Впервые за долгое время мне удалось как следует разглядеть его. Я увидел, как страшно он постарел. Две резкие морщины, протянувшиеся от крыльев носа к уголкам рта, придавали чертам его выражение суровой решимости. Но особенно поразил меня полный отчаянья взгляд, который он бросил на Ахима. Хотя Эрвин все больше слабел, в нашем присутствии он старался казаться таким же, как прежде. Нетельбек обращался с ним все деспотичней, а он просто пресмыкался перед ним и тащил ему то свой хлеб, то дневную порцию супа, то вечернюю.

Однажды после обеда, когда ливнем совсем размыло дорогу и мы то проваливались по щиколотку в вязкую глину на «велодроме», то вытаскивали из нее ноги с великим трудом, Эрвин вдруг зашатался. Наблюдавший за работающими Гарри подошел поближе.

— Держись, Эрвин, — прошептал Ахим.

Мы подняли дышло и всей грудью налегли на перекладины. Сантиметр за сантиметром тащили мы каток по размытой глине. Никогда не надрывались мы так, как в этот день, когда нам пришлось тащить до самого вечера еще и обессилевшего Эрвина.

И к тому же весь этот труд был сплошным издевательством. Ведь, когда бы я ни оглянулся, передо мной открывалась одно и то же: выутюженная катком и снова вздыбленная бороной дорога. Наконец, подхватив Эрвина под руки, мы дотащили его до нар.

— Что же тут удивительного? Ведь он подкармливает не только Гарри, но еще и Нетельбека, — сказал я Ахиму.

Тот побледнел.

— Нет, в самом деле? — переспросил Ахим.

— Да, я давно уже это заметил, — подтвердил я снова.

Ахим разом сорвался с места и решительно направился в умывальную к Нетельбеку. Вскоре я услышал спор, становившийся все громче и возбужденней. Только я собрался посмотреть, в чем там дело, как вдруг отворилась дверь и вошли раздатчики с котлом. И в ту же секунду дверь распахнулась снова и на пороге появился Ахим, тащивший за воротник Нетельбека. Вслед за ними в барак ввалились и другие заключенные. Нетельбеку удалось наконец вырваться, и он забился в самый дальний угол нашей спальни. Только теперь я заметил в полумраке, что Ахим размахивает табуреткой над головой.

— Ладно, ты еще пожалеешь! — пронзительно кричал Нетельбек. — Гарри, я желаю завтра подать рапорт по команде.

Эрвин, который тем временем уже пришел в себя, стоял в толпе зрителей, прижимая к груди котелок с супом.

Молодой чех, мой сосед по строю, бросился к скорчившемуся в углу Нетельбеку.

— Сволочь, сволочь! — выкрикивал чех.

— Так, с этим покончено, — Ахим сумрачно посмотрел на Эрвина. — Ешь теперь свою похлебку.

И положив руку мне на плечо, он увлек меня за нары. Несколько секунд он молча сидел рядом со мной, устремив взгляд поверх сарая на лес. Лицо его приняло спокойное выражение, словно у человека, отдыхающего после тяжелой, изнуряющей работы. Вдруг Ахим привычным жестом уверенно выбросил руку вперед.

— Ба, — сказал он, гордо подняв брови. — Со мной им позабавиться не удастся.

— Да что же случилось? — спросил я, задыхаясь от волнения. Ахим вскочил на ноги и снова вперил взор в зеленый сарай. Я вспомнил об угрозе Нетельбека. Кровь прилила мне к сердцу. Наконец Ахим разъяснил мне все в двух словах.

— Нетельбек знает, что меня зовут не Петер ван Белле. Вот он и шантажировал Эрвина. А Эрвин, чтобы спасти меня, отдавал ему свою еду.

Я стал умолять Ахима помириться с Нетельбеком.

— Мы будем все по очереди отдавать ему свой паек.

— Ну что же, эсэсовцам будет очень приятно, что они смогут заработать на нас не один, а целых три свободных дня, — сказал Ахим. — И недели не пройдет, как это случится. А кроме того, я сам помог Нетельбеку. Когда Гарри спросил меня, почему мы поссорились, я послал его к черту. Он меня уже записал.

Да, выхода не было. В отчаянье я бросился ничком на свои нары. Со двора, как всегда, при наступлении темноты, донесся стук затворяемых ставен.

В темноте я слышал свистящее дыхание Эрвина. Мальчик совсем обессилел. Ахим лихорадочно ворочался с боку на бок. Я составлял бессмысленные планы бегства, один фантастичней другого. Но я знал, что при первой же попытке взломать ставень толщиной в дюйм поднимется такой шум, что всполошится весь лагерь. И все-таки от каких только опасностей не уходили мы с Ахимом в последнюю минуту. Неужели же сейчас конец? Действительно конец? А может быть, может быть…

— Подъем! — проревел Гарри.

Над лесом в просвете туч сияло голубое небо. Уж не счастливое ли это предзнаменование после стольких дождливых дней? Больше ничего примечательного в это утро не было. Как всегда, получив завтрак, мы разбились на маленькие группы, быстро проглотили по ломтику сухого хлеба и запили его кофе. Как мы и договорились, я держался с Ахимом, словно с посторонним.

Через несколько минут нас построили на плацу. Возле канцелярии на проволоке заливался дрозд. Гарри вытянулся перед дежурным эсэсовцем… Я изо всех сил старался подавать гнетущий страх, у меня безумно колотилось сердце.

— Заключенные выстроены в полном составе, — отрапортовал Гарри. — Один заключенный просит разрешения подать рапорт. Один человек назначен на полевые работы.

Эсэсовец неторопливо прошел вдоль строя. Головы рывком метнулись влево, но через секунду вся шеренга вновь смотрела прямо перед собой.

— Кто там подает рапорт — в канцелярию!

Я не видел эсэсовца. Я видел только Нетельбека, который, печатая шаг, шел через плац. С ним ничего не случилось, солнце светило ему в спину. И даже дрозд не улетел при его приближении.

— Кто на полевые работы — шаг вперед!

Весь напрягшись, Ахим вышел из строя и встал перед палачом. Солнце светило на них обоих, пел дрозд, и лес шумел как всегда.

Я рванул Эрвина за рукав и увлек его за собой. Вдруг, заглушив брань Гарри, который, стоя у клумбы, раздавал наряды на работу, прогремел выстрел. Не знаю, но мне показалось, что солнце померкло. Бледный светящийся диск за тонким покровом туч все падал и падал на вершины деревьев, потом он опустился мне на затылок и сжал своими блеклыми лучами мой мозг, Я услышал стоны моих товарищей вперемежку с проклятиями, полными боли и гнева.

Хриплый голос Эрвина заставил меня очнуться.

— Помнишь историю матроса, которого никто не хотел слушать? — И прежде чем я успел ответить, он продолжал:

— Я не хочу, чтобы моя мать была виновата в смерти Ахима. Ведь она даже не знала его…

— Перестань, — прохрипел я в ответ. — Надеюсь, теперь ты знаешь, почему капитан так легко управился со своей командой на том чертовом корабле?

— Знаю!

— И почему нам приходится тащить каток?

— Тоже знаю!

Борона волочилась за катком. И целый народ, прикованный цепями к катку, тащил его за собой.

А утро сияло, и по-прежнему дрозд пел свою песню, словно утешал нас.

Эй, люди у катка, головы выше! Да, в царстве ужаса, среди обреченных, живет в людских душах добро. Живет оно в душе Эрвина Экнера, в подвигах Ахима, в сердце каждого из нас. Сохраните любовь к родине. Как щитом, заслоните ее беспредельной и беспощадной своей ненавистью к фашистским палачам. И тогда она сделает вас непобедимыми и вернет вам навеки родную Германию!

Эй, люди у катка! Вашего полку прибыло! Отныне Эрвин Экнер будет с вами. Лишь на одно мгновение ушел от вас Ахим, познав безмерное счастье и избавившись от страданий.