Кружил, кружил и выкружил, наконец, к болоту.
Но это было совсем не то болото, по которому они шли вчера.
Ни следов, ни помятых камышей.
Где-то недалеко крякали утки. Значит, там, меж этих высоких зарослей, была глубокая чистая вода.
Глеб начал приглядываться к этим незнакомым местам и размышлять - повернуть вправо или, может, наоборот - влево…
Но тут к Глебу подошла Варя и дернула его за рукав:
- Глеб, ты зачем сюда привел? Ты заблудился?
Глебу надо было не горячиться, подумать как следует, а он разозлился и ни с того ни с сего полез в болото.
Зачавкала жидкая грязь. Почуяв недоброе, из камышей вспорхнула и стремительно понеслась прочь стая уток.
Дальше в самом деле была вода. Сначала по колено, потом по пояс…
Но даже и это не остановило Глеба.
Если бы тут был океан, так он бросился бы и в океан.
Шаг за шагом пробирался Глеб вперед по илистому, вязкому дну. Вслед за ним тянулся длинный черный хвост болотной грязи.
Варя покорно шла сзади. По лицу ее - усталому и грустному - было видно, что она уже ни капельки не верит Глебу и идет просто так, лишь бы идти…
Болото, к счастью, попалось небольшое.
Глеб вылез на берег, отряхнулся и тотчас же увидел на холмике небольшой, недавно накошенный стог сена.
Стог этот, очевидно, сложил лесной объездчик.
Ну да, так и есть. Вот и следы подков - четкие, свежие. По этим следам хоть на край света иди - не собьешься.
Варя тоже обрадовалась стогу, будто живому человеку. Она сразу повеселела. Развязала заплечную котомку и вытащила из нее краюху хлеба с черной, отставшей от мякиша коркой.
Хлеб намок, но вкуса своего не потерял. Не надо ни колбасы, ни печатных пряников. Только бы ел и ел его, вгрызаясь зубами в сладкую, влажную мякоть.
Поели, попили, а потом стали вслух размышлять - идти дальше или заночевать в этом стогу.
Где еще найдешь такую мягкую теплую постель?
Идти дальше не хотелось ни Глебу, ни Варе. Во-первых, устали, во-вторых, промокли, а в-третьих, поздно.
Глеб разобрал верхушку стога и вымостил там большое удобное гнездо.
Как в иркутской гостинице, где они ночевали с Лукой.
Только настольной лампочки нет и телефона.
Варя взобралась на стог. Глеб набросал сверху гору сена, обошел вокруг и полез под теплое колючее одеяло.
Улегся, растолкал над головой сено, чтобы не лезло в глаза, и спросил Варю:
- Ну как, хорошо?
- Ага, как на печке!
Тут и правда было хорошо. Крепко пахло сухой мятой, цветами и, как это показалось Глебу, теплым лесным солнцем.
Глеб думал, что сразу же уснет, но сон почему-то не шел к нему. Может быть, потому, что Варя все время ворочалась и толкала локтями прямо в лицо.
И вообще он зря затеял эту историю…
Разве ее найдешь, Зину-Зинулю?
Они ее ищут тут, а она, может быть, вон где…
И Зинулю не найдешь, и сам ни за что ни про что попадешь в беду.
Ну да, разве долго?
Глебу одна за другой начали вспоминаться таежные бывальщины. Много наслушался их в лесном поселке.
Сдадут охотники шкурки Алушкину, купят в лавке свежего табаку и давай рассказывать кто про что.
Но больше всего про тайгу, про свое нелегкое, а порой и опасное ремесло.
Глеб давно заметил: охотники рассказывают эти истории по-разному.
Про смелых и решительных, каким был и его отец, говорили с уважением и даже с завистью. Про людей же пустых и легкомысленных - с небрежной и злой усмешкой.
Да, вот так и с ними будет…
Соберутся охотники в кружок, закурят, а кто-нибудь и скажет:
«А все-таки дурак этот Глеб Бабкин был. Ему бы взять эту телеграмму, которую по телефону записали, и отдать Георгию Лукичу. Самое верное дело. Он бы уж придумал, как Зину-Зинулю разыскать».
И все с ним согласятся:
«Конечно, дурак. От него никогда пользы не было».
Глеб понимал, что все действительно так. Но сейчас уже ничего поправить и изменить было нельзя.
Глава восьмая
Утром Варя вылезла из стога помятая, взъерошенная, будто ворона, которая только что подралась с воробьями. Вытащила на ощупь из волос огромную лохматую колючку и очень недовольно, не глядя на Глеба, сказала:
- Я думала, ты все понимаешь, а ты, оказывается, ничего не понимаешь. Я сама везде ходила, я сама нигде не заблужусь, а с тобой раз пошла и заблудилась.
Глеб не остался в долгу и тут же попытался свалить всю вину на Варю и вообще разъяснить ей, какой он есть на самом деле.
- Не заблудилась! А я, думаешь, заблудился? Если хочешь знать, так я еще и не в такие походы ходил.
Тут Глеб начал бессовестно врать про походы, в которые он ходил с Колькой Пуховым.
Такие походы некоторым девчонкам и во сне не снились.
Во-первых, они выкурили из норы лису-огневку, во-вторых, поймали голыми руками вот такого зайца-русака, в-третьих, приручили настоящего волчонка.
- Он и сейчас живет в лесном поселке, - сказал Глеб. - Только он сейчас большой и сидит на цепи.
Варя слушала с любопытством и с той особой снисходительной улыбкой, с которой слушают охотников-врунов. А когда Глеб дошел до волчонка, хрюкнула под нос и спросила:
- Этого волчонка Филькой зовут, да?
Глеб понял, что хватил лишнего про волчонка, но идти на попятную уже не хотел.
- Если не веришь, ищи дорогу сама, - сказал он. - Сама виновата, а сама…
Варя наотрез отказалась идти одна.
- Не, Глеб, я сама не пойду. Раз ты завел, ты и выводи. Ты мужчина.
Без Глеба Варя наверняка бы пропала.
Глеб хоть и заблудился, но уже соображал, что надо делать и куда теперь идти.
Расчет у него был очень простой и точный: идти по следам к дому объездчика, поесть там, расспросить про дорогу и шагать домой. Зину-Зинулю все равно не найдешь. Это теперь было совершенно ясно.
Глеб даже знал, чем будет кормить объездчик.
Раз он косил сено - значит, у него есть корова, а если есть корова, то само собой понятно, что есть и молоко. Холодное, густое, с коричневой, подгорелой в печи корочкой.
Варя охотно согласилась с планом Глеба. Бросила через плечо пустую котомку и без колебаний пошла за ним.
По низкой и еще влажной от ночной росы траве тянулся в тайгу след лошадиных копыт.
Тайга в этих местах была густая, сумрачная. Сквозь ветви сосен и распустившихся лиственниц островками синело высокое безоблачное небо.
С каждым шагом все сильнее хотелось есть.
Хоть бы ломтик хлеба, хоть бы крохотный скрюченный сухарик!
Худо в начале лета в тайге. Ни голубики, ни смородины, ни вкусных, едва уловимо пахнущих смолой кедровых орешков. Лишь изредка попадается глазу веточка прошлогодней брусники да пересохшая морщинистая ягодка шиповника. Но от шиповника какой толк!
Придавишь зубами, и в рот с шорохом посыплются желтые колючие семечки. В такой ягодке наверняка не сохранилось никаких витаминов - ни «А», ни «В», ни «С».
Редко встречалась и черемша. Покажется на полянке стебелек-два, и все. Будто проковылял тут неуклюжей походкой медведь и подчистил ее всю вместе с корешками, не думая о чужой беде.
А может, и в самом деле хозяйничал косолапый в этом глухом лесном уголке? Для медведя черемша получше, чем для кого-нибудь копченая колбаса с чесноком. Не зря же черемшу называют медвежьим салом!
Глеб шел справа от лошадиного следа, а Варя слева.
Шел и поглядывал по сторонам - не зазеленеет ли где медвежье сало. Сочное, сладкое, хрустящее на зубах, как молодая редиска.
Глебу казалось, что Варе черемша попадалась чаще, чем ему. Варя то и дело наклонялась и что-то аппетитно жевала.
Он хотел было уже поменяться с Варей местами, но тут увидел большую, заросшую медвежьим салом поляну.
Глеб украдкой стрельнул глазами на Варю - не заметила ли и Варя этого добра, и тихо, чтобы не вызвать подозрений, пошел на медвежью пашню.
Прошел несколько шагов и вдруг замер.
Меж высоких темно-зеленых стеблей черемши, свернувшись в кольцо, лежала гадюка.