— Не стесняйся, сестра… Я помогу.

— Идите! — уже крикнула Хаджар и с такой мольбой посмотрела на бойца, что тот немедленно поднялся и пошел в укрытие.

— Простите, — лишь сказал он и больше не оглянулся на Хаджар.

Девушка была ранена в правое бедро. Оглядываясь по сторонам, она разрезала ножом брюки и сама перевязала себя, страдая больше от стыда, чем от боли. В это время с огневой первого взвода послышался стон:

— Се-стра-а…

Она встала и, прихрамывая, пошла на голос. Когда на батарее появился Белозеров, бойцы первого взвода передали ему, что сестра Хаджар ранена, но, несмотря на все их настояния, отказывается уйти с поля боя. Петр Ильич не на шутку встревожился и приказал тут же отправить ее в санчасть.

Но в это время началась массовая танковая атака, и артиллеристам уже некогда было заняться отправкой раненой Хаджар. Более того, втайне они теперь хотели, чтобы она не уходила, осталась с ними, — так быстро умела приходить на помощь, если что-нибудь из них падал раненый, эта небольшая загорелая девушка с золотистыми волосами.

И действительно, Хаджар уже перевязывала замкового из расчета Степанова. Наводчика ранило еще раньше. Стрелял сам Степанов. Он наводил, не прикасаясь к панораме, — так близко были немецкие танки.

— Снарядов! — вдруг крикнул он.

Но подносчики вышли из строя давно, а замкового, который вместо них таскал и подавал снаряды, сейчас перевязывала Хаджар.

— Снарядов! — в бешенстве еще раз закричал Степанов.

Немецкий тяжелый танк был уже почти рядом. Он ревел и со страшной силой подминал гусеницами землю. На мгновение он замирал, будто стоял с открытой пастью, и вот земля снова устремлялась в его страшную глотку.

Рядом с замковым лежали снаряды. Не дав кончить перевязку, он схватил один из них и потащил к Степанову. Хаджар поползла за ним, Степанов выхватил у замкового снаряд, сунул его в ствол, с неимоверной быстротой закрыл замок и, отскочив в сторону, дернул затвор. Все это заняло не больше секунды времени.

Но тут земля ахнула, что-то огромное красное поднялось вверх. В глазах Хаджар потемнело. Ей казалось, будто она летит через огромный воздушный океан и, кроме свиста в ушах, нет ничего — ни боли, ни тяжести.

Немецкий танк был взорван. Но упала Хаджар. Точно сраженный воин, повалилось на бок и орудие. Оглушенный, израненный Степанов, без каски, с взлохмаченными русыми волосами, все еще пытался подняться на колени, слабеющей, неверной рукой шаря на поясе ручку гранаты.

Окровавленную Хаджар принес в блиндаж НП парторг Золотов. Она была жива. Петр Ильич взял из рук Хафиза флягу и приложил к почерневшим губам девушки. Сделав глоток, она с трудом подняла веки.

— Петр Ильич… Хафиз… скажите Наилю… Ляле, Мунире… товарищам…

Две слезы медленно скатились по ее щекам.

Она умерла спустя десять минут. Не веря себе, смотрел Хафиз на ее застывшее лицо, на чуть приоткрытый левый глаз, потом вдруг выбежал из блиндажа.

Петр Ильич взял пробитую осколком и обагренную кровью кандидатскую карточку Хаджар. В ней лежало фото Наиля, тоже пробитое и окровавленное.

Батарейцы хоронили Хаджар ночью, именно в тот предрассветный час, который девушка обычно отдавала мечтам о Наиле, о будущем. Место для могилы Золотов выбрал на высоком берегу Волги.

Могилу рыли молча. Когда она была готова, Золотов, стоя на коленях, расстелил плащ-палатку, убирая каждую неровность, малейшую складку, — ведь он готовил последнее пристанище милой, доброй Хаджар.

Вокруг горело все, что еще могло гореть; отсветы пожаров падали на Волгу. Казалось, текла не вода, а кровь бойцов, отдавших подобно Хаджар, свою молодую жизнь за родину.

Хафиз в последний раз взглянул на Хаджар. Знакомые до боли черты… В этот миг перед ним ожило многое — как пришла она, заплаканная, в комитет комсомола и рассказала о своей горькой судьбе, как ее приютила старая учительница Валентина Андреевна, как ходили они вшестером смотреть ледоход на Волге, как смеялся он, Хафиз, втихомолку, что Наиль смотрит не столько на синие льдины, сколько в синие глаза Хаджар… А однажды, перед самым окончанием школы, они всей группой побывали в Ботаническом саду. Хаджар долго любовалась чудесной белой розой. Наиль незаметно щелкнул «лейкой». Снимок вышел на редкость удачный, особенно хорошо было выражение глаз — ясная, отзывчивая душа Хаджар так и светилась в них. Потом все девчата — только девчата, ребята не смели — ходили за Наилем, умоляя дать карточку! «Ну, что тебе стоит? Одну-едннственную!.. На память…» Разве думал тогда Наиль… да и все они?..

Бойцы стояли молча, ожидая, когда комбат начнет свое последнее прощальное слово.

— Товарищи! — тихо произнес Хафиз, и голос его дрогнул. — Жизнь Хаджар была коротка, но прекрасна своими чистыми, честными гюбужлениями, и эту прекрасную жизнь она отдала родине. Пусть ее подвиг будет нам всем примером! Здесь, на свежей могиле нашего друга и боевого товарища, мне хочется сказать всего три слова: враг дальше не пройдет!

Бережно подняли бойцы тело девушки и передали на руки Золотову, стоявшему в могиле. Старый артиллерист уложил, ее на вечном ложе и, поправляя плащ-палатку, шепотом попрощался со своей любимицей:

— Спи, дочка, спи, солнышко наше. Эх, горько мне, старику, хоронить молодежь… то сынов… а теперь вот тебя…

Золотов выбрался наверх. Прогремел прощальный солдатский салют. А через несколько минут вырос могильный холмик.

— Идите, я сейчас приду, — сказал Хафиз и сел рядом с могилой, на остов обгоревшего самолета.

Внизу по черно-красным волнам реки шли бронекатера Волжской флотилии.

14

С каждым днем бои за Сталинград становились все более ожесточенными. Наступили Октябрьские дни. А над Волгой все еще полыхало кровавое зарево. Над развалинами города поднимались гигантские столбы дыма и огня, стонала земля от грохота бомбежки, вокруг на десятки километров расстилался удушливый запах гари. Воплощение фашистского тупого бешенства — Гитлер, уже положивший на волжской земле десятки тысяч своих солдат и офицеров, бросал в бой все новые и новые дивизии, одержимый навязчивой идеей — во что бы то ни стало опрокинуть защитников Сталинграда в Волгу. Но героическая 62-я армия самоотверженно отстаивала каждую пять родной земли.

Уже тогда советскому командованию было ясно, что великая битва на Волге явится закатом «непобедимой» немецко-фашистской армии, что после этого побоища гитлеровцам не оправиться, что именно там, под стенами исторического города, проигрывают они битву за Берлин. В стране уже готовились новые армии, которым предстояло окружить, а затем наголову разбить немецкую группировку на Волге. Но об этом знали пока только в Главной Ставке. Зато рядовые бойцы, командиры и политработники хорошо знали другое: что они должны, чего бы это не стоило, сдержать натиск бронированных гитлеровских орд и не пустить их за Волгу. И они с величайшим упорством и самоотвержением выполняли свой долг перед родиной. Из боя выходили только тяжелораненые бойцы. Мунира это видела своими глазами. Любовь и уважение к этим безымянным героям росли в ее душе ежечасно. Да, этих людей нельзя назвать другим словом, как герои. Герои родины!

Санитарный поезд, в котором служила Мунира, уже третий раз возвращался к городу-герою на Волге. Как и в двух предыдущих рейсах, Мунира работала во время погрузки в перевязочной. Раненые, поступавшие в санпоезд, в большинстве были обработаны наспех, в медсанбатах не хватало рук. Были и такие, что попадали прямо с передовой.

Прежде чем приступить к перевязке, Мунира коротко спрашивала, когда и при каких обстоятельствах получено ранение, но определенного ответа не получала.

— А кто его знает когда. Там ни дня, ни ночи не разберешь. Да и на берегу пришлось полежать — нельзя было переправить. А насчет обстоятельств… Обстоятельства там всегда одинаковые…

В перевязочную внесли широкоплечего, могучего сложения пехотинца, раненного в обе ноги. Когда его положили на стол, он заговорил резко, необыкновенно зычным голосом: