Олег рвался в бой, хотел с ходу овладеть городком, но Владимир воспрепятствовал этому: неизвестно было, где находятся основные силы Братислава, сколько их, каково число защитников крепости. Надо дать отдохнуть и своим воинам, накормить их, помочь раненым, похоронить убитых, выставить сторожи. Так и закончился этот первый военный день руссов на выходе из Чешского леса.

Дав войску небольшой отдых, Владимир приказал взять приступом близлежащую крепость, куда укрылись остатки чешско-немецкой рати. Руссы поставили на колёса огромные, окованные железными листами брёвна — тараны, подвезли к крепостной стене камнестрелы. Теперь хода назад не было — только вперёд либо до сокрушения противника, либо до почётного мира — только так могли вернуться молодые князья на родину.

Перед ними лежал городок, окружённый высокой каменной стопой. За этими стенами текла обычная мирная жизнь. И теперь ему, Владимиру, силой судьбы надлежало брать приступом этот городок, как когда-то впервые в жизни он брал Минск, и, как в Минске, по взятии городка надлежало разграбить его дочиста, поделить добычу между воинами и сжечь городок, если проявит он большое упорство и не откроет добром крепостные ворота.

Но жители не стали искушать судьбу. Едва руссы изготовились к приступу, как городские ворота открылись и лучшие жители городка во главе с местным воеводой запросили мира: воины складывали оружие, горожане давали руссам выкуп, какой пожелают, но просили не жечь город и не волочь людей в полон. Владимир и Олег согласились.

В те же дни они послали гонца в Краков и писали Болеславу, что ляхи сами призвали Русь на Братислава, а ныне, когда руссы обретаются в Богемии, объявили, что примирились с чехами. Это остаётся на воле Болеслава, но руссы не могут возвратиться без почётного мира и положить стыд на Русь и на отцов своих. Князья объявляли, что они идут искать своей чести, а никакой вражды к ляхам у них нет.

Между тем руссы шли вглубь владений Братислава и достигли города Глаца. Глац затворился наглухо, и Владимир приказал взять его приступом.

Несколько дней простояли руссы под городом, били таранами в крепостные ворота, засыпали защитников города градом стрел и тяжёлых, дробящих череп камней, потом с приступивши лестницами наперевес бросились к степе. На них лили горячую смолу, скатывали большие камни, толкали в грудь копьями, поражали из луков, а руссы упорно и быстро ставили новые лестницы и взбирались по ним наверх. Владимир видел, как переяславская дружина, дравшаяся с его отцом ещё под Минском, первой взошла на крепостную стену, а потом уже следом за ней в город скатились киевляне, ростовцы, черниговцы. Вопль взмыл над городом. Клубы дыма вырвались в синее небо, начался разгром Глаца. Потом рать отдыхала, а через день двинулась к следующему городу.

Вратислав, помогавший Генриху IV сокрушить восставших князей и епископов, не мог поддержать свои города. Он ещё надеялся на силу их крепостных стен, но руссы брали город за городом, шли огнём и мечом по округе, и король запросил мира.

Епископ попросил на размышления день, а через день снова предстал перед русскими князьями и дал согласие на ряд, который предлагал Мономах.

Руссы возвращались в свои домы с честью, отяжелённые великой добычей и дарами. В Польше они узнали, что войско Болеслава завязло в Поморье и польские вельможи недовольны своим королём, возводят на него многие клеветы и поношения.

Перед Киевом войско остановилось; воины чистили оружие и брони, мили лошадей, и в город иступила рать хоть и поредевшая, но в полном порядке, с несметным оболом, который долго ещё тянулся вслед за воинами по киевским улицам.

Владимир ехал стремя в стремя с Олегом. Оба на вычищенных конях, в пурпурных плащах, под своими стягами — весёлый, улыбающийся Олег и строгий, с усталыми глазами Мономах. За эти четыре месяца, что они промели вместе в походе, Владимир сдружился со своим двоюродным братом. Тот был лёгок во всём — не жаловался на трудности похода, самозабвенно дрался в сражениях, не мешал Мономаху распоряжаться войском, был искренен и пылок в чувствах, но в ответ Олег требовал той же лёгкости и приятства от Мономаха, а тот, отягощённый высшей ответственностью перед Русью, перед старшими князьями, не мог ответить тем же. В каждом его слове, движении Олег угадывал какой-то высший смысл, и это его тревожило, выводило из себя. И всё же они приехали к Киеву друзьями.

Колокольным звоном, толпами ликующих людей, богатым пиром в княжеской гриднице встретил Киев победителей.

Кончалось лето. Полных четыре месяца провёл Владимир в чужих краях. И теперь ему надо было бы потерпеть ещё немного — принять участие в княжеских спорах о новом переделе столов, узнать, куда ему двигаться — снова ли на Волынь или в Смоленск, который братья до сих пор так и не поделили менаду собой. Но Владимир уже знал, что в июне месяце в Чернигове у него родился сын, что до сих пор он ещё не наречён. И вот уже молодые князья скачут в Чернигов на крестины.

Гита, всё такая же тонкая, неулыбчивая, встретила Владимира на княжеском крыльце, не таясь людей, повисла у него на шее, и он вдруг почувствовал, как ему не хватало этой молчаливой, тихой и твёрдой женщины. Сладко ему стало, и впервые при встрече с ней у него закружилась голова.

Олег Святославич был посажен крёстным отцом. Княжича нарекли двойным именем, как и Мономаха, — русским в честь славного предка Мстислава Владимировича и Гарольдом в память погибшего отца Гиты, короля Англии. Гита хотела, чтобы её и Мономаха сын сразу был приметен среди Рюрикова племени.

Святослав не торопился отблагодарить Владимира. Тот переехал с женой и сыном в Переяславль, жил во дворце отца, не спешил на Волынь. И великий князь не торопил его. Всю осень Святослав был занят ещё одним великим трудом, который должен был увековечить его имя. К этому времени Феодосии умер, и теперь в монастыре сидел игумен Стефан, близкий к Святославу человек. По указанию же Святослава грамотеи Печёрского монастыря составили Изборник, куда поместили многие известные труды тех дней о суде, власти и о прочем. Они рассказали о праведном и нелицеприятном судье, о добром князе, писали, что «князь бо есть божий слуга человеком милостью и казнию злым». Таким хотел видеть себя Святослав перед нынешним и последующими поколениями.

Наконец Изборник был закончен, и Святослав вспомнил про Мономаха. Победитель чехов и немцев, князь, утишавший Волынь, был послан на княжение в Туров. Это был невесть какой стол, когда-то почётный, третий после Киева и Новгорода, но потом оттеснённый Черниговом и Переяславлем. Но всё же это ближе к Киеву, чем Владимир-Волынский. На Волынь же был направлен великокняжеский наместник.

В начале осени Владимир выехал в Туров. Гита и маленький Мстислав ехали с ним.

Но недолго довелось пробыть князю в Турове. Новый гонец из Киева позвал его в стольный город…

Владимир ехал в недоумении: войны утихли, столы подслепы. Кажется, всем уже может быть доволен великий князь. Но нет, нашлась у него ещё одна забота.

Прежде чем идти на великокняжеский двор, Владимир, как всегда, пришёл на совет к отцу, и тот в нескольких словах рассказал сыну о новых затеях Святослава. Теперь его сжигала мысль о том, чтобы встать вровень с византийскими императорами. Долгими столетиями боролась мужающая Русь за это равенство и кое в чём преуспела при Олеге, Владимире, Ярославе. Но после смерти Ярослава, который уже именовал себя кесарем, и начавшихся распрей в его доме Русь потеряла многое на накопленного, и вновь византийские императоры свысока смотрели на киевских владык. Лишь Всеволод пользовался благосклонностью византийского двора, но благосклонность эта распространялась лишь на него самого и его детей — Мономаховичей, на Переяславское княжество.

Теперь приспел удобный случай: в Византии распри, Михаил VII захватил трон, лишив царства своего отчима — Романа IV Диогена, против нового императора поднялись мятежи, восстали болгары, отложились корсуняне. В отчаянии направил Михаил послов со многими дарами в Киев к Святославу и Всеволоду; просил помощи, просил спасения. В своё время Владимир Святославич вот так же вмешался в дела Византии, помог Василию II усмирить болгар, взял себе в жёны византийскую принцессу, получил крещение Руси из рук константинопольского патриарха, возвысился тем самым над многими окрестными государствами.