И без того солнечный морозный январский день встретил теперь Глеба сплошным праздничным сиянием. А ведь всего каких-то полчаса назад он вошел в банк нищим и почти приговоренным к смерти! С бабками-то в кармане — ему и море по колено. Плевать, что какие-то цивильные хищники точат на него зубы. «ПодАвитесь мною, голубчики!» — чувствуя невыразимый прилив сил, какой придают лишь внезапные и легкие деньги, и злорадно усмехаясь, думал Глеб. Пусть теперь поохотятся за ним, если вздумают. Не знают еще, с кем имеют дело! Он матерый и стреляный волк. Его как паршивого шакала не завалишь…

Налегке фланируя по празднично-бесшабашному Арбату, с его веселостью и многолюдством, Глеб впервые подумал, что жизнь, в сущности, не такая уж скверная шутка. Главное, не пороть горячки. Не суетиться, пока тебя не взяли на прицел. А то, что свистят вокруг всякие шальные пули — это пустяки! Держи только ухо востро да не показывай никому, что поджилки трясутся.

Впрочем, поджилки у Глеба если слегка и тряслись, то не от страха, а скорее от нетерпения. Он тоже имеет свое законное право на жизнь, на ее бесшабашную праздничную удаль. Хватит — насиделся, как таракан за печкой! Эх, развернись, душа, во всю свою богатырскую ширь! Веселись и пой, нынче пришел твой праздник!

Первым делом, пробежав ошалелым взглядом по пестрым витринам коммерческих киосков, Глеб присмотрел себе самый представительный бумажник — толстый, из глянцевитой коричневой кожи, — и тотчас его купил. Нарочно выбрал дорогой, хотя рядом лежали и поскромнее. Не беда — новую жизнь надо начинать с широкого жеста. В том, что в эти минуты у него действительно началась совершенно новая жизнь, Глеб, пройдя вниз по Арбату, даже не сомневался. Все внутри и вокруг него было новым, волнующим и радостным. Слепящее солнце, блеск витрин и искрометного снега, шумный разноязыкий говор и песни уличных музыкантов, шпалеры дурацкий круглоголовых фонарей и улыбки встречных девчонок, каждая из которых, словно по волшебству, превратилась в солнечную красавицу.

Дойдя до Смоленской площади, Глеб в нерешительности остановился. Никаких конкретных планов на будущее у него по-прежнему не было. Были только желания — дерзкие и неутоленные.

Какой-то благообразный старик, сидя на раскладном стульчике, вдохновенно наигрывал на аккордеоне озябшими пальцами «Полонез Огинского». От этих задушевных, пронзительно-щемящих звуков хотелось рыдать и смеяться. И, с невольной улыбкой дослушав мелодию до конца, Глеб опустил в лежавший у ног старика раскрытый футляр с какой-то жалкой мелочью новенькую пятидесятитысячную бумажку, сунул руки в карманы и с легкой душой зашагал дальше.

Ему вновь, как в юности мятежной, захотелось объять необъятное. Раз уж судьба послала ему такой щедрый подарок, отчего бы не раскрутиться на всю катушку?!

Спустившись в метро, Глеб нетерпеливо присел на отполированную до сального блеска широкую скамейку на мраморном основании и обстоятельно перелистал прихваченный из банка красочный каталог роскошной жизни. И в самом деле, отчего бы не раскрутиться?

Решив, что начинать надо с главного, Глеб отыскал в каталоге подходящий адрес и, на ходу засовывая свой новый путеводитель за пазуху, вскочил в подлетевший с грохотом вагон подземки.

Через полчаса, с видом заправского знатока, он уже невозмутимо разгуливал в просторном и прохладном салоне, деловито разглядывая выставленные на продажу сверкающие иномарки. Тачки были хоть куда — страстные и вожделенные, как любимая женщина. В принципе, еще раз смотаться в банк, он вполне смог бы купить какую-нибудь из этих красоток. Но, маленько поразмыслив, Глеб остановил свой выбор на родных «жигулях» — и видом попроще, и ценою подешевле. Мало ли для чего ему еще понадобятся деньги?!

Покупку оформили за считанные минуты. Еще некоторое время Глеб с облегчением прогуливался на морозце, курил, пока его новенькую тачку готовили, как невесту для жениха. Потом уселся за руль, вдохнул пьянящий запах личной собственности, включил зажигание и лихо выкатил за ворота.

Остаток дня прошел для Глеба в каком-то сумасшедшем угаре. Из автомобильного салона он зарулил в роскошный супермаркет, где не спеша, с обострившимся взыскательным вкусом, оделся с иголочки, тщательно оглядел себя в зеркало и остался доволен сказочным превращением уличного босяка в респектабельного денди. Прикупив напоследок целый ящик продуктов и горячительного, Глеб с совершенно новым, столь же респектабельным чувством собственного достоинства вновь уселся в машину, включил магнитолу и рванул по газам. Эх, тройка, птица-тройка, куда несешься, дай ответ!

Ответа у него не было. Изнывая от давно позабытых ощущений, Глеб, как и в первые часы после освобождения, не чуял под собою земли. Колесил по городу до самого вечера, останавливаясь то тут, то там по первой прихоти, чтобы купить блок сигарет или десяток аудиокассет для своей автомагнитолы. Хотел было посадить какую-нибудь смазливую поблядушку, но вовремя раздумал, решив, что нынешний праздник целиком и полностью принадлежит только ему. Хотя соблазн был велик. Очень велик. Впрочем, это еще успеется…

Захваченный всесильным водоворотом безоглядного счастья, Глеб до позднего вечера даже не испытывал голода, а когда внезапно пробудившийся аппетит решительно потребовал горячей пищи, сил ехать в ресторан и битый час сидеть в окружении жирующей пресыщенной сволочи у него уже не осталось. Ладно уж, сегодня как-нибудь обойдемся тем, что есть, а завтра закажем молочного поросенка с музыкой! И, развернувшись, Глеб стремительно помчался к дому.

И хоть летел он не на птице-тройке, а на новеньком светло-голубом «жигуленке» без номеров, давать ответ ему все-таки пришлось — перед основательно продрогшим, скучающим патрульным милиционером.

Сунув в салон раскрасневшуюся усатую физиономию, постовой смерил Глеба подозрительным и неодобрительным взглядом и строго потребовал документы. Увы, придраться было не к чему. Документы оказались в исправности, скорость Глеб не превышал, а номеров на его тачке не было по вполне уважительной причине. О чем он не преминул напомнить раздосадованному милиционеру и, пригласив разделись с ним радость покупки, от широты душевной подарил бедолаге литровую бутылку сказочного «абсолюта». Постовой разом подобрел и тотчас превратился в своего русского мужика. Выудив из коробки с продуктами легкий пластиковый стаканчик, Глеб налил ему до краев и поднес. Еще четверть часа они просидели в машине под мигающим светофором и вполне дружелюбно беседовали. Расстались уже почти друзьями. Вот она русская душа: сверху угрюма, точно медвежья шкура, а копни ты ее поглубже, да приласкай — и нет такой души больше нигде на белом свете…

Блаженствуя на тахте, взбодренный энергичным ритмом забористого рока, Глеб медленно прокручивал в памяти все странные и противоречивые события этого поистине безумного дня, тщетно ища объяснения случившемуся с ним чуду.

Одно было несомненно: этот жирный кусок ему отвалил Князь. Но зачем? А главное, почему именно в конце ноября, то есть, незадолго до своей смерти?! Ясноглазая жрица золотого тельца загадала Глебу непростую загадку. Если на первый вопрос он еще мог с грехом пополам предположить ответ, то на второй…

Запоздалая щедрость княжеского подарка внушала Глебу основательные подозрения, что это был не совсем подарок. Что за всем этим чудом неизбежно стоит какая-то неизвестная до поры задача, которую он, Глеб, должен был, или должен будет выполнить. И он, не колеблясь выполнил бы последнюю волю своего могущественного друга, какова бы она ни была.

Значит, остается ждать. Ждать, всячески делая вид, что прошлое умерло для него вместе со смертью Князя. Если задача действительно есть — его непременно найдут и укажут конкретную цель. Как это случалось раньше, когда он блестяще исполнял любые и самые рискованные задачи…

Бросив вхолостую ломать себе голову над неразрешимой загадкой, Глеб принял душ и завалился спать. Ему снилось море. Бескрайняя вызолоченная солнцем равнина, по которой он, крепко сжимая в руках штурвал, вел свой большой белый мореходный катер. В ясной лазури небес с резкими криками метались над его головой быстрокрылые чайки…