Мы проворно поснимали с себя последнее и побросали на стоявший у двери стул. При этом я улучила момент и уложила свое добро так, чтобы пуговица, практически не заметная среди остального белья, смотрела своим микроскопическим глазком на комнату. Я уже мысленно подготовила себя к неминуемой жертве, которую должна положить на алтарь всеобщей справедливости и нашего с боссом материального благополучия, и немного успокоилась. В конце концов, другие ведь от этого не умирают, а продолжают жить, заводят семью, рожают детей… Подумаешь, большая трагедия. Обидно только, что не по любви, но такова уж, видать, моя доля, которую я сама себе выбрала, устроившись на работу к Родиону.
— Ну вот, совсем другое дело! — добродушно рассмеялся кто-то. — Идите присаживайтесь к столу. Где это ты таких красавиц нашел, Вань?
— Нравятся? — Ваня довольно оскалился. — Фирма веников не вяжет. У меня все только высшего качества. Ты бы почаще ко мне в гости заглядывал, Петро, еще не то бы увидел.
— Ну, теперь, я думаю, буду заглядывать — дела обязывают.
— Теперь мы все к тебе чаще заглядывать станем! — пьяно хохотнул еще один. — От такого угощения грех отказываться.
Мы подошли и расселись за столом между мужчинами. Я чувствовала себя, как Жанна д’Арк на костре. Щеки мои горели, все тело покрылось гусиной кожей, и я с трудом могла держать себя в руках, не забывая при этом проклинать Родиона, пославшего мою девственность на верную гибель. Чтобы хоть как-то облегчить свою незавидную участь, я сразу же налила себе полный двухсотграммовый бокал водки и, зажмурившись, одним махом выпила. В глазах тут же все поплыло, в голове зашумело, и все дальнейшее уже происходило без моего непосредственного участия. Я разговаривала, двигалась, что-то делала, со мной что-то делали, но я ничего не чувствовала и не понимала. Откуда-то издалека до меня доносились сальные шуточки мужчин, я смутно видела, как лапают девчонок, чувствовала, как лапают меня, и не сопротивлялась — ударная доза водки заглушила во мне и боль, и страх, и презрение к самой себе. Потом все пошли в сауну, затем вышли оттуда, еще выпили, и на диванах началась групповая оргия, которую я пережила с закрытыми глазами. В какой-то момент мое сознание прояснилось: я стояла на карачках в туалете перед унитазом, и меня страшно рвало. Подошел кто-то из девочек, помог мне подняться, умыл лицо, отвел назад к столу и дал еще водки. Я выпила и вновь провалилась в небытие…
…Сознание начало возвращаться ко мне уже в машине. Нас везли в Москву. Рядом, с усталыми, серьезными лицами, сидели девчонки, впереди — охранник с водителем. За окном было темно, мелькали деревья. Я почувствовала страшную головную боль и застонала, схватившись за лоб.
— Очухалась наконец, — Ирина погладила меня по щеке. — Головка бо-бо?
— Ой, бо-бо, — выдохнула я, едва ворочая языком.
— Ты держалась молодцом, Машуля, — сказала Вика. — Этот Петро был от тебя без ума. По-моему, он втюрился.
— Так это Петро был моим первым мужчиной? — прошептала я в ужасе. — О Господи…
— Да ты совсем ничего не помнишь, что ли? — Вика наклонилась ко мне и зашептала на ухо: — Ван Ваныч тебя ему подарил, сказал, что ты еще девочка, а тот заявил, что не хочет срывать твой цветок в групповухе, и попросил привезти тебя послезавтра вечером к нему домой. Ему больше нравится один на один. Так что, поздравляю, ты все еще девочка.
Как ни раскалывалась моя голова, но эта мысль до меня дошла. И когда это случилось, блаженное тепло разлилось по всему моему телу, наполняя радостью оглушенное водкой сознание. Все-таки есть Бог на свете, если так меня бережет! Интересно, для кого вот только? Кто он, тот единственный и неповторимый, кому я отдамся без зазрения совести и стыда, зная, что люблю и любима? Где его черти носят до сих пор? Пора бы уж ему и объявиться на горизонте, пока босс не отправил меня еще куда-нибудь, откуда я уже не выкарабкаюсь так благополучно, как с этой постыдной вечеринки.
— А где мои трусики? — вспомнила я вдруг о своих прямых обязанностях.
— Они на тебе, — улыбнулась Ирина. — Ты же сама одевалась, забыла?
— Честно говоря, я вообще ничего не помню. Вы сами-то как?
— Мы, как всегда, — на высоте, — зло проговорила Юля, сидевшая у левой двери. — В отличие от некоторых, нас употребили во все места…
— Да ладно тебе, Юлька, хватит уже, — мягко прервала ее Ирина. — Ты-то ничего не потеряла, правильно?
— Но и ничего не приобрела, — сухо ответила та. — Меня еще никто ни разу не пожалел за полгода, а эта только появилась, и здрасьте, пожалуйста, сразу привилегии.
— Ну ты и зануда, — вздохнула справа Вика. — Все ведь нормально прошло, чего брюзжать?
— Хорош уже там болтать! — прорычал спереди охранник, повернув к нам голову. — Спать мешаете.
Мы умолкли и до самой Москвы не произнесли больше ни звука. Примерно в шесть часов утра я, голодная, еще полупьяная, пахнущая перегаром, с разламывающейся на части головой, вошла в свою квартиру.
Глава 8
Съемки прошли просто блестяще. Отчетливо были видны все лица присутствующих, в том числе и мое, и слышны разговоры и вздохи. Босс загнал пленку в мой компьютер, внимательно все просмотрел, что-то записывая в блокнот, а затем переслал файл с фотографиями участников оргии по электронной почте своим друзьям на Петровке. Через час оттуда пришел ответ. Иван Иваныч Колесников оказался заместителем министра топлива и энергетики, Петр Фомич Трубин — вице-председателем аграрной фракции Государственной Думы, очень влиятельным лицом среди оппозиции, Борис Илларионович Шилов — генералом МВД, двое других были закоренелыми бандитами, известными в криминальных кругах и в МУРе под кличками Ярый и Клим. Каждый из них одну половину лет своей жизни провел за решеткой, а другую пытался нагадить порядочным людям. Им приписывали связь с солнцевской группировкой и посредничество между бандитами и представителями нынешней власти. Но доказать, как всегда, ничего не могли.
Получив все эти данные, босс тщательно изучил их, а потом заявил нам с Шурой:
— У нас на руках бомба, господа. Бомба огромной разрушительной силы. Если мы ее взорвем через прессу, то осколками может ранить и нас. Поэтому давайте подумаем, что с этим делать.
— Как это что? — изумился Шура. — Взрывать ее на хрен, и все дела! У меня море знакомых во всех газетах и на телевидении, стоит лишь позвонить, и они все сделают.
— Не сомневаюсь, — босс нахмурился. — А что будет с нами? Как ты объяснишь, где взял эту пленку? Нас затаскают по допросам.
— Нашел на улице, подбросили в почтовый ящик — да мало ли где! — Шура был вне себя. — Ты меня иногда поражаешь, Родион! То ты говоришь, что нужно лезть зверю в пасть, чтобы это добыть, мы лезем, добываем, а теперь начинаешь сомневаться. Это же абсурд, ей-Богу! У нас налицо доказательства коррупции в высших эшелонах, а ты…
— Погоди, не горячись. Хорошо, допустим, ты скажешь, что пленку подбросили, и ее опубликуют. Допустим, потом этих товарищей снимут с работы. Это все просто замечательно. Но что с этого всего будем иметь мы?
— В каком смысле? — недоуменно шевельнул усищами Шура.
— В прямом, — глаза босса хитро блеснули. — Неужели ты думаешь, что я потратил столько сил, энергии и денег только ради того, чтобы насладиться зрелищем нескольких отставок? Нам нужны деньги, Шура.
— Вот те раз! — Фотограф хлопнул себя по колену. — Я-то думал, мы о государстве и справедливости радеем, а оказывается — о собственных карманах.
— Одно другому не мешает, — робко вставила я, все еще мучаясь головной болью.
— Ты думаешь? — растерянно спросил он.
— Уверена. И потом, босс, как выяснилось, у Лысого есть архив…
— Да я все слышал, зачем рассказывать, — недовольно поморщился тот. — С архивом пока придется подождать.
— Ну уж нет! — решительно запротестовала я. — Сначала добудем архив, а потом уже шантажируйте этих товарищей сколько влезет. Между прочим, если бы не девчонки, я бы засыпалась. Они поверили мне и ждут результатов. А что я им скажу: потерпите еще немного, покатайтесь по вызовам с недельку, пока босс не набьет свои карманы?