Тридцатью минутами позже блинчики были сделаны, бекон приготовлен, и Карина прошла в комнату к дочери.

— Эмили! Просыпайся…

— Мама?! — с неожиданно свирепой силой Эмили сцепилась обеими руками вокруг шеи Карины и повисла на ней.

Карина вычерпнула ее с дивана и теснее прижала, боясь слишком крепко обнять крохотное тельце.

— Я здесь, малышка. Я люблю тебя.

Эмили никогда не говорила «мама». Это всегда было «мам».

— Ты ведь меня не покинешь?

В горле Карины словно камень застрял. «Покинуть» — было эвфемизмом Эмили, означающим смерть. Ее дочь думала, что она умерла.

— Я очень сильно постараюсь, — пообещала она.

Эмили продолжала висеть, и Карина осторожненько понесла ее на кухню.

— Я сделала твои любимые яблоки.

Хватка Эмили на шее постепенно ослабла. А по прошествии нескольких секунд, у стола, она позволила поместить себя на стул.

Даниель прямиком вошел на кухню и произнес:

— Еда…

Генри кивнул:

— Ага.

Даниель вытащил стул, уселся и потянулся к блинчикам.

— Давай подождем Лукаса, — сказал Генри.

— От, ебанутый Лукас.

Карина взглянула на Генри. Генри вздохнул. Даниель измерил их взглядом, зыркнул на Эмили и пожал плечами.

— Им не нравится, что я матюкаюсь. Ты ведь не против, если я буду матюкаться?

Эмили затрясла головой.

— Вот видите, она не возражает.

Лукас буквально нарисовался в дверном проеме. В данный момент времени здесь было пусто, а уже в следующий — он был тут как тут, и зеленые глаза с горящим голодом наблюдали за каждым движением Карины. Пытаясь не замечать этого, она села на свой стул, но его пристальный взгляд сжимал ее, как невидимая цепь. Она обернулась к нему: «Да, я принадлежу тебе. Но тебе не придется пропихивать это в мое горло».

Глаза Эмили выросли в размерах. Она немножко оробела, когда Лукас подступал к столу, осознавая опасность его движений. Карина прочитала страх на лице дочери и передвинулась, чтобы держать ее за руку. Лукас не давал Эмили никаких поводов его бояться, однако она, несомненно, была напугана, словно на каком-то примитивном уровне почти что учуяла — она была под угрозой.

Лукас сел возле Карины, напротив Даниеля, и потянулся за блинчиками. Она наблюдала за тем, как он нагружает в свою тарелку: четыре блинчика, шесть полосок бекона, соединение из сосисок… четырех. Больше в тарелке бы не поместилось. Он растерянно призадумался, а потом навалил кучу яблок на блины и оросил все положенное кленовым сиропом.

Хорошо, что она наготовила достаточное для десятерых количество пищи.

Лукас вилкой срезал блины, наколол ломтик яблока и все это целиком сманеврировал к себе в рот. Сидящая с краю Карина наблюдала за тем, как он жует, и ожидала, прислушиваясь к поднимающемуся темпу собственного сердцебиения, что он швырнет тарелку через стол. Она хотела, чтобы пища им понравилась; нет, ей отчаянно было нужно, чтобы пища им понравилась, причем всем троим. От этого зависело ее выживание.

Лукас проглотил.

— Ничего так, — сказал он и потянулся за добавкой.

Карина чуть не развалилась на стуле, не в состоянии спрятать своего облегчения.

— Ничего? Это самая что ни на есть, гребаная, божественность, — сказал Даниель. — Это первая, за столько недель, приличная жратва.

Лукас пристально смерил его тяжелым взглядом, но промолчал.

— Мам, — сказала Эмили.

— Что, малышка?

— Я оставила рюкзак у тети Джил дома. А в нем — мои школьные принадлежности.

Жрущие мужчины посмотрели на нее.

— Малышка, все будет хорошо, — сказала Карина. — Тебе все равно придется поменять школу.

— Почему?

— Потому что мы теперь живем здесь, и ты будешь ходить в специальную школу, — вышли переполненные болью слова.

— А мне надо будет ездить на автобусе?

Карина проглотила сформировавшийся ком в горле. Признание того, где они находились, было трудным, как если бы она забивала гвозди в собственный гроб.

— Нет.

Почему мы должны здесь оставаться?

— Теперь это место моей работы.

— Твоя мать — рабыня, — сказал Даниель, — и ею владеет Лукас.

Если бы только она могла достать его через стол, то ударила бы до боли сжатым кулаком. Карина с усилием сохранила нейтральность растянутого как маска лица: «Ничего не показывать. Не выдавать слабость».

— А рабыня — это лучше, чем супервайзер из расчетного сектора? — спросила Эмили.

— Они не так уж и различаются, — соврала Карина.

Прежде, она много раз думала, перебирая зарплатный проект за проектом и пытаясь добраться до дна суматошных штабелей, что в течение длительного времени работает как раб втянутый, который вечно находится позади. Она думала, что уже испытала наихудшее из того, что могла бы ей подкинуть жизнь. Теперь все это казалось таким бессмысленным. Ее воспоминания принадлежали какой-то другой, более счастливой, более ветреной и молодой персоне. Теперь у нее была новая жизнь и новые приоритеты, главным из которых было благосостояние дочери. Она должна думать о безопасности Эмили.

Эмили ткнула вилкой блинчик:

— А как насчет дома? Там все наши вещички… мое одеяло «Хэллоу Китти»…

— Мы достанем новые вещи, — Карина быстро окинула глазами стол по кругу, но никто из троих мужчин и слова не вымолвил, чтобы разрушить ее хрупкие обещания.

— А я получу личную комнату?

Карина посмотрела на Лукаса с мольбой: «Пожалуйста, не разлучайте меня с дочерью».

Неспешными движениями салфетки он вытер себе рот.

— Тебе придется остаться в головном доме. А на выходные ты сможешь навещать свою мать. Мы устроим комнату.

— Мам, я хочу остаться с тобой, — жалобным голосом попросила Эмили.

— Тебе нельзя, — сказал Лукас.

Эмили закусила губу.

— У тебя будет хорошее местечко в головном доме. Ты будешь жить в одной комнате с хорошей девочкой. Игрушки. Одежда. Все что нужно. Если кто-нибудь попытается к тебе придраться, скажи им, что ты принадлежишь Лукасу. Все меня боятся. Тебе никто вреда не причинит.

— Нет, — сказала Эмили.

Лукас перестал есть. Карина напряглась.

— Ты мне говоришь «нет»? — спросил Лукас. Его голос был совершенно спокойным.

Эмили подняла подбородок и с полнейшим пренебрежением, какого смог набраться шестилетний ребенок, сказала:

— Я устала, я напугана, и никуда не пойду. Я остаюсь с моей мамой. Ты собираешься кричать на меня?

— Нет, — сказал Лукас, — мне этого не нужно делать.

— Ты не мой папа. Папа покинул нас.

Лукас взглянул на Карину.

— Я вдова, — тихо сказала она.

— Я тебе не отец, но за тебя отвечаю, — сказал Лукас. — Ты будешь меня слушаться беспрекословно.

— Почему? — спросила Эмили.

Лукас наклонился вперед и вытаращил глаза на Эмили:

— Потому что я большой, сильный и страшный. А ты — очень маленькая.

— Ты — плохой.

Эмили выдержала его пристальный взгляд, но Карина могла бы сказать, что это был не переизбыток храбрости. Эмили просто застыла, как смотрящий в глаза волка крольчонок.

— Плохой — этот мир, и я не могу быть всегда хорошим, — сказал Лукас. — Но я буду пытаться, и не буду придираться к тебе без причины.

В попытке оторвать его внимание от Эмили, Карина положила руку на его предплечье. Это сработало; он посмотрел на нее.

— Пожалуйста, — у нее ушла вся сила воли на то, чтобы удержаться от сильной дрожи в голосе. — Пожалуйста, разреши ей остаться.

— Я хочу остаться, — сказала Эмили. — Я буду хорошей. И буду выполнять все свои домашние обязанности.

— Я подумаю об этом, — сказал Лукас.

Глава 4

Получасом позже с завтраком было покончено. Мужчины поднялись, один за другим ополоснули свои тарелки и, на удивление умело, загрузили посуду и столовое серебро в посудомоечную машину. Карина принялась убирать остатки пищи. Генри вышел, но Даниель остался на кухне и, опираясь о стойку, наблюдал за Кариной. Маяча под дверью, Лукас наблюдал за Даниелем.