– Француженки – опасные женщины?

– Да, – сказал Гейне. – Но немки опаснее.

– Чем же?

– Один мой друг сказал так: они опаснее своими дневниками, которые может найти муж. Все! – сказал Гейне и встал. – Все! Я наговорил столько чепухи, что вы побоитесь пригласить меня в следующий раз. Спешу раскланяться, потому что просто спешу: моя Матильда тащит меня сегодня к своим родственникам.

– Заходите, Генрих, – сказал Карл, пожимая ему руку. – Вы всегда будете для нас желанным гостем.

– Для вас – возможно, для Руге – нет. Он терпеть меня не может, хотя я и нужен ему. Впрочем, и я не питаю к нему большой любви. Но и он нужен мне, для моих стихов. Эгоизм сильнее нелюбви? Нет, эгоизм – это дело. А всякое настоящее дело должно быть вне чувств, не правда ли, доктор Маркс? Платон мне друг, но истина дороже. Будем следовать Аристотелю, если не можем следовать чувствам…

Когда Гейне ушел, Карл с завистью сказал о нем:

– С такой легкостью и непринужденностью о серьезных вещах может говорить только поэт. И с такой же легкостью решать не менее серьезные задачи… «Платон мне друг, но истина дороже»… Вот тебе и конец всем терзаниям. Ставим на место истины дело, на место Платона Руге и получаем искомый ответ: Руге мне друг, но дело дороже. Или в его варианте: Руге мне не друг, но дело дороже…

– Ты чем-то обеспокоен, Карл? – спросила Женни. – Ты не можешь принять какое-то важное решение?

– Ты угадала, Женни. Но теперь я его уже, кажется, принял. Речь идет о программе журнала. То, что предлагает Руге, – вполне приемлемо. Но недостаточно. Теперь уже недостаточно. Если мы хотим быть впереди, а не плестись в хвосте, нам следует открыто заявить, что мы связываем нашу критику не только с критикой религии, искусства, с критикой философии, но – и это крайне существенно, Женни! – с критикой политики, с определенной партийной позицией в политике. Мы должны связать и отождествить нашу критику с действительной борьбой. Мы не можем, не имеем права выступать перед миром как доктринеры с готовым принципом: тут истина, на колени перед ней! Мы должны показать людям, за что они борются, и дать истинный лозунг борьбы…

– Что же вас останавливает, Карл?

– Что останавливает? – Карл расшевелил угли в камине, взял один уголек щипцами, прикурил от него, бросил его обратно и лишь после этого ответил: – Теперь – ничто. Но еще утром мне казалось, что на пути такого решения стоит почти непреодолимая преграда. Руге, ссылаясь на болезнь, не хочет обсуждать со мной никаких дел. Но я знаю, что не только болезнь здесь причиной. Будь он теперь здоровым, он вел бы себя точно так же: избегал бы встреч со мной, избегал бы серьезных разговоров. Он чует, что в нынешней ситуации надо бы сделать решительный шаг вперед, но сделать этот шаг не может и боится. И надеется, что я не сделаю этот шаг без него. А я его сделаю. Вернее, я его уже сделал.

– Тебя вдохновил Гейне?

– И Гейне тоже, – ответил Карл. – Но главным образом рабочие, на собрании которых я был вместе с Гессом. Когда смотришь на них, Женни, чувствуешь, какая это сила, какая это готовая вот-вот сорваться лавина. Крепкие руки, суровые лица, широкие плечи… Но не это главное. Главное, что поражает, что волнует и вдохновляет, – их единство, их братство, их верность этому братству. Даже тогда, когда они сидят или стоят порознь друг от друга, я вижу, что их плечи упруго соприкасаются, что их мускулы напряжены для общего движения… Видеть это и чувствовать это – прекрасно. – Карл задумался о чем-то, затем улыбнулся и продолжал: – Да, да, Женин, прекрасно. Невольно думаешь: вот – люди, вот лучшая часть человечества. Разумеется, им не хватает знаний, но их решимость добыть эти необходимые им знания абсолютна. В конце концов они обойдутся и без нас. Ведь поручили же они портному Вейтлингу разработать принципы устройства нового общества… Умные головы найдутся и среди них. Но не так скоро, как нужно. И не так скоро перед ними откроются глубины науки. И потому мы крайне нужны. И если мы это уже понимаем, мы обязаны приниматься за дело немедленно. Не делать этого – значит отступать, не начав наступления. – Карл принялся развивать свою любимую мысль: – Критика неба, критика религии, критика теологии уже завершена. И нам незачем топтаться на одном месте. Нужна критика земли, права, политики, критика теоретическая и практическая. Необходимо вооружить пролетариат новой философией и с помощью пролетариата воплотить эту философию в жизнь. Я уже написал об этом. Это смысл моей статьи «К критике гегелевской философии права», которую я намерен включить в журнал. Впрочем, прости, Женни, я совсем заговорил тебя. Но ведь это важно, правда? Сердце философии – пролетариат. Мне самому нравится эта мысль…

Вскоре Карл убедился, что Женни не единственный его сторонник. И хотя поддержка Женни была для него очень важна, еще более важной поддержкой оказалось то, что он нашел в статьях Энгельса, присланных из Англии для «Немецко-французского ежегодника». Он прочел их с жадностью, испытывая при этом наслаждение, какое способен испытывать лишь человек, обнаруживший вдруг, что он не один пробирается сквозь темные дебри, что рядом с ним идет кто-то еще, готовый поддержать его в любую минуту.

Да, Энгельс, да!

Человеку надо вернуть его собственную сущность. Для этого нужны не только политические перемены, а перемены социальные. Нужны человеческие отношения между людьми, чтобы человек стал человеком. Эти человеческие отношения может обеспечить только социализм. И он будет, этот социализм! Он будет, потому что у рабочего есть только один выбор – между голодной смертью и социализмом! Браво, Энгельс! Браво!

Частная собственность будет уничтожена не потому, что она безнравственна. Она погибнет в силу своих собственных законов. Общество частной собственности движется с неизбежностью к той черте, за которой – революция. Рабочий становится все более бедным, капиталист – все более богатым. В итоге мир окажется разделенным на миллионеров и на пауперов[5]. Конкуренция между капиталистами порождает кризисы. Кризисы разоряют мелких капиталистов, увеличивают число рабочих и безработных. Масса рабочего класса становится неисчислимой, а его победа – близкой и неизбежной.

Карл показал статьи Энгельса Женни. Потом Мозесу Гессу. Потом Гервегу. И наконец, Гейне. И при этом всякий раз с нетерпением ждал, что они скажут.

Женни сказала:

– Мне показалось, что эти статьи написал ты, Карл. Правда, они отличаются от твоих по стилю. Энгельс пишет проще, чем ты.

Мозес Гесс, возвращая Карлу статьи Энгельса после прочтения, сказал:

– Я плакал, читая о страданиях английских рабочих и ирландцев, которые едят одну гнилую картошку и живут в грязных лачугах. Это производит сильное впечатление. Все это надо было видеть собственными глазами, чтобы так написать. Энгельс молодец.

– А его мысли о естественном законе капитализма, о конкуренции, о кризисах? Ты обратил внимание, Мозес?

– Конечно.

– И что же? Они тебя не удивили своей новизной? Своей потрясающей новизной…

– Разумеется, удивили! И порадовали чрезвычайно! Но я и Энгельс толковали обо всем этом еще в Кёльне, в редакции «Рейнской газеты». Могу сказать даже более, – не без хвастовства заявил Гесс, – он пришел тогда ко мне республиканцем, а ушел коммунистом.

Гервег говорил много, но суть его мыслей сводилась к тому, что рабочим нужны не теории, в которых способны разобраться только ученые, да и то не все, а конкретные лозунги и оружие.

– Не только это, Гервег, – возразил ему Карл. – Не только это. Кто не осознал своей миссии полностью, тот никогда не выполнит ее до конца, потому что всегда найдутся люди, которые его одурачат.

– Я снова думал о коммунистах, – сказал Гейне, – о единственной партии, которая заслуживает серьезного внимания. В конце концов все поймут, что революция не есть смена лиц или форм правления, что она должна главным образом касаться материального благосостояния народа. Будьте уверены, люди не ослы.