Он снова пнул лежащий стул; подошёл к окну и расплющил нос о стекло, вглядываясь. Всё то же: заснеженное пространство плаца с редкими заснеженными же кустиками и расчищенными тропинками. Стена, колючка, — видно край башни на углу. Скуууука! Нет, можно, конечно, пойти, скажем, позаниматься физическими упражнениями — «порубить дрова» Необходимости в этом не было: пост снабжали топливом для генератора в достаточном количестве, а генератор давал и тепло, и свет, и электричество для приготовления пищи. Но зима же! — иной раз так хочется посмотреть на живой огонь в печурке! Оттого он, да и подчинённые, развлекались ещё и тем, что вытаскивали на улицу бывшие кадетские парты и стулья, и рубили их в дрова, а скорее в щепки. Опять же для бани хорошо. Да, есть и баня — сбриндивший полкан тут устроился вполне автономно.

Но тоже задолбало.

Можно пойти пострелять… Из чего угодно, — хоть из гранатомёта. Потом сообщить, что была попытка нападения. Данунах. Туда же и стрельбу из всей имеющейся в Арсенале стрелковки — от пистолетов разных моделей до пулемётов. Задолбало ещё на фронте. Баню? В бане почему-то больше всего хотелось бабу! Приходилось выскакивать на улицу и охлаждать буйно воспрянувшее естество снегом…

От скуки доходил до того, что устраивал строевую подготовку личному составу, — и ведь не возникал никто; все, как миленькие, как рота почётного караула, печатали шаг по вычищенному для этого дела тогда плацу. Служба в таком козырном месте ценилась, и на придури начальства личный состав смотрел с пониманием: всем скучно; у них хоть ночные дежурства в промёрзших будках рядом с пулемётами и возможность потом с кайфом отоспаться в тепле; а начальство и этого «развлечения» лишено. Да ладно, за задницу не щиплет, скабрезные предложения не делает, — да и хорошо…

Это уже переходило все границы! — Богдан подслушивал за стеной «кубрика»; того помещения, где спал и проводил свободное время личный состав. Не то чтобы прямо-таки подслушивал — это было бы несовместимо с положением старшего капитана; но, в общем, так получилось.

Не в первый раз, кстати. Благо, подслушивать было удобно: вентиляция проходила через соседнее помещение, где хранилось кое-что из того, к чему доступ должен был быть только у старшего поста. И вентиляционную трубу, прежде идущую через всё помещение, в своё время благополучно выломали, использовав, кажется, как дымоход для бани.

Богдан нацеживал себе во флягу спирта из спрятанной у стенки канистры, взгляд привычно скользил по рядам красновато-коричневых рукояток ПМов, стоящих в стеллаже; по пластиковым боксам с Глоками, Зауэрами, Хеклер-Кохами, коробкам с патронами — старый полкан был не промах, многого из хранившегося здесь и в описи-то не было. Прислушивался — всегда полезно знать, чем дышат подчинённые; и, соответственно, принимать меры.

Сначала болтовня в кубрике была в пределах армейской нормы: хвастовство «подвигами», с безбожным перевиранием где-то чего-то услышанного; и передаваемого как свой опыт, с непременным в последнее время сексуальным подтекстом:

Федосов, контрактник ещё с «дорегиональных» времён:

— …она мне и говорит: «- Я, грит, заразная! Меня, грит, ебать нельзя!» А я ей говорю: «- Раз заразная, то я тебя сейчас и пристрелю, родионовская ты подстилка! Чтоб заразы меньше было в мире!» Так чо думаешь? — она тут же «излечилась»: «- Я, грит, пошутила насчёт заразы! — можно меня, можно! Только не стреляйте, дяденька!» Хы-гы! Ну, я её и …

Ему вторит Хайдаров, тоже тот ещё фрукт, претендующий на авторитет:

— У них это сразу проходит! Одну мувскую шпионку как-то привели, допросили… хы, всем нарядом… Потом привезли троих наводчиц; ну, лейтенант, — тогда ещё лейтенанты были, — грит: «- Этих троих — в расход!» «- А с этой что делать?» — спрашиваю. «- Эту, грит, «ещё раз допросить», если хочешь, конечно, — и отпустить!» Неопасная, типа. И уехал. Я автомат взял, всем этим говорю: «- Встали, говорю — на выход!» Так та шпиёнка мне и говорит: «- Ты ж помнишь, что ваш старший сказал? Меня — только въебать ещё раз, — и отпустить! Смотри не перепутай!» Наши как заржут!..

— Ой, да гонишь ты, Хайдар; это всё из старого анекдота; я давно ещё читал: «- Смотри, не перепутай! — меня только выебать и отпустить!»

— Да бля буду — не вру! Было так!

— Гы-гы-гы! Хы. Да ну тебя… врёшь.

Спирт перестал течь из тоненькой трубочки; видимо в канистре оставалось уже совсем не много. Богдан, стараясь не шуметь, просунул трубочку поглубже в горловину канистры, и, припав ртом к концу трубочки, сделал всасывающее движение, тут же направив тоненькую пронзительно пахнущую спиртом струйку во флягу. На посту был сухой закон, пить спиртное строго воспрещалось. Тем не менее Богдан, обнаружив эту запрятанную, видимо, бывшим старшим поста, канистру, позволял себе вечером грамм 50-100 в одиночестве; без этого уже было невозможно заснуть. Он готов был поклясться, что и «личный состав» где-то имеет алкогольные заначки; отчего по вечерам в кубрике разговоры становились существенно более развязными, нежели днём. Но «личный состав», ценя такую хорошую службу, с алкоголем не наглел и не попадался; так что номинально «сухой закон» поддерживался обоими сторонами; и, в то же время, никто друг другу «жить не мешал». К обоюдному удовлетворению.

Пролистав в кабинете полковника личные дела всех военнослужащих, Богдан прекрасно знал, что ни Федосов, ни Хайдаров ни одного дня не были на передовой; более того — не были и в частях, имеющих хоть какое-то соприкосновение с противником, всю службу кантуясь в тылу, в основном тут же, в Арсенале; и потому ничего из рассказываемого ими и близко не соответствовало истине; к тому же и сам он тот анекдот слышал уже многократно; так что к их болтовне он относился без всякого интереса; но потом в разговор включились остальные, находившиеся в кубрике, и тема разговора скатилась совсем уже в чисто армейскую пошлость:

— Слышь, студент, вот ты вчера на посту втирал про Спарту — расскажи пацанам! Не, расскажи, расскажи, чо ты, интересно ж! Нащёт этих — нащёт пидорасов. Что не западло.

— Я не про западло рассказывал, и не про пидорасов; а про нормы в половой жизни! — это явно Матюшкин, недоучившийся студент-историк; объект постоянных подначек на посту, но и человек уважаемый за знание истории, начитанность, и умение красочно «чего-нибудь тереть в уши», — телевизор с ДВД-приставкой и несколькими десятками фильмов личному составу уже порядком наскучил за месяцы несения службы, а самим что-нибудь читать из кадетской библиотеки желающих было немного, предпочитали слушать пересказы, — поколение пепси, ипи их…

— Во-во, давай «про нормы!»

— Ну что «про нормы»… Нормы в этом деле в каждом государстве и в разное время были разными. Спартанцы были закалёнными воинами; но Спарта совсем не была гомофобским городом. Там процветали, так сказать, «хорошие отношения» между опытными, закалёнными воинами и молодыми мальчиками, проходящими, как бы это сказать, «курс молодого бойца». Времен тогда были другие, и мальчик становился мужчиной не тогда, когда имел свою первую женщину, а когда его впервые имел его старший боевой товарищ. Это был греческая культура, общая как для Афин, так и для Спарты; это тогда было нормой.

— Вот, «гомофобским»…

— Это чо?

— Пидоры все были.

— Сам ты пидор. Они были… эээ… хы, боевыми пидорасами!

— За пидора ответишь!

— Да иди ты!..

К счастью, ссора не успела разгореться, — в кубрике появился новый персонаж.

— Кис-кис-кис!.. Ишь, падла, пришёл! Где-то лазил целую ночь. — Богдан понял, что в кубрик заявился Генерал, здоровенный серый котяра с оборванными в лоскуты в боях кончиками ушей, всеобщий баловень и любимец.

— Мышей ловил.

— Данунах. Заставишь его. На таком-то пайке. Вон какую ряшку наел. Наверно за периметр ходил; местных кошек штырить.

— Это он может, да.

— Дык не март.

— А ему пох.