Глава 1
Небо тонет в закатном море.
Ветер считает золото листьев,
как жадный купец.
Ночь вносит в мир лампаду луны.
Тьма зажигает свечи звёзд.
В моих ладонях – слеза.
Она упала с неведомой высоты – мне в руку...
«Кто ты? Откуда?» – спросило моё сердце.
«Это капля моей крови!» –
прозвенел последний луч
умирающего дня.
Ночь, ревниво взмахнув синим бархатом плаща,
прошелестела: «Это капля
масла из моей лампады-луны!»
Сизый туман, свиваясь змеиными кольцами,
зашипел: «Это серебро,
что украсит траву на заре!»
В моей комнате – темно.
Только тихий сиреневый свет
Пролился из моих ладоней:
это – слезинка вздрогнула тёплым птенцом.
«Нет, я не кровь и не масло лампады-луны,
И не серебро, что сизый туман
Приносит в жертву рассвету.
Я – просто осколок,
Маленькая жгучая искра
Чьей-то печали...»
–Марико, почему ты не гасишь свет? Уже одиннадцать часов! Чем ты занята?
Раздражённый голос матери, бесцеремонно ворвавшейся в комнату, заставил вздрогнуть. Марико поспешно сложила листок со стихами и спрятала между страниц книги.
Миссис Гвен Дэвис – высокая, плотная женщина чуть за пятьдесят, с уже несколько оплывшими чертами когда-то привлекательного, властного лица – протянула руку, и Марико безропотно отдала ей учебник, почти уверенная, что мать не снизойдёт до того, чтобы открыть его.
–Японский язык? Опять? – широкие, чёрные с лёгкой проседью брови миссис Дэвис поднялись к вискам. – Где ты его откопала?
Раньше, когда папа был жив, они учились вместе. Но когда его не стало, мать выбросила все книжки, уверенная, что это была лишь «очередная дурацкая затея Джона», и что Марико с радостью перестанет «забивать себе голову всякой ерундой»...
–В публичной библиотеке, – ответила она тихим и слабым голосом.
–Чем тебе плох английский, чтобы учить ещё и эту тарабарщину?– Миссис Дэвис, как обычно, не стеснялась в выражениях. – Впрочем, это в тебе, наверное, всё-таки кровь говорит... Но уже поздно. Пора спать, ложись.
–Да, мама...
Миссис Дэвис небрежно бросила учебник на стол и выключила люстру. Комната утонула в полумраке, едва разгоняемом светом настольной лампы.
Когда дверь закрылась, Марико со вздохом поднялась из-за стола, отыскала в книге листок, убрала его в коробку со множеством таких же – и снова задвинула её под кровать. Переодевшись в сорочку, она выключила лампу и легла, но спать не хотелось. Извечная тоска не давала покоя. Необъяснимая грубость приёмной матери жила в сердце привычной, но от этого не менее болезненной занозой... Общаясь с другими семьями, Марико не могла не видеть, что поведение миссис Дэвис странно. При папе она ещё сдерживалась и чаще просто игнорировала приёмную дочь, но когда его не стало — словно бы вся злость и раздражение, копившиеся много лет, выплеснулись безудержно... Школьный психолог мисс Робинсон не раз предлагала обратиться в опеку, но Марико знала, что папе это не понравилось бы, и одна мысль об этом была ей противна. Так что она терпела, утешая себя сначала тем, что скоро станет совершеннолетней, а после тем, что может уйти в любой момент. Хотя, разумеется, пока она учится, жить отдельно было бы слишком непросто...
За окном стремительно гасли последние краски заката. Душная предгрозовая летняя ночь окутывала Майами. Марико перевернулась на спину, откинув со влажного лба слипшиеся пряди гладких, чёрных волос. Мрачно-оранжевый месяц, пробившийся в разрыв туч, заглянул в окно и слабо осветил круглое полудетское лицо с правильными, совершенно японскими чертами: маленький, мягко закругленный нос, красиво очерченные губы, гладкие, приподнятые к вискам брови. Палевый свет раздробился искрами в раскосых, но довольно больших и выразительных глазах Марико.
«Скорее бы дождь!» – подумала она, поднимаясь с постели, чтобы открыть окно. Маленькая хрупкая фигурка чёрным силуэтом вырисовалась на фоне призрачно освещённого фонарями стекла. Марико подняла раму и вдохнула ночной воздух, тяжёлый от густого аромата цветов из небольшого палисадника, разбитого вокруг их коттеджа.
Марико обернулась к темноте комнаты, собираясь снова лечь, но вдруг что-то бледно вспыхнуло перед глазами. Она подумала было, что это молния, но вместо с детства знакомых очертаний мебели увидела прямо перед собой... улицу. Тёмные, смутные тени домов-коробок, какие во множестве теснятся в рабочих кварталах. А чуть впереди бежала по тротуару высокая девушка, одетая в ярко-красное облегающее платье. Её длинные, осветлённые до неестественно-белого цвета волосы растрепались, прилипли к щекам.
Марико замерла в недоумении, ещё не успевшем перейти в страх. Но в то же время – так странно... – она будто побежала вслед за блондинкой в красном, быстро приближаясь. Девушка обернулась, и Марико увидела лицо, которое, наверное, было красивым, но теперь, перекошенное от ужаса, выглядело жалко и неприятно. Свет единственного фонаря отразился в голубых глазах блондинки, и неподдельный животный страх парализовал Марико в её комнате... Блондинка отвернулась, пробежала ещё с десяток метров и с размаху врезалась в запертые сетчатые ворота, которых в панике не увидела в узком тёмном переулке. Марико, влекомая и скованная непонятной силой, приблизилась к этому дрожащему, вжимающемуся в стену существу, и его дикий, звериный вопль взорвал ночную тишину, едва не оглушив...
В следующее мгновение Марико снова осознала себя стоящей в своей комнате, задыхаясь и дрожа в истерике. Неожиданно острая боль пронзила виски, и Марико тяжело осела на пол, теряя сознание...
–Марико! Марико, очнись!
Знакомый голос выплыл из тумана, и в ту же секунду в нос ударил резкий запах нашатыря. Она открыла глаза и увидела над собой встревоженное лицо миссис Дэвис.
–Боже, как ты меня напугала! – произнесла мать с упреком, моментально переходя от беспокойства к раздражению. – Что с тобой, с чего ты так верещишь среди ночи?!
Громкий, как и всегда, сейчас голос матери причинял острую боль. Марико провела дрожащей рукой по лбу и проговорила срывающимся голосом:
–Девушка... блондинка в красном платье... Она убегала и... он догнал её!..
–Какая ещё девушка?! – нетерпеливо отмахнулась миссис Дэвис. – Нельзя так распускаться из-за какого-то сна!
–Это был не сон, мама, – слабо возразила Марико, в растерянности и шоке плохо понимая, что не найдет сочувствия. – Я не спала. Я встала, чтобы открыть окно, и тут увидела...
–Перестань твердить мне о своём дурацком кошмаре! – перебила, не слушая, миссис Дэвис. – У тебя болит что-нибудь?
–Голова...
–Ну, так я и знала! – Она патетически возвела глаза к потолку. – Ты никогда меня не слушаешь! А я говорила: не сиди долго на солнце!
«Я же весь день была дома! – подумала Марико, но у неё уже не было сил возражать: голова горела, будто сдавленная раскалёнными тисками. – О! Ну почему бы ей не говорить потише?!» Марико закрыла глаза, уже не понимая смысла того, что продолжала выговаривать ей миссис Дэвис.
Наконец, мать погасила свет, оставив дочь в темноте, заполненной болью и глухим биением пульса в висках. Промучившись с полчаса, Марико забылась тяжёлым беспокойным сном.
Наутро она проснулась совершенно разбитая и не сразу вспомнила, что случилось, но её не оставляло сильное чувство, будто произошло нечто очень плохое. Машинально повторяя слова утренней молитвы – миссис Дэвис была католичкой, ревностной до бездумного фанатизма – Марико пыталась понять, что же её беспокоит. И вдруг вчерашняя галлюцинация встала перед внутренним взором со всей ясностью, и она поразилась ощущению, о котором забыла поначалу: казалось, будто кто-то чужой и сильный завладел её разумом, кто-то, кто хотел, чтобы Марико была с ним и смотрела его глазами... Какой-то ужас... Она что, в самом деле сходит с ума?..