Заливаясь слезами и клянясь «жизнью и семьёй» что не соврал, тот повторил, собственно, практически всё то, что Олег уже слышал и до того, и стоя во время «допроса с пристрастием» за дверью. Да, пеон скорее всего действительно ничего не знал о местопребывании Элеоноры; что и подтвердил старый, как сама история сыска, метод «добрый — злой полицейский».

Пеона покормили и отправили к остальным, наказав им «за новеньким присматривать» и «не обижать».

После этого вновь занялись Пагаром.

Пристёгнутый наручниками к батарее этажом выше — пристёгнутый надёжно, с руками за спиной, чтобы не смог каким-нибудь хитрым способом от наручников освободиться и попытаться «сбежать» по примеру покойного Бруцеллёза, — он, конечно, слышал вой, плач и крики «пытаемого» своего водителя — тот орал на всю Башню; и отдавал отчёт, что его самого ждёт.

Его посадили на табурет посреди комнаты; и, уже не рискуя бить чтобы не вызвать очередной обморок, Толик задал ему главный, основной вопрос: где Элеонора?

Тем временем Жексон уже успешно разобрался с запороленным телефоном Пагара, и Сергей принёс его Олегу — Олег погрузился в изучение фотографий и записей.

Пара фонарей, положенных на мебель, как положено по канонам допроса, ярко освещали физиономию бывшего «переговорщика», оставляя всё остальное помещение в темноте.

Пагар кривился от режущего света, моргал, и молчал. Судя по всему он был в ступоре — и после столь резкого изменения своего положения — от «хозяина жизни», диктующего условия, к бесправному пленнику; и от травмы, и от страха.

— Ты что же, сука пагарская, язык проглотил?? — почти ласково обратился к нему Толик, — Я ведь и проглоченный его достану — и ты им живенько заработаешь; расскажешь мне всё — где Элеонора, кто её украл, где их «гнездо», кто тебя навёл на такую весёлую мысль — нас кинуть; и вообще всё-всё-всё, включая свой первый сексуальный опыт! Но это потом — первое: где Элеонора! Быстро, сволочь!

Пагар молчал.

— Ах ты сука!.. — сидевший напротив Толик уже занёс было руку, чтобы садануть тому в голову, но вовремя одумался: опять, гад, кувыркнётся в обморок — сплошная потеря времени с ним!

— Молчит! — обернулся в темноту, где стоял Олег.

— Что уж, давай сразу третью степень, что тут тянуть! — буркнул Олег, не отрываясь от телефона, — Только чтоб без вредительства — опять ведь «отъедет…»

— И двери закрой — орёт на всю Башню! — попросил Олег, когда и правда, Пагар, стряхнув с себя своё кажущееся безразличие, заорал, — Там женщины, старики… Ивановна, Олечка — давай всем не будем «наши методы» демонстрировать…

— Пусть привыкают… к методам! — пропыхтел Толян, склонившись над визжащим уже Пагаром, — Да и не заблуждаются оне, я так думаю. Не то время.

— Пап, а «третья степень» — это чего? — спросил заглядывавший через плечо отца Сергей.

— Нуууу, как сказать… Считается, что «первая» — это просто собственно допрос. — вполголоса пояснил Олег, — Вторая — психологическое давление. Третья, или «с пристрастием» — собственно пытки… Ты уверен, что у тебя других дел нет? Шёл бы с Жексоном в комп поиграл!

— Тут сетки нет. Не, я побуду. Чо ты? Думаешь, меня этими криками ещё можно напугать??..

— Да… не то чтобы…

Сергей заглянул в лицо отца, слабо освещённое отбелеском фонарей и экраном смартфона. Интересно. Вот он всё Толика на всякие «такие дела» подписывает — а не было бы Толика? Сам бы стал — пытать? Неее, он не такой. Хотя… если вспомнить то, что сейчас казалось уже полузабытым сном — разговор с отцом в том, мирном и изобильном ещё времени, когда он сказал, что получается, что Толик и есть он сам, вернее, как бы его часть… такая вот, специфическая часть… Чёрт его знает, может и стал бы. Даже наверное стал бы — как он дрался на ножах с тем толстым гопом, как ему пол щеки ножом отмахнул, — ещё до появления Толяна… Да, как всё запутано!

Пагар визжал.

Толик сломал пополам тот же карандаш, сунул половинки его Пагару между пальцев, и теперь, зажав ему кисть руки в своих клешнях, тискал её, вызывая у того дикую боль. Или ему казалось что дикую — в арсенале Толика было ещё немало специфическихъ способов развязать язык, уже не столь «гуманных», но и существенно более болезненных, а значит и действенных.

Толик тискал тому руку, Пагар визжал на всю Башню, несмотря на закрытые двери; и наверняка на всю округу, несмотря на заколоченные и зашторенные окна — это ничего, больше уважать будут. Пусть знают, что тут, в Башне, не пряниками угощают.

— Где-Э-ле-о-но-ра?? Где она, падла пагарская, говори сейчас же; или я тебе сейчас все пальцы поразмозжу!! — рычал Толик, жаждая побыстрее получить результат. Это было бы очень уместно — прямо сейчас получить результат; чтобы по темноте, ещё ночью, вытащить Белку, где она там находится… но тот молчал.

То есть он не молчал — он визжал и орал во всю глотку, но ничего не говорил по делу. Непонятно отчего — то ли сказывалась кантузия и до него просто не доходило, что от него хотят; то ли от безысходности и ненависти — что так глупо и безвозвратно попался.

Но результата не было. Вернее, результат был негативный: поперхнувшись криком, Пагар закашлялся, дёрнулся — и в очередной раз свалился с табурета. Обморок.

— Вот изящная скотина! — выругался Толик, — Опять! Не понимает деликатного обращения!

— «Изящная»?.. Это что по твоему, какая? — Олег склонился над упавшим, светя теперь ему в лицо своим налобным фонарём. Резко запахло нашатырём, Пагар замычал.

— Знаешь, Толян — по-моему у него шок. Вот и Оля что-то подобное говорила. Он сейчас ничего не скажет — или из упрямства, или просто не соображает, что от него хотят — хоть ты его запытай… Надо сделать паузу — пусть придёт в себя.

— Олежа, Элеонора-то?.. А?!!

— Да понимаю, понимаю я всё… Риск, да. Кто-то где-то её содержит, охраняет… «Эти» с обмена не вернулись, с радиосвязи также выпали — ясно что охрана подсела на измену. Сейчас, на ночь, её всё равно, наверно, в другое место переведут. И будут выжидать. Я бы, во всяком случае, так сделал. Так что давай этому уроду дадим паузу, хотя б на ночь — смотришь под утро и придёт в себя. А мы пока в записях его покопаемся; в телефоне. Ты его, наверное, на цепь посади, что от Джамшуда осталась, в его обиталище — утром продолжим разговор. Одет он тепло — за ночь не замёрзнет, да и одеял там с избытком.

В сопровождении Сергея Олег вышел.

— Нееет… — пробормотал Толик, когда дверь за ними закрылась, — У меня насчёт тебя, поганка, другие планы. Ты у меня эту ночь остаток жизни вспоминать будешь!

— Ну что, тварь — пошёл! Пошёл, я сказал! — Толик задал пинком направление движения Пагару, и тот, не устояв, покатился в снег; заскулил, возясь там со скованными за спиной руками.

На улице было морозно, хотя пурга уже закончилась.

Темно. Луч фонарика быстро обежал окрестности, мазнул по Пагару и погас. Темно. Хотя соседи у Башни есть, днём видны были тропки — кажется, пара семеек перекочевала в ближние дома, надеясь на «сильное соседство», как куропатка, вьющая гнездо поблизости от логова волка, или крестьянские хижины у высоких стен рыцарского замка. Олегу больше нравилось второе сравнение, а Толяну было просто наплевать.

Переселились и переселились — пусть живут; надо будет их как-нибудь отыскать — благо по снегу это достаточно просто, — и напустить шороху: пусть работают «вынесенными постами», как у Спеца в домах возле кладбища. Пока что непонять где обосновались — светомаскировка! Оно и понятно — в Башне тоже не светилось ни одной щелки. Как, наверное, и по всему Мувску — кроме, понятно, огороженных высокими стенами территорий «баронов» — тех, кто выжил, да «Зелёной зоны» — там прожектора по ночам.

Не то чтобы люди опасались, что кто-нибудь ночью вломится, хотя и это тоже — сейчас у всех практически было оружие и желающие вломиться в неурочный час однозначно понесли бы потери, — но к чему обозначать своё местоположение? Можно схлопотать заряд картечи или очередь в окно — просто из хулиганских побуждений или от досады, что вот, у кого-то свет и, наверное, тепло, а ты тут таскайся ночью, мёрзни…