Новое видение нахлынуло нежданно, застало врасплох. Марико отбросила ручку.
Громкий и частый стук каблучков дробил тишину грязной, плохо освещённой улицы нервно дрожащим эхом. Шаги человека, бегущего за девушкой с рыжевато-золотистыми волосами, были почти бесшумны. Он быстро и беззвучно настиг жертву и, оказавшись рядом, толкнул её на землю.
Марико вскочила из-за стола, задыхаясь и дрожа от напряжения, нащупала на полке ножик для резки бумаги и в отчаянии полоснула им себе по ладони. Боль ослепила, а в следующий миг Марико поняла, что видит убийцу, склонившегося над яростно отбивающейся девушкой, будто бы сверху и со спины. Огромная фигура, крупная голова с жидкими и неожиданно седыми волосами. Он медленно выпрямился и медленно, медленно обернулся, но Марико не успела увидеть лица: острая боль в висках заставила её упасть на колени, стискивая голову, пачкая лицо кровью из порезанной руки...
Она не знала, сколько времени пролежала без чувств. Порез уже не кровоточил, слегка затянувшись подсохшей кровью. Миссис Дэвис на этот раз либо ничего не услышала, либо, оскорблённая «недостойным поведением» приёмной дочери, решила наказать её невниманием. Марико, пошатываясь, добрела до ванной, смыла засохшую кровь с лица и руки, заклеила пластырем ладонь и без сил рухнула в постель.
Проснулась поздно и тут же вспомнила, что обещала звонить де Линту даже ночью. Но в тот момент, едва не теряя сознание от головокружения, она совсем забыла об этом, и теперь заторопилась. Едва ли не впервые в жизни не прочитав утренних молитв, умылась, сменила пластырь на руке и вернулась в спальню. Белёсый туман, вдруг застивший глаза в этот момент, помешал ей одеться.
«О, нет! Только не опять!» – успела подумать Марико, но это, как всегда, не помогло...
Он шёл по пустынной улице к набережной. Он ни за кем не гнался, а спокойно направлялся к морю. Марико видела его огромную фигуру и седые, бывшие когда-то чёрными волосы, слипшиеся сосульками. «Что тебе нужно от меня?!» – простонала она, снова пытаясь избавиться от наваждения.
Он остановился и обернулся, оглушив жутким неестественным хохотом. Его лицо было также мало похоже на человеческое: низкий изрезанный глубокими морщинами лоб с выпуклыми надбровьями; глубоко посаженные маленькие глаза – совершенно прозрачные, почти белые и оттого ещё более жуткие; горбатый, искривлённый и будто срезанный сверху вниз по переносице нос; тяжёлая нижняя челюсть; низко посаженные уши; маленький подбородок, выступающий вперёд так, что тонкой верхней губы почти не видно за нижней. В довершение всего правую щёку убийцы от носа до уха пересекал корявый тонкий белёсый шрам.
Внезапно Марико словно затянуло куда-то в самую глубину его сознания, она растворилась в нём, стала им...
Его охватывал ужасный холод. Вокруг – белые стены, сияющий хром медицинской техники. Он не мог вспомнить ни того, как попал сюда, ни даже своего имени. Дверь открылась бесшумно, вошла женщина в белом халате, молча оглядела приборы, бесцеремонно посветила в глаза фонариком. Он попытался спросить, где находится, но женщина уже отвернулась, достала шприц и сделала ему укол. Всё поплыло...
Следующее воспоминание было ярче, живее. Он обнаружил себя в большой столовой, рядом сидело много таких же молодых ребят в одинаковой серо-голубой больничной одежде. Все ели молча. То есть, нет. Или... Нет, никто не поворачивается друг к другу и не открывает рта, кроме как для того, чтобы проглотить очередную порцию еды. Но тогда почему он слышит голоса!? Оглянулся – рядом, за спиной, ещё один стол, но там тоже молчат...
«Эй, не вертись так откровенно, – проник в голову чей-то голос. – Тут везде натыкано камер, будешь вести себя не по правилам – вколют транков и вырубят ещё на неделю...»
Уткнулся в тарелку, попытался найти глазами того, кто «говорил». Но все сосредоточенно хлебали суп...
Дальше воспоминаний всё больше: занятия в тренажёрном зале, психологические тесты под леденящим взором дамы-психолога, медицинские обследования каждый день и какие-то уколы перед сном. Странная клиника. Ни одного врача-мужчины, только женщины... Все словно на одно лицо, в слепяще-белых халатах, с туго забранными в узел волосами и с одинаково отчуждёнными, безэмоциональными лицами... Стервы.
Потом дебильные тесты прекратились, тётки стали сажать их по двое друг напротив друга и велели разговаривать телепатически. У него получалось неплохо, но после этого жестоко раскалывалась голова... Однажды он попросил обезболивающего, но стерва только надменно шевельнула бровями и молча ушла. Ненавижу.
В один из таких дней, когда голова особенно мучительно ныла, он решил сбежать. Ему было плевать, что он не помнит ни своих родителей, ни имени, что ему некуда идти – плевать, лишь бы подальше отсюда. Он забрался в ящик с грязным бельём, которое увозили куда-то за территорию (он видел однажды в окно, как загружали машину, и она выезжала за высоченный железный забор).
Убежал недалеко. На первой же автозаправке, где он зашёл в туалет, его поймали. Как ни странно – всё те же стервы! Но силы им было не занимать, скрутили профессионально, жёстко, вкололи транк, закинули в машину и снова заперли в своей грёбаной клинике.
Однажды он всё-таки сбежал по-настоящему, надолго. Но жить среди людей не смог. Один вид женского лица приводил его в такую бешеную ярость, что самому становилось страшно. Он заходил в магазин купить продуктов только поздно вечером, и только если за прилавком был мужчина. Он боялся не сдержаться и убить какую-нибудь тётку...
Потом его опять поймали. Тогда-то и обзавёлся шрамом: ему пытались сделать укол, но он так рванулся, что игла шприца прошлась по лицу, глубоко вспоров щёку.
Сбежав в следующий раз, он уже не думал противиться своей ненависти. Единственное, что его останавливало – это страх, что снова поймают, поэтому он стал придумывать, как заманивать жертв телепатическими галлюцинациями в такие места, где никто не мог бы ни услышать криков, ни быстро обнаружить труп.
Все остальные воспоминания состояли из сплошного слепящего потока ненависти... Он убивал снова и снова, с каждым разом всё более жестоко. Он ненавидел всех женщин, они все казались ему на одно лицо. Он готов был рвать их на куски голыми руками. Они так мерзко визжат от страха... Они так отвратительны и жалки! И совершенно бессильны перед ним!
Марико стало дурно от захлестнувшей сознание нечеловеческой, дикой ненависти. Казалось, ещё пара секунд, и она просто сгорит в ней, сойдет с ума.
Невероятным усилием ей удалось вырваться. Или это он отпустил? Чтобы подольше поиграть с очередной жертвой...
Он хохотал взахлеб, так оглушительно громко, что было странно, как это никто не слышит его. «Я иду за тобой!» – прохрипел он, неожиданно перестав хохотать, и Марико застыла, парализованная ужасом.
Он отвернулся и спокойно ушёл прочь...
Очнувшись, Марико сообразила, что лежит на кровати вниз лицом. Она с трудом села и сжала руками раскалывающуюся голову. Хлынула носом кровь.
Марико долго лежала на подушке, зажимая нос влажной салфеткой. Немного придя в себя, поднялась, взяла свою сумочку и достала кошелёк, в который положила вчера визитку Эрика де Линта. Визитки там не оказалось... «Мама!» – догадалась Марико и неожиданно такая ярость охватила её, что она не решилась сразу выйти из комнаты. На миг она даже напугалась: не заразил ли её своей ненавистью этот маньяк?..
Только чуть успокоившись, Марико с кошельком в руках вошла в гостиную. Миссис Дэвис сидела с газетой.
–Мама, где визитка? – спросила Марико, почти не слыша своего голоса из-за невыносимой головной боли.
–Наконец-то ты соизволила подняться...
–Где визитка, мама? – перебила Марико, чувствуя, что снова закипает, как никогда, и миссис Дэвис застыла с раскрытым ртом. – Почему ты роешься в моей сумке? Кто тебе дал на это право?