За высыпавшими вокруг разноцветно освещенными окнами угадывалась чужая, благообразно сытая жизнь. По двору неторопливо прогуливались величественные хозяйки с не менее величественными собаками. У подъездов, будто в престижном автосалоне, густо стояли иномарки всех цветов и фирм. Когда-нибудь и он непременно купит себе такую же состоятельную машину. Не беда, что с возрастом все труднее научиться водить и сдать на права. Для Квашнина, если он всерьез наметит себе цель, не существует никаких препятствий!

Без пяти семь Константин Сергеевич резко вскочил и подхватив дипломат и хрустящий зеркальной упаковкой букет, поспешил к подъезду. Негнущимся взволнованным пальцем набрал на панели кодового замка заветное число 167 и нетерпеливо вошел в светлый, натопленный до духоты просторный подъезд. Господи, какая чистота! Ни единого окурка, ни единого похабного рисунка на стене! Поистине, тут живут не вылезшие из пещер питекантропы, а исключительно порядочные, цивилизованные люди.

Поднявшись на старого образца вместительном и медлительном лифте на третий этаж — пролеты в этом доме были не чета панельным курятникам! — Константин Сергеевич с замирающим сердцем остановился у заветной двери. Снял каракулевую шапку-боярку, наспех пригладил вспотевшие волосы, расправил хрустящий наряд благоуханного букета, изобразил самую обаятельную и влюбленную улыбку и робко позвонил.

За дверью неторопливо вальяжно затюкали каблучки и через полминуты он, изнемогая от нетерпения, узрел свою фею, властительницу своего плененного сердца. Увидел — и напрочь потерял дар речи.

Она была в струящемся золотым блеском черном вечернем платье, открытом до такой степени, что, казалось, до пояса его и вовсе не было. На изящно уложенных черных вьющихся волосах поблескивала ажурная золотая сетка. Сверкали золотые с каменьями серьги и перстни. И, божественные, томно блестели глаза с розовым разрезом, подведенные черным, как у царицы Клеопатры.

Константин Сергеевич не помнил, как он робко вступил в прихожую, мягко освещенную и уютную, с вольным, как глубокий вздох, высоким потолком, как прошел, не чуя под собою ног, через целую анфиладу таких же мягко освещенных и уютных комнат, обставленных с тем изысканным вкусом, какой может позволить себе лишь исключительно обеспеченный человек. Кажется, их было три. А может, и больше.

В гостиной, залитой ослепительным блеском хрустальных граней огромной люстры, был искусно сервирован небольшой стол на гнутых ампирных ножках. Сияли хрусталь и фарфор. Свечи в высоких старинных канделябрах ожидали только полутьмы, чтобы вспыхнуть и озарить всю эту волнующую обстановку тихим интимно-задушевным сиянием.

Дар речи вернулся к Константину Сергеевичу лишь во время трапезы. Но чувства его по-прежнему пребывали в смятении, как бурная горная речка. С первой минуты ему сделалось невыносимо трудно смотреть на свою желанную фею. Отчасти, по причине неумеренной ее наготы и пышного буйства вакхической плоти, отчасти, вследствие иной, более деликатной причины, которая внезапно дала о себе знать, когда он поднимался в лифте. Разумеется, невозможно было и подумать, чтобы не теряя достоинства и не разрушая чарующей атмосферы, устранить это досадное неудобство. И Константин Сергеевич продолжал стойко терпеть, скрывая свое неудобство под обаятельной влюбленной улыбкой.

Свечи на столе вытянулись в дрожащую световую струну. Опьяненный золотым греческим коньяком и желанной близостью возлюбленной своей богини, Константин Сергеевич млел от давно не испытанного блаженства. Разговор был такой же тихий и задушевный.

Сперва поговорили о деле. Эвелина Альбертовна прозрачно намекнула гостю, что запросто могла бы устроить ему место в куда более престижной фирме, также занимавшейся перспективными разработками для зарубежных партнеров. Чудный ее голос обволакивал Константина Сергеевича, словно черный бархат. Когда же она мимоходом назвала сумму его вероятной зарплаты, у Квашнина от изумления едва не выпала из руки вилка, которой он зачем-то ковырял холодного омара.

Поистине это была роковая женщина. Прекрасная, как богиня, и желанная, как сама любовь. Несомненно, это судьба свела его с ней в тот незабываемый новогодний вечер! И Константин Сергеевич был невыразимо благодарен судьбе.

С томным вздохом Эвелина Альбертовна поведала новому другу печальную историю своей одинокой и не такой уж счастливой жизни. Скромно посетовала на мучительную невозможность найти в суетном и легкомысленном мире родственную душу. И наконец устремила на Константина Сергеевича томный взыскующий взгляд вакхических черных глаз.

— Ах, Крис… — так с первой встречи называла его Эвелина Альбертовна, решив, что «Константин» звучит не романтично и провинциально. — Это просто ужасно, когда женщина вынуждена страдать от одиночества, потому что ее окружают тупые корыстолюбивые ублюдки, которых интересуют только деньги…

Константин Сергеевич робко возложил свою дрожащую влажную руку на ее унизанную перстнями изящную кисть с кроваво пламенеющими хищными ногтями и задушевно вздохнул:

— О, как я вас понимаю… — он по-прежнему не смел обращаться к ней на «ты», хотя формально они уже давно преодолели этот барьер. — Одиночество — это самый тяжкий недуг нашего времени. Неизбежный спутник цивилизации. Увы, так называемый прогресс безжалостно калечит людские души. Вы совершенно правы: так трудно, почти невозможно встретить в наши дни человека искреннего, бескорыстного, душевно близкого…

Она томно и грустно кивала и ненароком переплела его пальцы со своими.

— Мы живем в отравленном мире, — продолжала она. — Дышим ядовитым воздухом. Просто заживо умираем… Это невыносимо…

Константину Сергеевичу давно и болезненно желалось обнять ее мраморные обнаженные плечи, согреть ее своим телом, успокоить. Но какая-то совершенно неуместная робость буквально сковывала его по рукам и ногам. Никогда прежде с ним такого не бывало. Быть может, это и есть настоящая любовь?!

Потом они танцевали. В мягком сумраке, нежно прижимаясь друг к другу в томительно-сладострастном ритме гавайской гитары. Включив музыкальный центр, Эвелина Альбертовна по просьбе Константина Сергеевича поставила самую любимую свою мелодию, и теперь они оба с замиранием тонули в волнах этой чарующей музыки. Казалось, сами сердца их бьются в унисон. Отныне слова были не нужны. Ибо они понимали друг друга с первого жеста, первого взгляда. Это было то, что в любовных романах высокопарно и пошло именовалось счастьем.

От близости ее волнующего тела, от шампанского в хрустальных бокалах, которые они держали в руках и время от времени подносили к губам, у Константина Сергеевича кружилась голова и мучительно дрожали колени. И еще было нестерпимо больно в паху. Ведь он так давно был отлучен от любви! С тех пор, как жена отказала ему в супружеской ласке, у Константина Сергеевича, конечно, были какие-то случайные связи, но его глубинная неутоленная страсть от этого только усиливалась, как распаляется жажда заплутавшего в пустыне путника от случайного и ничтожного глотка воды. И все же он готов был бесконечно продолжать эту сладострастную пытку в ритме гавайской гитары. Он готов был умереть, только бы не выпускать эту восхитительную женщину из своих объятий.

Но тут сама Эвелина Альбертовна, решив переодеться, попросила его подождать две минуты. Музыку она не выключила, и Константин Сергеевич, воспользовавшись удобным моментом, живо отыскал нужную дверь и устранил отравлявшее ему сказочный вечер досадное неудобство. Вернувшись в гостиную, он никого не обнаружил.

— Крис! — томно позвала его из соседней комнаты Эвелина Альбертовна. — Друг мой, ну где же ты? Как тебе мой новый наряд?

Откликнувшись на зов, Константин Сергеевич осторожно вошел в освещенную мягким розовым светом небольшую уютную комнату с непомерно широкой тахтой — очевидно, это была спальня, и остолбенел.

Эвелина Альбертовна стояла к нему спиной и загадочно улыбалась через огромное зеркало. На ней были лишь изящные черные чулки и шитая золотом воздушная распашонка из черного газа. Больше не было ровным счетом ничего. И от этого «ничего», от которого он был бессилен отвести взгляд, у Константина Сергеевича внезапно потемнело в глазах. Он сделал глубокий вдох и замер, не в состоянии выдохнуть.