После изнурительного рабочего дня Насте приходилось теперь ежедневно мотаться в больницу. Беседовать с врачами и сестрами. Умолять. Плакать. При этом еще успевать бегать по магазинам и выполнять насущные хозяйственные обязанности. На ее плечах по-прежнему лежали заботы о двух домах, о Зайке и Томми, и лишь где-то на последнем месте о себе самой. Одно значительно облегчало ее участь: всецело занятый работой и личными делами, Константин Сергеевич практически перестал питаться дома да и появлялся там только ночью.

Верно говорят: беда не приходит одна. Примерно в это же время у нее начались сложности на работе. Где-то наверху того могучего коммерческого колосса, филиалом которого являлась ее торговая фирма «Кларисса», произошли решительные перемены, что повлекло за собой цепную реакцию столь же решительных перемен.

Для Насти дело поначалу ограничилось неожиданным уходом шефа, к которому она питала искреннюю симпатию. Неизбежно последовали и другие удручающие изменения. Злопамятный Сукачев из главного менеджера превратился во всесильного зама. И весь коллектив постигла основательная и болезненная перетряска. К счастью, Насте удалось с грехом пополам удержаться на своем месте, но работы у нее заметно поприбавилось, а режим так же заметно ужесточился. При нынешнем состоянии домашних дел все это было для нее подлинной катастрофой. Насте приходилось напрягать последние силы, чтобы безупречно исполнять навязанную ей дополнительную работу, при этом ухитряясь еще поспевать за всем остальным. Для этого поистине необходимо было родиться трехжильным. И Настя с каждым днем все обреченнее чувствовала, что сил у нее хватит ненадолго.

Однажды посередине рабочего дня она внезапно упала в обморок и пролежала на полу без помощи добрых минут двадцать. Как назло, это все случилось в их с Космачевой, которую, конечно, успели уволить, комнате. Прийдя в чувство, Настя с удивлением обнаружила, что полулежит в своем кресле, а рядом с нею, не в меру обнажив ее сдавленную тугим воротничком грудь, сидит со стаканом воды в руке и не на шутку озабоченным выражением лица Сукачев. Ну, кто бы мог подумать?! Смущенная и обессиленная, она вяло пыталась оправдаться, но Сукачев, этот давнишний ее недруг, вместо того, чтобы устроить Насте очередной выговор с предупреждением, едва ли не на руках отнес ее в собственную машину и доставил домой, не обнаружив при этом ни малейших поползновений воспользоваться ее беспомощностью. Как искренне была уверена Настя, каждый человек, даже самый грешный, в глубине души всегда значительно лучше, чем сам о себе думает.

После этого случая их отношения несколько улучшились, что отчасти облегчило Насте мучительное бремя той откровенной неприязни, которую с первого же дня испытывал к ней новый начальник. Это был неприятный, подчас просто грубый человек, сорока с небольшим лет, на всем облике которого лежала тень криминального прошлого; словом, он был полной противоположностью своему предшественнику.

Новый даже и не думал соблюдать приличия, как-то маскироваться, он попросту не скрывал, что люди для него — только средство достижения собственных корыстных интересов. И когда кто-либо из сотрудников «Клариссы» опрометчиво решался отстоять свое человеческое достоинство, новый шеф либо циничной усмешкой ставил наглеца на подобающее его положению место, либо безжалостно выгонял на улицу. Никакие смягчающие обстоятельства, будь то наличие детей или больных родственников, прежние заслуги и высокий профессионализм, — в расчет не брались и не учитывались. Лишь столкнувшись с этим человеком, Настя в полной мере осознала неутешительную суть новой и одновременно старой как мир жизненной системы, при которой человек человеку даже не волк, а так — тень, струйка дыма…

Но в череде постигших ее несчастий и эта беда была не самой пугающей… С некоторых пор начали сгущаться вокруг нее какие-то необъяснимо-зловещие тучи, тем более пугающие ее, рождающие мрачную тревогу, что причину их появления она не могла постичь — ни умом, ни чувством. Началось это в конце ноября, вскоре после того, как на глаза Насте случайно попала та роковая газета. А чем больше отдалялся от нее тот день, тем очевиднее становилось Насте, что она не в силах забыть сказочный вечер в Ницце, равно как и вычеркнуть из своего сердца человека, которого она не претендуя ни на что полюбила. Недолгие минуты встречи с ним превратились для Насти, против ее воли, в самые чудные мгновения во всей ее безрадостной жизни. Она помнила все. Помнила так подробно, что от невыносимой тоски ей неизменно хотелось плакать.

Самое ужасное, что она не тогда, а только сейчас, после его трагической смерти поняла, что все, что он говорил — были не просто красивые слова. Да, все могло быть иначе. И они могли быть безоблачно счастливы где-нибудь на таком же безоблачно райском острове посреди океана! И она действительно могла бы стать верной и любящей королевой его души…

Горечь запоздалого раскаяния и душевные муки от ее безжалостно расстрелянной любви не давали ей ни минуты покоя. Ах, если бы она все это выдумала! Но увы, это была не игра ее воображения, а реальная и беспощадная жизнь.

Сколько провела она бессонных ночей! Сколько обрушила на свою голову ужасных проклятий! И вот эти проклятия, похоже, начали сбываться…

С того рокового дня, когда она вернулась домой в полном изнеможении и еще раз перечитала газету, Настю ни на миг не покидало чувство необъяснимой тревоги. И чем дальше, тем оно, это чувство, становилось сильнее. Будто эхо раздавшегося на Лазурном берегу смертельного выстрела неотступно звучало у нее в ушах, заставляя кровоточить и смертно трепетать ее собственное сердце.

С недавних пор Настя, обладавшая и без того повышенной болезненной чувствительностью, стала почти физически ощущать на себе чье-то пристальное и неотступное внимание, словно некто незримый и зловещий следует повсюду за ней по пятам. Она стала обнаруживать вокруг себя пугающие следы этого вездесущего призрака; все сильнее, с замиранием душевным, ощущала его едва уловимое и зловещее дыхание. Все происходящее с ней в последнее время было тем тревожнее, что Настя действительно не понимала его причин.

Решись Настя обратиться к врачу, тот несомненно высмеял бы ее, назвав все это болезненной мнительностью, обострившейся по причине навалившихся на нее реальных несчастий. Но и сердце, и разум неопровержимо доказывали ей, что виною всему вовсе не ее расшатавшееся физическое и душевное здоровье.

Разумеется, она была совершенно здорова, если не считать хроническую усталость. Но ведь одной лишь усталостью невозможно объяснить необъяснимые и в то же время совершенно реальные вещи!

Например, выяснилось несомненно, что в ее отсутствие кто-то периодически устраивает в Настином рабочем столе обстоятельный и незаметный обыск. Ничего не пропадает. Все по-прежнему лежит на своих местах. Но присутствие любопытной посторонней руки чувствуется совершенно явственно.

Обыск происходил примерно раз в неделю, как показалось Насте, поздно вечером или среди ночи. Однажды она даже устроила неизвестному следопыту неприметную ловушку, в которую тот и попался. И это окончательно подтвердило Настины опасения и страхи.

Другой сюрприз преподнес ей телефон. Неожиданно посреди какой-нибудь заурядной беседы Настя начинала вдруг ощущать молчаливое присутствие третьего. Разумеется, проверить это ей было явно не под силу. Но обострившаяся уже в последнее время интуиция преследуемой жертвы свидетельствовала, что это была правда. В результате, Настя стала избегать телефонных разговоров, даже вполне невинных и не содержащих ничего крамольного. Но кого, кого вообще могла заинтересовать ее заурядная, почти незаметная жизнь?!

Кого-то, однако, заинтересовала. Полученное ею по почте откровенно вскрытое письмо — Насте изредка писали далекие подруги детства, — а затем и другое, подтвердили и усилили ее самые худшие предположения.

И наконец, уже в конце января, Настя с ужасом начала находить эти зловещие и почти неуловимые следы у себя дома!