— Вот с этого все и начинается. Из-за душевной боли родители хотят оградить свои чада от ухабов на жизненном пути. А когда видят, что ему или ей упасть придется, стараются соломку подстелить, чтобы не больно было. Сразу бросаются поднимать упавшего. И в общем наносят величайший вред.

— Так что же, по-твоему, Федор, надо самоустраниться?

— Ни в коем случае, Люба, но помогать только в экстремальных обстоятельствах. А сейчас Сергей проходит жизненную школу. И должен этот урок постичь один.

— В последнее время Вика два раза не ночевала дома. Говорит, что у матери оставалась, — сказала Любовь Ионовна.

— Вполне возможно, — предположил Федор Тарасович. — Зачем сразу плохо о человеке думать? А Сергей, по-моему, ко всему этому относится довольно спокойно или делает вид. Только, пожалуйста, ни о чем с ним не говори. Повторяю, он не ребенок.

— Ты прав, Федя, — согласилась Любовь Ионовна.

— А что Елена Анатольевна? — спросил Федор Тарасович.

— Она только сказала: «Жаль, не дождаться, видимо, мне правнука». В общем, что говорить, современная история.

Супруги замолчали. Каждый занялся своим делом. Снова стала слышна капель за окном.

СЕРГЕЙ И ВИКА

Позвонили. Сергей отворил входную дверь квартиры. На пороге стояла Вика с тортом и бутылкой цинандали. Не выпуская покупки из рук, она обняла Сергея и прижалась щекой к его груди.

— Плохо у нас, — сказала она. — Давай начнем все сначала.

Взяв ее за плечи, он слегка отстранил Вику и посмотрел в глаза:

— Пойдем.

В комнате Вика поставила свои покупки на стол. Они сели на тахту.

— Вика, милая, ты серьезно? Ты на самом деле?

— Да, Сержик.

Рядом с ним была Вика, но не упрямая, замкнутая, ожесточенная, которую он видел в последние недели и которая отталкивала его, а была Вика, когда-то первая позвонившая ему после ссоры, была Вика тех незабываемых феодосийских дней — ласковая, податливая, любящая, влекущая к себе; память о былом вызвала сильную, высокую волну страсти, она захлестнула их, отсекла от внешнего мира, перевернула, закрутила, и им стало ни до чего.

…Потом они сидели на диван-кровати полуодетые, тесно прижавшись друг к другу, и по очереди потягивали вино прямо из горлышка бутылки, закусывали тортом, коробка с ним стояла на их коленях.

— Ты увидишь, Вика, все будет хорошо. Особенно если ты пойдешь учиться, вот так же, как я, — на вечерний. У тебя не останется праздного времени, исчезнут дурные мысли. Не будет сожаления, что ты сидишь дома и не развлекаешься. У нас появится много общих интересов.

— Да, да, Сержик… Только вот поступить очень трудно — экзамены. А я все позабыла.

— Я помогу тебе, ты ведь способная. Увидишь — все получится.

— Ты думаешь, Сержик?

— Убежден в этом. Я себе очень четко представляю нашу жизнь. Вот, допустим, один из вечеров. Ты на работе, я на учебе. Первым домой прихожу я, готовлю ужин, и обязательно с сюрпризом: твоим любимым пирожным или там блюдом. За ужином мы говорим о минувшем дне: у каждого какая-нибудь новость. Работа работой, учеба учебой, а в кино, театры, на концерты мы ходить будем, и в твой любимый коктейль-бар, и по праздникам делать друг другу маленькие подарки.

Вика вспомнила о кольце, которое пытался подарить ей Валентин Васильевич. Боже мой, какая прелесть! Да, такой подарок Сергей ей не преподнесет. В лучшем случае какую-нибудь бижутерию из «Власты» или «Лейпцига» за десятку.

А что предлагает ей муж? После работы она должна еще и учиться. Мало тратит она нервов в поликлинике в процедурном кабинете со своими капризными пациентами — все больше людьми немолодыми. С ними надо быть предельно вежливой — поликлиника ведомственная, контингент больных особый. А терять это место не хочется — ставки здесь повышенные.

— Да, да, да, — автоматически говорила Вика, слушая Сергея.

А еще она вспомнила слова Звягинцева, когда он дарил ей кольцо: «Такая женщина, как вы, заслуживает большего. И вообще вы рождены для красивой жизни».

— Пойми, Вика, — слышала она голос Сергея, — у нас будет насыщенная, трудовая, интеллектуальная жизнь.

Ее охватила тоска от той картины, которую нарисовал Сергей. Вике даже не хотелось произносить односложное «да», и она молча кивала головой.

— Вика, ты как-то поскучнела. Что-нибудь не так? Может, с чем-то не согласна? Говори, давай обсудим.

— Да нет, Сережа, все так, ты говоришь правильно.

Вике просто казалось бесполезным, совершенно бесполезным объяснять ему: это не для нее. Сергей не поймет.

А то, что ей хочется, он дать не сможет. Они разные, разные, разные… И в то же время она любит Сережу за его чистоту, непрактичность, донкихотство, любит потому, что просто любит. И объяснить это невозможно.

Вика обняла его за шею и разрыдалась.

Сергей гладил и целовал ее волосы, соленые от слез глаза и говорил, ничего не понимая:

— Вика, милая, ну что ты? Что? Ведь все будет хорошо. Ведь мы договорились.

ЗВЯГИНЦЕВ И ВИКА

Он все не решался звонить Вике, выдерживал время, хотел поймать момент, когда его звонок попадет в самую точку. Звягинцев захотел снова призвать своего верного союзника — Зотову-старшую.

Позвонил ей из дому, усевшись удобно в мягком кресле, поставив телефон на колени:

— Полина Петровна, добрый вечер. Признайтесь: надоел я вам?

— Добрый вечер, дорогой Валентин Васильевич! Да что вы говорите, о какой надоедливости может идти речь!

— Хотя вы и разрешили звонить прямо вашей дочери, я хочу снова обратиться к вам за консультацией.

— Пожалуйста, пожалуйста…

— Имеет ли смысл позвонить мне Вике?

— Смелее, смелее, я вам не зря дала ее телефон. Будьте настойчивее.

На следующий день Звягинцев все же позвонил Вике. К его радостному удивлению, она без лишних слов согласилась с ним встретиться.

Это согласие Вики объясняет ее письмо Сергею, написала она его накануне звонка Звягинцева.

«Сережа, милый! Так дальше продолжаться не может. Наши мучения мне больше невмоготу. Я должна все объяснить, сделать это честно, открыто, потому что люблю и уважаю тебя и не хочу убегать как воровка.

Да, я люблю тебя, но, наверное, недостаточно, чтобы решиться на нашу дальнейшую жизнь, которую ты предлагаешь. Прости меня, но такая жизнь мне кажется слишком бедной, убогой. А другой жизни ты дать мне не сможешь. Я же чувствую, что могу жить несравненно более удобно, богато и разнообразно. То, что ты предлагаешь, не жизнь, а существование, удел многих и многих женщин, а я хочу жить красиво. Мы это понимаем по-разному и поэтому рано или поздно разойдемся. Лучше это сделать раньше, чтобы и ты и я смогли устроить свою судьбу, не теряя времени.

Наш разрыв тяжелый и для тебя, и для меня. Ты видел, что я хотела наладить нашу жизнь, делал это и ты, но последняя такая попытка кончилась ничем и убедила меня в невозможности совместной жизни. Нас по-разному воспитали: что для тебя хорошо, для меня — плохо.

Я всегда говорила, помнишь, мы даже поссорились из-за этого, что правда хорошо, а счастье лучше. Да, Сережа, без хитрости не проживешь, особенно в наше время. Такова жизнь.

У тебя честные, порядочные родители, и ты таким воспитан. Но вы ничего не знаете, кроме своих книг и духовных интересов. А так же нельзя!

Даже вот в газетах всё пишут, что мы должны удовлетворять свои потребности, значит, приобретать вещи. Когда же человек обеспечен всем, дома у него достаток и глаз радуется обстановке, одежде, в холодильнике полно, вот тогда и книжку можно почитать, в театр сходить.

Ну вот, Сережа, объяснила все как могла, но честно и откровенно, как говорится, без дураков. Может быть, ты и погорюешь, мне бы, конечно, этого хотелось, но поймешь, что я права.

Прощай, Сержик. Не поминай лихом. Вика».

…Валентин Васильевич сейчас же лично позвонил директору «своего» ресторана, попросил забронировать ему отдельный кабинет со столиком на двоих.