— Нужно кого-нибудь из эсэсовцев позвать, — сказал Эрвин.

Я злобно рассмеялся. Смех этот был разрядкой после недавнего возбуждения и бессильного гнева. Схватив Эрвина за плечо, я утянул его в угол за нары.

— Неужто ты все еще не понимаешь, где ты находишься? Ведь это все равно, что в аду черта сатаной пугать!

— Плохо мне, — сказал Эрвин.

— Сядь!

Я заставил его присесть на край нары.

— Если хочешь живым выбраться из этого лагеря, не забывай время от времени сунуть Гарри часть своего пайка.

И я коротко растолковал ему, что старика рано утром застрелят.

— При попытке к бегству, разумеется. За каждую неудавшуюся попытку отличившийся эсэсовец получает выходной день. Если только Гарри захочет, он может заставить тебя языком вылизать пол. Попробуй-ка заартачиться, он сразу возьмет тебя на карандаш.

— Ты бредишь, — вырвалось у Эрвина. — Мы же в Германии, а не в преисподней.

— Этот Гарри еще только подручный у настоящих палачей.

— Оставь его в покое, — сказал Ахим, опускаясь рядом с юношей. — Нет, Эрвин, дорога в Германию нам сейчас закрыта.

Босс распахнул дверь своей каморки и заорал:

— По койкам!

Эрвин натянул одеяло на голову, словно стараясь укрыться от ужасной действительности.

Я все обсудил с Ахимом. Мы взвесили все возможности побега. Никто из нас не хотел признаться, что из этого лагеря спасения нет. Только бы им не удалось разнюхать, что он еврей. Тогда фальшивые документы помогут ему избежать самого страшного.

Я заснул беспокойным сном. Грохот открываемых ставен заставил меня проснуться.

— Подъем!

Мы столпились в умывальной. Гарри силком стащил с нар старика, упорно не желавшего подниматься. Возле крана образовалась очередь. Я стоял рядом с Эрвином. Ахим и Нетельбек находились в другом конце помещения. Вдруг во мне вспыхнуло какое-то смутное воспоминание. В маленьком зеркальце, висевшем на противоположной стене, я видел свое лицо, потом лица моих товарищей по заключению. Где-то я видел уже эти бритые наголо головы, эти торчащие уши, этот затравленный взгляд на маленьких, сморщенных от голода и страха лицах. Да, верно, в иллюстрированном журнале, который нам показывал Эрвин. Я ткнул его локтем в бок.

— Мне нужно кое-куда, — и я кивнул в сторону уборной, которую осаждала целая толпа. — Твой журнальчик еще при тебе?

Эрвин так и подскочил.

— Оставь меня. Отвяжись, — попросил он раздраженно.

Не успел я подставить руки под струю, как меня оттолкнул Гарри, который приволок старика.

— Вымой грудь напоследок, сволочь, — и он толкнул упиравшегося старика под струю воды.

— Бей меня, скотина, забей меня до смерти, коли хочешь, — прохрипел старик.

Эрвин бросился обратно в барак, видно боясь снова услышать свист плетки. Мы, как можно быстрей, заправили постели, проглотили по ломтику сухого хлеба и ринулись во двор. Нас построили и тут же рассчитали по порядку номеров. Потом еще и еще раз. Мы едва успевали поворачивать голову влево, выкрикивая свой номер. Проволочное заграждение так и мелькало у нас перед глазами, а головки астр слились в пламенеющую черту. Перекличка шла с такой бешеной быстротой, словно жизнь наша зависела от каждой выигранной секунды. Гарри подошел к какому-то эсэсовцу, которого я еще не видел, и отрапортовал:

— Заключенные выстроены в полном составе! Один человек выделен на работу вне лагеря.

Эсэсовец окинул нас недовольным взглядом, повернулся спиной и принялся насвистывать модную песенку. Гарри вынул из заднего кармана брюк свой блокнот и принялся усердно его листать. Я стоял навытяжку, не сводя глаз с березы, росшей на опушке леса. Взгляд мой быстро скользил по стволу — снизу вверх, сверху — вниз — черное пятно, белое пятно, черное — белое… Гарри все еще перелистывал блокнот в поисках чьего-то имени. Кого же он назовет? Эсэсовец насвистывал: «Снова зацветет белая сирень». Темная крона березы раскачивалась на ветру.

— Иозеф Райнер, на полевые работы! Шаг вперед! — скомандовал Гарри и, не переводя дыхания, выкликнул: — Политические, к велодрому бегом марш!

Я еще успел увидеть, как старик, опустив голову, брел, спотыкаясь, впереди охранника, и, схватив за руку Эрвина, который стоял, словно окаменев, и смотрел им вслед, я потащил его за собой.

— Беги, черт! — крикнул я на него.

Стараясь догнать передних, мы побежали к железному катку высотой в человеческий рост. На его дышле — огромном, грубо обтесанном бревне — были укреплены три поперечных рычага. По обе стороны от катка возле каждой перекладины стояло по три человека. К катку была подвешена борона. Увидев борону — железную решетку с острыми вдавленными в землю зубцами длиной в руку, — я понял, какая работа нам предстоит. «Велодром» — полоса глинистой земли метров в двести длиной — был почти такой же ширины, как каток.

— Давай! — заорал Гарри еще издалека. Схватившись за перекладины, мы подняли дышло вверх. Эрвина мы с Ахимом поставили между нами.

— Марш! — приказал Гарри.

Метр за метром мы, надрываясь, тащили каток, утрамбовывая вязкую глину; метр за метром борона, подвешенная к катку, снова разрыхляла ее.

Мы могли бы с таким же успехом уснуть или умереть. Результат нашей работы все равно остался бы неизменным до второго пришествия. Уголовники, которые окучивали и выпалывали грядки, были, надо полагать, счастливы — ведь они всего только уголовники, не политические.

Короткий резкий треск взметнулся над проволокой. Мы замерли, повернув головы к лесу.

У Нетельбека вырвался какой-то клокочущий звук — ужас перехватил ему горло.

Эрвин вызывающе поднял подбородок и уставился в разорванные облака.

— Иозеф уже покончил со всем. Для него тысячелетняя империя миновала.

Широко расставив ноги, Гарри стоял возле клумбы и крикнул нам в сложенные рупором руки:

— Пошли!

Мы всем телом налегли на перекладины. Каток заскрипел. Красные астры, словно пятна крови, алели на клумбах.

Так, изо дня в день, из недели в неделю прокладывали мы нашу бесконечную дорогу. Изредка появлялся Гарри, чтобы убедиться в том, что мы не сидим сложа руки.

И вот однажды, когда мы тянули каток, силы покинули Эрвина. Он потерял сознание. Еще не зная, в чем дело, я подумал, что виноват в этом Гарри, которому Эрвин, следуя общему примеру, наверное, отдал свой завтрак. Мы с Ахимом до тех пор молотили Эрвина руками и ногами, покуда наконец боль не заставила его очнуться… В ту же минуту появился Гарри. Поскребывая свое изуродованное ухо, он долго смотрел на Эрвина.

— Устал? — спросил он коротко. — Да ты, я вижу, маменькин сынок.

— Парнишка один из лучших работников во всей нашей бригаде, — сказал Ахим. — У него живот схватило. Со всяким случается.

Не в силах вымолвить слово, Эрвин кивнул. Он старался казаться здоровым и бодрым. Гарри посмотрел на небо, на бледное солнце, просвечивавшее сквозь облака.

— Ровно через час мы кончаем. Придется тебе потерпеть. — И он неторопливо полез в карман брюк, где лежали карандаш и блокнот.

— Потерплю, разумеется, — пролепетал Эрвин, замирая от страха.

Я заметил, что у Эрвина какие-то дела с Нетельбеком, которые он скрывает от нас с Ахимом. Невероятно, но он отдавал бывшему врагу свою еду. Ничего не сказав Ахиму о моем открытии, я решил узнать, в чем причина странного поведения Эрвина.

Однажды за обедом, увидев, что он снова отдает Нетельбеку половину своей порции, я последовал за ним до дверей умывальной. Прильнув к щели, я увидел, что Эрвин долил свой котелок водой, взболтнул его содержимое и начал пить жадными глотками. Но почему же он делится едой с Нетельбеком? Что заставляет его истощать себя? Долго так продолжаться не может. Скоро имя его появится в блокноте у Гарри. Не успел Эрвин завернуть кран, как я отошел от дверей и уселся на скамью, уткнув голову в ладони. Сквозь растопыренные пальцы я внимательно наблюдал за Эрвином.