— С ума не сходи, Урманов. Никому это не нужно, чтобы ты зря голову сложил. Запомни это хорошенько.

Но Галим пропускал мимо ушей предостерегающие слова друга.

И на этот раз он вскоре оказался со своим отделением далеко впереди. Ему уже хорошо был виден огонек, дрожавший в амбразуре вражеского дзота. Только он собрался дать сигнал своему отделению подниматься, как взвилась немецкая ракета. Галим уткнулся лицом в снег. Когда он поднял голову, верещагинской группы все еще не было видно. Решив не дожидаться ее, Урманов оглушительно засвистел, одновременно застрочив из автомата по амбразуре дзота. Остальные разведчики открыли огонь по ходам сообщения. Вскоре подоспел и Верещагин со своей группой. Нападение было настолько неожиданным, что у неприятеля поднялась паника. Огонь его сразу расстроился.

Еще в пути Сидорова настигла шальная пуля. Весь левый бок его был в крови. И теперь он едва поспевал за своими подчиненными, Но о ранении молчал. Когда разведчики ворвались в немецкие траншеи, капитан, пересиливая боль, с трудом поднял руку, и в воздухе одна за другой взвились две красные ракеты. Рука с ракетницей бессильно опустилась на снег. Смутно услышал вскоре Сидоров возгласы «ура». Что потом случилось, сколько времени прошло, Сидоров не знал. Когда он опомнился, голова его лежала на коленях комбрига, оттиравшего ему лицо снегом. Увидев, что Сидоров открыл глаза, полковник сказал голосом, в котором звучали в одно и то же время отеческая боль и восхищение:

— Спасибо, Сидоров! Спасибо, герой!

Преследуя врага, батальоны Ильдарского вышли под утро к станции. Но здесь немцы снова оказали ожесточенное сопротивление.

Артиллерия была еще далеко. Ждать ее — значило терять драгоценное время, когда дело решали буквально минуты.

— Ростова! — крикнул Ильдарский телефонисту.

— Есть Ростова! — отозвался телефонист и через мгновение подал полковнику трубку.

— Ветер откуда? — спросил полковник.

Когда Ростов ответил, полковник несколько секунд помолчал, обдумывая свое решение, потом отдал приказ поставить дымовую завесу, чтобы вслед за тем начать немедленно атаку. Отойдя от телефона, комбриг снова приник к стереотрубе. Он увидел, как перед батальоном поднялась серая дымовая завеса, как, прикрываясь дымом, вышла в тыл к немцам первая рота Ростова, как другие подразделения бригады стали готовиться к удару по фронту.

Через некоторое время командиры первого и второго батальонов доложили полковнику, что их бойцы ворвались на улицу станционного поселка и ведут там рукопашный бон.

Облегченно вздохнув, комбриг снял шапку, вытер носовым платком потную голову и приказал перенести командный пункт в станционный поселок.

12

Войска Ленинградского фронта уже заняли главный узел сопротивления немцев на пути встречи обоих фронтов — город Шлиссельбург — и почти вплотную подошли в Пятому рабочему поселку. Освободив все промежуточные поселки и железнодорожные станции, вышли к подступам Пятого рабочего поселка и войска Волховского фронта. Немцы, видя угрозу окружения, приготовились любой ценой удержать этот узкий коридор, связывающий шлиссельбургскую группировку с синявинской. Собрав в нем немалые силы из остатков разгромленных дивизий и подтянув резервы, немцы, пустив в ход всю свою технику, оказывали здесь ожесточенное сопротивление. Но теперь не существовало силы, которая могла бы остановить стремительный натиск советских бойцов, уже предчувствовавших, что историческая встреча двух фронтов неминуемо произойдет где-то в районе Пятого поселка.

По мере того, как сокращалось расстояние между фронтами, темп и мощь наших ударов нарастали. Неудержимым потоком двигались наши войска, артиллерия, танки. Бой не умолкал ни днем, ни ночью. От орудийных залпов качались, будто во время бури, столетние сосны, тряслась как в лихорадке земля.

Теперь уже в бой были введены все основные силы, И они все крепче и крепче захватывали гитлеровцев в гигантские тиски, которые сжимала невидимая, но твердая рука.

«Раненый зверь кидается навстречу своей смерти», — говорит старая пословица. С ожесточением обреченных бросались гитлеровцы в контратаки, но неизменно гибли под ударами советских войск.

Волховский фронт немцы прозвали коричнево-зеленым фронтом, намекая на обилие лесов и торфяных болот. Фашистское командование придумало специальную украшенную резьбой палку, которой собиралось награждать своих отличившихся солдат на Волховском фронте. При виде человека с такой палкой всякий немец в Берлине или в любом другом городе должен был бы встать и поклониться ему, как солдату, который воевал на самом трудном участке фронта и не знал поражения. Но заслужить ее так никому и не пришлось.

Немцы считали свои позиции на Волхове неприступными. Однако Красная Армия буквально за несколько дней прорвала эту закованную в железобетон линию и теперь победно приближалась к своему славному финишу.

В гё исторические дни ощущение неиссякаемой силы переполняло каждого командира, каждого бойца Красной Армии. Под ураганным огнем, по сплошному бездорожью, по глубокому волховскому снегу, сквозь болота и буреломы шли они к заветной цели. От страшного мороза прерывалось дыхание, слипались ресницы, коченели пальцы. Шапки и теплые шерстяные шлемы индевели. Промерзшие полы шинелей ломались, как тонкие доски.

— Вперед, на Запад! — Этот клич, рожденный освободительной войной, повторяли тысячи бойцов и командиров. Этот клич вставал с фанерных плакатов на обочинах асфальтовых шоссе, с узких дощатых указок, прибитых прямо к стволам деревьев на тесных ухабистых проселках.

Полковник Ильдарский, в белом полушубке и меховой шапке, стоял на перекрестке лесной дороги и, пропуская свои батальоны, также чувствовал эту живительную силу и потому требовал одного:

— Вперед, вперед!

Головным шел батальон Ростова, тоже не устававшего повторять это бодрящее слово:

— Вперед!

Завершающей задачей бригады было сильным броском выйти к Пятому поселку и совместно с другими частями взять этот последний опорный пункт немцев на атакуемом участке.

Двигались на лыжах. Возбужденный, раскрасневшийся Ростов то и дело сворачивал с лыжни в сторону к лесу, чтобы посмотреть на своих бойцов, и, убедившись, что никто не отстает, опять сливался с колонной. Душа в нем играла, и, вероятно, поэтому в памяти всплывали лишь приятные, веселые события. То вспоминалось футбольное поле, где он долгое время был тренером, то веселые комсомольские субботники, то какой-нибудь смешной эпизод из фронтовой жизни. Вот хоть бы вчера. Вызвали его к командиру бригады. Он явился в солдатской стеганой телогрейке и брюках, в белом маскировочном халате. Красовский встретил его, как своего старого знакомого:

— Проходите, капитан, садитесь.

— Сидеть нет времени. Доложи обо мне полковнику.

— Придется подождать. Сейчас у него начальник штаба. Не велел никого принимать. Закуривайте, капитан.

Беря папиросу из радушно протянутого ему портсигара, Ростов обратил внимание, что другая рука лейтенанта висит на перевязи.

— Упал, что ли? — насмешливо спросил комбат.

Такой вопрос был для Красовского почти равноценен пощечине. Вспыхнув не только лицом, но и шеей, он как ужаленный вскочил со своего места и выбежал вон.

Телефонистка, сидевшая на ящике, невольно прыснула со смеху, но потом сказала знаменитому комбату с укором:

— Ну зачем это вы так обидели его, товарищ капитан? Он же был ранен в первый день наступления, когда его направил с приказом к вам комбриг.

— Неужели? — протянул комбат, пренебрежительное выражение сошло с его лица.

Но девушке и в этом слове комбата почудилась ирония. И, надув губки, она отрезала:

— Да! И если вы сами герой, это еще не значит, что вам можно обижать других.

Ростов от всей души расхохотался.

— С чего это ты взяла, что я герой? — наконец еле выговорил он сквозь смех.

— Все так говорят.

— Что я — герой? А ты и поверила? Неверно это. Герои там, на первой линии огня, — уже совсем серьезно сказал он.