— Но даже если бы они всё унесли, я бы восстановил свои вещи целиком. Я помню, как Константин Георгиевич Паустовский говорил, что он помнит всё написанное им дословно, до каждой запятой. Вот так и я. Я долго хожу и шепчу слова будущих фраз вслух, так что Ташенькаменя иногда даже ругает за это. Но благодаря такому методу, я сначала проговариваю, и не раз, вслух все тексты, привыкаю к ним, а потом уже всё кладется само собой на бумагу.

В этот момент очередной раз показала себя с лучшей стороны Белла Ахатовна Ахмадулина. Презрев естественные страхи и пользуясь своей всенародной славой, она добилась приема у заместителя председателя КГБ СССР Бобкова. Цель похода была ею изложена совершенно ясно: оставьте в покое выдающегося писателя. В ответ она услышала, что покой Владимов может обрести только вдали от родины. Ничего иного, как уехать, гебисты писателю не оставляли. Пришлось Владимовым срочно собираться в дальний путь, а там, в Германии, где они поселились, как-то скоро ушла из жизни Елена Юльевна, всю себя отдававшая любимым Жорику и Наташе, а через несколько лет в лучший мир отошла и Наталья Евгеньевна.]

Тех денег, которые мы с женой зарабатывали ремонтами, с грехом пополам хватало лишь на скромную жизнь. И тем не менее, как и всем другим людям, нам даже в эти трудные годы частенько доводилось — может быть, просто из врожденного человеческого чувства самосохранения — радоваться маленьким, порой пустяковым удачам, нас поддерживала дружба с близкими по духу и устремлениям людьми. И уж, конечно, что эти годы принесли существенного — так это понимание ценности дружбы. Как это ни парадоксально, но мы всё время ждали хороших перемен, питались разными слухами, порой непроизвольно отсекая дурные новости и гипертрофированно раздувая хорошие. Особенно нас заботила смена высшего руководителя страны. Как это водилось и водится на Руси, ждали, что вот, дескать, уйдет плохой и придет получше, более дальновидный, и тогда…

А годы эти действительно дали нам возможность посмотреть за короткий срок сразу на нескольких «гигантов мысли» — Брежнева, Андропова, Черненко. И, наконец, впервые за всю историю советской власти к руководству пришел человек, нормально, еще до всякой партийной карьеры и без папы-попечителя учебных заведений, закончивший университет, да еще Московский.

С его приходом к власти начались многообещающие перемены, теперь нашим фантазиям была предоставлена хоть какая-то, пусть зыбкая, но всё же — почва. В моей жизни тоже произошли удивительные перемены, которые я, сохраняя изрядную долю наивности, воспринимал всерьез. Наступил момент, когда я был вынужден мучительно думать над тем, уезжать или нет, а многие люди, глубоко и искренне мною уважаемые, твердили мне одно и то же: не спешите с отъездом, переломите гордыню, давайте вместе использовать этот исторический шанс. Я уже смирился с этой мыслью о неповторимости шанса и греховности безрассудного упрямства, написал письмо Горбачеву, которое не без труда попало ему в руки… и, тем не менее, шансом этим мне не дали воспользоваться те, для кого даже Горбачев — не указ. Меня выдворили из СССР, ясно показав, кто из них сегодня сильнее.

И все-таки я не стал бы возвращаться к этой истории и предавать ее гласности, если бы не одно обстоятельство, показавшее, что люди, старательно выставлявшие меня за пределы «Страны Советов», не забыли моей истории и хотят еще раз погреть на ней руки.

В предпоследний день работы XIX партконференции — 1 июля 1988 года — первый секретарь Ростовского обкома партии Б. М. Володин взял слово, чтобы обсудить вопрос о перестройке в подведомственной ему области, а заодно о предателе Сойфере, который только что сбежал в США. Похоже, других тем у ростовского секретаря не осталось, других проблем не накопилось, как поговорить о жителе города Коламбуса, в Ростовскую область, как известно, не входящего. Вместо того, чтобы рассказать о своих трудностях, он решил привлечь внимание ко мне:

Газеты страны, начиная с «Правды», воспроизвели эту речь и сделали это тоже весьма своеобразно: как мне сообщил один из моих друзей из Москвы, формулировки Володина были ужесточены, часть речи опущена, чтобы прямо перейти к словам Ленина, стращавшего редактора «Известий» снятием с работы. Получилось так, что будь жив добряк Ильич, он просто бы меня расстрелял без лишних словопрений.

Следующим слово на партконференции предоставили первому заместителю председателя Госкомитета СССР по строительству Б. Н. Ельцину. Ранее под давлением Горбачева его исключили из кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС, довели до тяжелой болезни, а затем назначили на малозначительную работу. Борис Николаевич на этой партконференции нашел силы, чтобы ответить на критику в свой адрес со стороны многих руководителей партии и потребовал реформ в партии. Ему, по сути, устроили обструкцию.

12. Гласность с урезанием в правах

После появления на Западе тревожных запросов о последствиях Чернобыльской катастрофы 1986 года Советский Союз передал в Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ) объемистый доклад на эту тему. [В СССР доклад был строжайшим образом засекречен. Счастливая случайность помогла мне добыть обе версии доклада — английскую и русскую. Первую мне привез и подарил руководитель корпункта газеты «Вашингтон Пост» чернокожий американский журналист Гэри Ли, который посещал нас каждую неделю в поисках материалов о том, что творится в СССР и интересовался моими оценками происходившего. Он слетал в Вену и привез оттуда полный текст доклада советской стороны, изданный в нескольких книжках на английском языке. Русскую версию мне передала заместитель партии зеленых ФРГ, которая узнала от немецких дипломатов о моем интересе к анализу того, что же произошло на самом деле в Чернобыле]. В течение нескольких месяцев я изучал представленные СССР в МАГАТЭ официальные данные о Чернобыле и обнаружил поразительные факты.

Во-первых, оказались неверными сообщения ТАСС о количестве радиоактивности, выброшенной из разрушенного реактора. [В первых сообщениях ТАСС, в заявлении Горбачева, в выступлениях В. Легасова и директора секретного института биофизики Ильина повторялось, что дозы выброшенной радиоактивности ничтожны. Только один Б. Н. Ельцин, оказавшийся в начале мая 1986 года в Германии, сказал правду*После изучения доклада СССР в МАГАТЭ мне стало ясно, что и руководитель партии, и подручные ученые нарочно говорили неправду своему народу, занижая дозы выброшенной радиоактивной грязи в сотни и тысячи раз].

Во-вторых, не соответствовало действительности утверждение Горбачева, Легасова и Ильина, что от 50 до 80 процентов выброшенной в атмосферу радиоактивности приходилось на короткоживущий изотоп йода с периодом полураспада 8 дней. На самом деле СССР признал в своем отчете в МАГАТЭ, что не менее 70–80 процентов выброса пришлось на долю долгоживущих изотопов.