком, понял это и принял это. Дух, никогда не ведавший, что он не человек, дух, который просто верил в то, что он — человек, казалось, только сейчас понял, что это значит на самом деле — быть человеком. 'Господи, не знаю, слышишь ли Ты меня, — мысленно взмолился Тадеуш, — не знаю, есть ли Тебе хоть какое-то дело до нас, никогда не бывших в твоей пастве. Ты видишь своих агнцев, овладевших силами за границами нашего понимания. Они столько добились, так далеко зашли… но, Господи, как же нам всем порой не хватает… чуда!'

'А разве не чудо то, что я сделал больше, чем мог, чтобы защитить их? Разве не чудо то, что я, вынужденный оставить свою семью и скитаться наедине со своим безумием, оказался здесь и нашел новую семью? Разве не чудо то, что я всех их… полюбил?' — боль внезапно отступила, будто что-то сломало старые, покрытые ржавчиной кандалы на сердце двоедушника. На душе вдруг стало так тепло… даже боль от слов Старки отступила, будто бы сметенная этим безумным потоком. 'Как нельзя, как невозможно…' — именно так оканчивалось стихотворение 'Я люблю вас' Бориса Барского. И именно так любил Сикора. Любил их всех: Соню, Лилию, Пешку, Элли, Бетти, Кристиана, Альву-Аманду, Юну, Марию, Чезаре, Нарьяну — всех, с кем был знаком и кого видел хоть мельком. Тадеуш почти физически чувствовал, как его окутывает это чувство любви. Его было так много, что Тадеушу хотелось поделиться им с каждым в этом зале… нет, с каждым в этой школе, чтобы каждый почувствовал хоть капельку той любви, что испытывал Сикора. 'Контракт?' — подумал Тадеуш, едва услышав это слово от Сони, — 'Конечно…' Ведь это был контракт душ, пусть и заключенный на ненависти, а значит… Сикора посмотрел на сердитое лицо Сони… А ведь девушка просто хотела, чтобы её любили… ни к чему не обязывая и не наседая на шею. И сейчас она боялась, боялась, потому что её не отпускали воспоминания о произошедшем там, в подвале, и потому, что она, услышав признание Тадеуша, боялась, что он задушит её своей любовью, боялась этого даже больше, чем если признание оказалось бы фальшивым — потому как, обреченная видеть души людей, она не могла не понять, что его слова искренни. Но настоящая любовь — не та, которая ложится петлей на шею и душит того, кто любит, или того, кто любим.