— Дорогие мои! — начал Рахим-абзы и, увидев, что Саджида-апа смахнула слезу кончиком платка, сказал — Не надо, мать. Мы должны быть счастливы, что дожили до такого дня…

Галим потупился.

— Галим! — обратился Рахим-абзы к сыну, — Ты вырос в Советской стране, ты — будущий защитник советского народа. Помни, что человек без родины — все равно что соловей без песни. Смотри служи честно. Будь смелым… Смелость — друг джигита.

Галим ответил негромко, но все его слышали:

— За меня, отец, тебе не придется краснеть.

Рахим-абзы расчувствовался:

— Спасибо, сын, спасибо. Поднимем первый тост за родину и Красный Флот.

Юноши опорожнили свои бокалы, девушки чуть коснулись их губами. Все разом оживленно заговорили.

Поднимались тосты за счастливую молодость, за дружбу, за учителей. Ильяс заиграл на своей «саратовской», приговаривая под ее аккомпанемент:

Скоро стол отодвинули. По комнате закружились пары.

Разгоряченные танцами, Галим с Ильясом вышли на балкон.

— Уезжаешь, брат, — сказал Акбулатов грустно. — Уезжаешь, — повторил он. — Трудно мне будет без тебя.

— Не горюй, — успокаивал его Галим. — Хафиз математику и черчение знает лучше меня. Он поможет тебе.

— А он не уедет?

— Нет, он остается в Казани, поступает на физико-математический факультет университета.

К ним подошел Наиль с веером Ляли.

— Что за тайное совещание? — спросил он.

В дверях балкона показалась Мунира.

— Вот где они, танцоры, бросившие своих дам.

Ильяс кивнул Наилю, и они ушли, оставив на балконе Муниру с Галимом.

Уже брезжил рассвет. Мунира, прислонясь к косяку двери, закрыв глаза, жадно вдыхала свежий ночной воздух. Предутренний ветерок чуть шевелил колечки волос на ее висках.

— Завтра в это время ты будешь далеко, Галим, — проговорила она тихо. Потом, помолчав, добавила еще приглушеннее — Ты же ничего не знаешь…

На балкон доносились звуки заливистого смеха. Кажется, это Ляля. Впервые Мунира позавидовала ей. Ляля счастливее ее: Хафиз остается здесь, они будут вместе.

Удивительны чувства восемнадцатилетней девушки. Вначале она смотрит на юношей как на «мальчишек», глаза ее любви пока закрыты. Она ходит рядом со своим счастьем, но не видит его и даже не догадывается о его существовании. Ей кажется, что оно должно прийти откуда-то издалека. Потом, сама не зная почему, начинает мучиться непонятной ревностью, все чаще и чаще с ней случается такое, что она то неожиданно плачет, краснеет, стыдится, то смеется, забыв все на свете, то вдруг загрустит, словно дикий гусь, которому лететь далеко-далеко Потом, на удивление и радость самой себе, она начинает понимать, что счастье — вот оно, рядом, в этом пареньке, к которому в ней вспыхнуло особенное чувство. Глаза ее видят острее, она обращает внимание на то, что раньше не замечала вовсе. Она готова часами смотреть на синее небо, на тихую рябь вечернего озера, на птиц среди густой листвы, на простенький полевой цветок. И кажется тогда девушке, что у нее вволю сил на любое дело, звезды с неба и те достала бы.

Галим смотрит на Муниру сбоку. Ресницы ее полуопущены, одна рука бессильно упала, другая лежит на перилах балкона.

В большой комнате все еще поют. Русские песни сменяются татарскими.

— Идемте, без вас скучно, — высунулась в дверь Ляля.

— Мы сейчас Лялечка.

Ляля сразу же пропала.

Галим взял руку Муниры.

Они стояли так близко друг от друга, что, когда Мунира повернула к нему голову, ее волосы коснулись его лица.

— Мунира, я никогда не забуду тебя…

Глаза ее сверкали так, что Галиму казалось — от них исходили какие-то светлые лучи, проникавшие в самое сердце.

— Я тоже… — прошептала Мунира. Потом открыла сумочку. — Это мой подарок. А ты пришлешь мне оттуда уже в форме. — Она протянула Галиму свою фотографию.

— Мне?.. — Галим сиял от счастья. — Спасибо, Мунира!

Карие глаза девушки доверчиво поднялись на Галима, и взгляд этих глаз говорил несравненно больше, чем сдержанная надпись на карточке.

Галим чуть привлек ее к себе и первый раз поцеловал.

Утром друзья всей компанией провожали Галима до военкомата. Они долго дожидались, пока машины с будущими моряками, пехотинцами, артиллеристами выедут из ворот, направляясь в сторону вокзала.

Галим помахал фуражкой, — голова его была острижена под машинку.

— Хаерле юл! Счастливого пути! — закричали все дружно.

И долго, пока видна была машина и в ней Галим, Мунира махала белым платком.

В самом конце июня 1941 года авиаразведка обнаружила в Баренцевом море большой караван германских транспортных судов с сильным охранением. Наперехват неприятельскому каравану вышла советская подводная лодка под командой старого североморца капитан-лейтенанта Шаховского.

Поиски противника продолжались уже несколько дней. Кораблю часто приходилось погружаться, скрываясь от самолетов врага, затем снова возвращаться на поверхность.

Только что подводная лодка всплыла в сизом безветренном сумраке полярного «утра». Бурное, злое Баренцево море, каким привык его обычно видеть капитан- лейтенант, сегодня было неузнаваемо. Волны перекатывались тихо, лениво.

На мостике стояли командир Шаховский и штурман. Широкоплечий капитан-лейтенант, крепко расставив ноги, оглядывал горизонт, изредка обмениваясь со штурманом отрывистыми фразами.

Там же находился смуглый юноша. Это был вахтенный сигнальщик Галим Урманов. Он ушел на фронт добровольцем, так и не успев закончить училище. Его направили на подводную лодку. В душе Галим был рад этому назначению. Наконец-то и на его долю выпали серьезные испытания, к которым он готовил себя еще на школьной скамье. Что бы сказал сейчас маленький комсорг из девятого класса «А», усомнившийся на памятном для Галима собрании в его мужестве? В момент, когда над родиной нависла серьезная опасность, может ли быть у комсомольца Урманова еще какое-нибудь желание, кроме того, чтобы немедленно схватиться в бою с коварным, изворотливым противником?

Как ни пристально всматривался Галим, горизонт был пуст. Неужели корабль вернется на базу, так и не встретив ненавистного врага? От нетерпения и досады ему даже чудилось, что виноваты во всем Шаховский со штурманом — слишком они медлительны и спокойны. Будь командиром корабля он, Урманов, ни одному вражескому транспорту не уйти бы от наказания.

Как и все краснофлотцы, Урманов с минуты на минуту ожидал сигнала атаки. Вместо того изо дня в день в центральный пост повторно передается: «Горизонт чист».

В воздухе послышался приближающийся шум моторов. Из облаков вынырнули немецкие самолеты.

Лодка быстро погрузилась.

Галиму казалось: самолеты вот-вот начнут забрасывать лодку бомбами.

Он почувствовал стеснение в сердце и с трудом подавил инстинктивное желание втянуть голову в плечи. Обожженное морскими ветрами смуглое лицо Галима будто сразу потускнело. «До чего же томительно долго падает бомба!»

Но подлодка спокойно продолжала путь.

Недовольный своей вахтой — опять простоял «впустую», никаких встреч и на этот раз, — Галим вошел в отсек, не раздеваясь лег на откинутую койку и, положив голову на скрещенные руки, крепко зажмурил глаза.

В соседнем отсеке веселый моторист потешал слушателей какой-то забавной историей. Галим с раздражением прислушался. Он еле удержался от резких слов, негодуя, как это люди могут в такие минуты переливать из пустого в порожнее.