– Не сомневаюсь.

– Время, проведенное на фабрике моего старика, показало всю мерзость моего будущего положения. Если б я не занимался изучением жизни английского общества, я давно бы там прокис. Но как раз именно это изучение дает новую пищу моему бешенству. Ведь чем глубже я вникаю в суть дела, тем отвратительнее мне кажется ограбление рабочих. Ты понимаешь меня, Карл?

– Понимаю, Фред.

– Я, разумеется, допускаю, что некоторые фабриканты могут оказывать рабочим материальную помощь в их борьбе и считать себя по этой причине коммунистами. Это их дело, дело совести. Но быть подлинным коммунистом, коммунистом до конца, и одновременно заниматься торгашескими делами нельзя, Карл. Это не укладывается в голове. Жду случая, чтобы изменить мою жизнь. И потому – пойми меня правильно – завидую тебе, Карл. Ты никому ничем не обязан.

– И часто сижу без гроша в кармане.

– Я согласился бы жить, как ты. Ты не думай, Карл, что я дорожу своим положением.

– У меня не было такой мысли, Фред. Жизнь хоть и скупа, но предоставляет средства для решения личных проблем. И я верю, что ты все решишь наилучшим способом. Только не торопись. И не оглядывайся на меня и на других… Для меня, Фред, я осмелюсь тебе в этом признаться, ты дорог такой, какой ты есть. И из всех твоих достоинств – самое большое есть вера и убежденность в победе пролетарского дела.

– Спасибо, Карл.

– Это высокое достоинство, смею тебя уверить. Ты все решишь.

– Да, – сказал Энгельс. – Конечно.

– Но главное ты уже решил.

– Да, пожалуй. Ты, Карл, открылся мне, и я тоже откроюсь тебе: главное я решил, и это главное – быть с тобой.

– Ладно. – Карл подошел к Энгельсу и положил ему руку на плечо. – Признались друг другу в любви, и довольно, – засмеялся он. – Теперь за работу. У нас впереди мало времени, поэтому я тороплю тебя, Фред.

Энгельс ночевал у Маркса. На этом настоял Маркс. Когда они оторвались от работы, был уже третий час ночи. Отпустить Энгельса одного Карл не решился – Энгельс плохо знал Париж, чтобы бродить по нему ночью. Проводить себя до гостиницы Карлу не позволил Энгельс: путь до гостиницы и обратно отнял бы у него весь остаток ночи.

Карл постелил Энгельсу в гостиной, сам устроился на своем топчане в кабинете. Дверь из кабинета в гостиную оставил открытой, чтобы можно было переговариваться с Энгельсом, если они не сразу уснут.

– Удобно? – спросил Карл, когда Энгельс погасил лампу и лег.

– Удобно, – отозвался Энгельс. – Мы здорово поработали: до сих пор буквы в глазах пляшут.

Карл усмехнулся и пожелал Энгельсу спокойной ночи.

Проснулись они поздно, когда солнце уже вовсю светило в окна.

– Это из-за меня, конечно, – сокрушался Энгельс, одеваясь. – Ты не хотел меня будить. А я люблю поспать, хотя служба в Манчестере заставляла меня подниматься чуть свет, за что я ее проклинал каждое утро.

– Спать каждую ночь и просыпаться рано утром – это большая роскошь, – сказал Карл. – Я еще в студенческие годы основательно разрушил эту естественную систему и возвратиться к ней не могу. Работаю несколько дней и ночей подряд, потом сплю или валяюсь двое-трое суток. Конечно, это дурно, мой метод работать – не для всех. Однако что-то есть в нем и положительное. Мозг, когда его заставляешь работать на полную мощность, неотрывно и настойчиво врезаться в факты и мысли, иногда показывает чудеса: то, что при нормальной работе можно было бы добыть через год, порой удается добыть в течение нескольких дней.

– Это так важно? – спросил Энгельс. – Есть причины торопиться?

– Есть, – ответил Карл.

– Карл, – сказал Энгельс, помолчав. – В Бармене меня ждет жизнь в болоте христианского ханжества и торгашества. Но я вырвусь. И тогда я снова буду с тобой.

– Поторопимся, – сказал Карл. – Надо где-нибудь позавтракать, а потом в «Форвертс». Сегодня должна быть напечатана твоя статья, Фред, об английских рабочих. Это хорошая статья, будет много разговоров. Готов ли ты к ним?

– Готов. Жалею, что нет Гейне. Когда-то я дурно отозвался о нем. Теперь я вижу, что был не прав. Хотелось бы сказать ему об этом. И еще о том, что он настоящий поэт. Мне все больше нравятся его стихи, в них много правды. Думаю, что все это не без твоего влияния, Карл…

– Возможно. Но наибольшее влияние на него имеет моя жена. Я для него жестковат, моя логика его ранит. Он однажды признался в этом Женни. – При имени Женни Карл украдкой вздохнул.

Энгельс заметил это, спросил:

– Но ведь она скоро приедет?

– Да. Обещает. Недели через три.

– Жалею также о том, что не повидал твою жену. Мне писали и говорили, что ты, Карл, похитил самую красивую девушку Трира.

– Это неправда, – смеясь, ответил Карл. – Моя Женни – самая прекрасная в мире.

В оставшиеся дни они продолжали работать над книгой, дважды присутствовали на рабочих собраниях, просто бродили по Парижу, любовались его дворцами, площадями, парками, Сеной. Эти дни пролетели, как один день. И когда Энгельс, прощаясь с Карлом, обнял его, Карл сказал:

– Обещай, что скоро встретимся снова.

– Обещаю.

Карл крепче обнял его.

Глава десятая

Карл встретил Женни и принял из ее рук маленькую Женнихен.

– Осторожно, Карл, – сказала Женни, целуя его. – Наше маленькое сокровище спит.

Он внес ее в дом, бережно опустил на кроватку, которую давно уже приготовил для нее, посмотрел в личико спящей дочери, поправил прядку волос на ее лбу, шепотом сказал Женни:

– Она очаровательна.

– Да, – ответила Женни.

– Она похожа на тебя.

– Нет, – сказала Женни. – Она похожа на тебя.

Карл обнял жену и долго не выпускал ее из объятий.

– В последние дни я просто бесился, – признался он ей. – Мне все казалось, что что-нибудь помешает твоему приезду: землетрясение, наводнение, война или еще какая-нибудь чертовщина. Я боялся умереть, попасть под коляску, свалиться с моста. Мне всюду мерещилось нечто, что может нас разлучить, помешать нашей встрече. Я впал в уныние от всей этой чепухи. И теперь мне просто не верится, что мы снова вместе.

– Мне тоже, милый.

Проснулась Женнихен и, как позже утверждал Карл, внимательно с ног до головы оглядела его оценивающим взглядом, потом, найдя, должно быть, что он вполне приличен, улыбнулась ему и завертела головой, требуя, чтобы он взял ее поскорее на руки.

– Она признала меня! – сказал Карл. – Она точно признала меня!

В тот день он не выходил из дому, все никак не мог наглядеться, нарадоваться на своих женщин. Он исследовал Женнихен от пяток до макушки, восхищался ее четырьмя зубками, щекотал бородой ее животик, носил на руках, пел ей песенки, убаюкивал, кормил супом, который приготовила Женни, причесывал, оказывал ей всяческое внимание, чем возбудил ревность в Женни.

– Ты совсем забыл обо мне, Карлхен, – заметила она ему. – Но я тебя прощаю.

Бакунин, который встретился с Карлом на третий или четвертый день после приезда Женни, сказал:

– Я не узнаю вас, доктор Маркс. Вы помолодели лет на десять. Как вам это удалось?

– Я нашел кастальский источник, – ответил ему Карл. – Этот источник – любовь.

– Не верю, – удивился Бакунин. – Не верю, что такой суровый логик, как вы, можете испытывать подобное чувство. Ваш ум, как мне кажется, должен все расчленять на атомы, все подвергать сомнению.

– Разумеется, должен, – ответил Карл. – Он так и поступает по отношению ко всему, кроме любви. Туда, где любовь, я его просто не допускаю, Бакунин. И не потому, что боюсь за любовь, а потому, что боюсь за ум.

Вскоре судьба подарила Карлу еще один праздник: вернулся из Гамбурга Гейне, привез целый ворох новостей о немецкой жизни.

– Когда б не Гейне, – сказала однажды Карлу Женни, – боюсь, что мы заскучали бы.

Женни из-за ребенка не могла покидать дом. Гейне приносил с собой веселье, ощущение большой жизни, дружеское тепло. Карл был благодарен ему за это. К тому же он просто любил Гейне. И каждый его приход встречал с радостью, оставлял ради него всякие дела, неохотно отпускал его, когда тот уходил.