На следующий день Изяслав отбыл в Польшу, и через некоторое время оттуда пришли печальные вести. Болеслав, увязший в войне с чехами и германским императором и опасавшийся ссориться с Ярославичами, отказал в помощи Изяславу. Он принял от него дорогие подарки. Великие дары получили от киевского князя и польские вельможи, но после этого Болеслав побоялся даже оставить киевского князя в польских землях и отослал его прочь, разрешив лишь остаться в Польше Изяславовой княгине — польке с детьми. С малой дружиной, но с большим количеством золота, серебра и прочих драгоценностей Изяслав вместе с сыном Ярополком двинулся в земли германского императора Генриха IV.

Кончался апрель. Изяслав сгинул в безвестности, и Владимир собрался на пасху к отцу в Переяславль. Пасха была лишь предлогом. Ему предстояло встретиться с отцом, чтобы договориться об общих действиях, выяснить, что происходит на Руси, как будут впредь распределяться столы, к кому отойдёт стол черниговский, за кем останется переяславский.

Владимир двинулся в дорогу налегке, верхом, с малой дружиной, рядом бежали сменные кони. Кончался сорокадневный пост, поэтому и ествы с собой всадники везли немного — лишь самое необходимое. Владимир свято соблюдал постные дни — не столько ради страха перед церковью, сколько ради пользы духовной и телесной. Он давно уже заметил, что постное время очищает ум человека, помогает ему освободить тело от всего лишнего. И теперь весёлый, ловкий, сухой волынский князь быстро покрыл дальнее расстояние. Он прибыл в Переяславль как раз в канун светлого христова воскресенья.

С волнением въезжал двадцатилетний Мономах в город своего детства. Он не был здесь семь лет и теперь с радостью узнавал знакомые черты родного Переяславля. Городские ворота за эти годы обветшали, побурели, но были ещё крепки, могли выдержать и удар тарана, и натиск катапульты. А степы стоят как новенькие, лишь некогда свежие колья частокола потемнели. Он проезжал всё той же улицей, что вела от Епископских ворот к княжескому дворцу. В городе почти не прибавилось новых строений. Да и откуда им быть? Князья здесь почти не жили. Всеволод эти годы был либо на рати, либо в бегах, Владимир и вовсе сюда не показывался, семья Всеволода обитала в Киеве.

Но княжеские хоромы жили полной жизнью. Здесь было много домочадцев, слуг. Всеволод любил, чтобы в любое время, когда бы он ни появился в Переяславле, всё было так, как и до его отъезда. И этот порядок свято соблюдался во дворце обитавшими здесь людьми. Многие из них заметно постарели, но Владимир легко узнавал их, и люди приветствовали князя.

Отстояв пасхальную полуночницу, а затем заутреню, князья отправились на покой, наутро встретили пасху и лишь после этого удалились для дел.

И вот они сидели друг против друга во Всеволодовых покоях. Отец и сын. Постаревший, с заметной сединой в волосах Всеволод и молодой, голубоглазый, с лёгкой русой бородкой и едва заметными мягкими светлыми усами Владимир. Как и семь лет назад, Всеволод говорил, Владимир молча слушал, не перебивая отца и не переспрашивая, но Всеволод видел, что перед ним сидит уже не прежний, бездумно послушный отрок. Каждое слово отца он взвешивает, обдумывает, примеривает к своему ответу, заглядывает вперёд.

Размышляя о киевских делах, Всеволод старался показать сыну, что каждое дело, каждое событие несёт в себе не только то, что видят люди, но и то, что имеет ещё и скрытый смысл, который порой бывает неведом людям. Вот, кажется, добился Святослав киевского стола, удовлетворил свою огромную жажду власти, насытил слепую яростную силу, которая терзала его, сжигала ему сердце, иссушала душу, привела к тому, что князя перестало интересовать в жизни что-либо живое. Любой свой шаг, любое слово, даже улыбку он расценивал как средство добиться пусть хоть небольшого, но продвижения вперёд, к заветной цели. Мёртвый, никчёмный стал человек. «Таков скрытый смысл его восхождения, — говорил Всеволод, — и, восходя вверх, не теряй себя, сохраняй, береги живую душу, по это трудно, почти невозможно».

Говорил Всеволод и о другом, скрытом смысле восхождения Святослава. Чем больше добивается в жизни человек злом, хитростью, коварством, завистью, ненавистью, тем больше возбуждает против себя людей. Кажется, поддержали киевляне Святослава, но дорогой ценой досталась ему эта поддержка, и сохранить Киев будет намного труднее, чем завоевать его. Против Святослава открыто выступил преподобный Феодосии. Когда братья после захвата Киева послали за игуменом, пригласив его на обед и прося присоединиться к их союзу, он ответил отказом и сказал, что не пойдёт на пир Вельзевулов и не прикоснётся к яствам, исполненным крови и убийства. Больше того — Феодосии впал в настоящее неистовство, видя распадение братского союза и предугадывая гибель Русской земли; он стал открыто обличать Святослава, по-прежнему поминал в церкви Изяслава великим князем и написал Святославу письмо, в котором грозил ему такими словами: «Родос крови брата твоего взывает к богу, как крови Авелевой на Каина».

Владимир осторожно спросил отца, каково же его место во всех этих делах. «Так что же, сын мой, — ответил князь, — ты же видишь, что не изверг и не злодей я, но есть законы выше человеческих чувств и разума. Если бог дал тебе в руки княжеский стол, то ты должен либо исполнять божью волю и поступать как князь, либо отказаться от власти, от мирской суеты, Я поступил как князь: Изяслав слаб и ненавистен киевлянам. Не сегодня, так завтра прогнал бы его Святослав. Я просто смотрел, куда пойдут дела, и шёл вместе с ними. Гнев преподобного меня не коснулся, не стал я просить у брата и черниговский стол — как видишь, сижу в Переяславле. А отдай мне брат Чернигов — возьму, ты же, сын мой, сразу обойдёшь в княжеской лествице и Мстислава Изяславича, и Ярополка, а бог даст, отдам тебе Переяславль, и встанешь ты вровень с Святославичами. Не торопи время, и благо само придёт к тебе в руки».

Владимир слушал отца, понимал, что не всё спокойно в его душе, что хотя и многое прошёл и увидел он, он не позабыл за суетой мирских дел забот о духовной своей сущности — так шёл он за Святославом, потому что вели его туда княжеские хлопоты, стремление продвинуться вперёд, продвинуть и своего сына, но вместе с тем осуждал он и Святослава, и себя самого за неспокойствие, за жажду власти, за нарушение отцовского завета. Христовы заповеди, отцовские поучения, высокие слова о благе Русской земли, о едином отечестве разбивались о жестокую мирскую борьбу за личную славу, столы, доходы, и эта двойственность тревожила Владимира, и он чувствовал, что она проникает в его душу, разъедая ржой неверия и безразличия, вытравляя из неё многое из того, чему поклонялся он ребёнком, а потом отроком. Трудно было терять себя, но трудно было и сохранить в этом страшном и яростном мире, где не Христовы заповеди, не благие поучения, а человеческие страсти управляли людьми…

После пасхи Владимир снова вернулся на Волынь. Там ему надлежало выполнять приказ великого князя Святослава и охранять русско-польскую границу от возможного выхода на Русь Изяслава.

Но тихо было в приграничье. Из Польши купцы доносили, что уже долгое время скитается Изяслав с сыном по западным землям, предлагая в обмен за помощь германскому императору и римскому папе русские земли и княжеские доходы, перемену веры на латинскую.

Новая угроза нависла над Русью: Изяслав преподнёс в Майнце богатые дары Генриху IV. В те дни записал немецкий монах Ламперт в своей хронике: «Явился русский князь по имени Дмитрий[15], принеся ему (Генриху IV. — А.Н.) неисчислимые богатства, состоящие из золотых и серебряных сосудов и драгоценных тканей, и просил у него помощи против своего брата, который силой изгнал его из княжения». Генрих взялся быть посредником в борьбе братьев и направил Святославу послание, в котором грозил Руси войной в случае, если трон не будет возвращён Изяславу.

Послание повёз в Киев трирский пробст Бурхардт — сводный брат Оды, второй жены Святослава Ярославича. Но в те же дни шли на Русь вести из польских и немецких земель через Волынь и Новгород, Полоцк и Византию о том, что в германских землях идёт полный разлад, что папа римский грозит Генриху IV отлучением от церкви, что ляхи идут войной на Братислава чешского — союзника германского императора. С каждым днём эти вести становились всё более явными, и на Руси уже знали, что против Генриха IV восстали саксы, возглавляемые своими вельможами.