— Савве Селиверстычу наше почтенье! — низко поклонился ему Павка.

Молча поклонились съемщику и Фекла с Марфуткой.

Кивнув слегка в ответ, доводчик деловито оглядел вашгерд, указал глазами Павке на желоб, чтобы тот поубавил подачу на грохот воды, наклонился над вашгердом, осмотрел площадку, присел на корточки.

Свое дело Савва Селиверстович знает до тонкости и всегда работает молча. Даже на приветствия людей отвечает лишь кивком головы. Но на прииске его уважают за честность и добропорядочность. От него в немалой степени зависит намыв золота: чуть поспешит или неаккуратно отнесется к доводке — и не мало золотиночек унесет водой обратно в пески.

На вид Савве Селиверстовичу под шестьдесят. Его бороденка схожа с вышорканной мочалкой, и телом он хлипковат, выглядит нездоровым. Может, так оно и есть, нездоров человек? Прежде чем стать доводчиком, он немало перелопатил песков, и не на одном прииске. Есть слушок, что граф купил его как специалиста по золоту у Демидовых за огромные деньги. Другие же рассказывают, что Савву Селиверстовича выменяли у тех же Демидовых за пару аглицких пистолей новейшей конструкции…

Фекла тронула Павку за руку, еле слышно спросила:

— Мне помешкать али можно домой?

Павка кивнул в знак того, чтоб она шла к балагану, и опять повернулся к доводчику, готовый мгновенно выполнить любое его приказание.

Пыхтя и отдуваясь, из тарантаса вылез стражник с пышными усами и гвардейской выправкой — в военном мундире, на боку сабля. Звякнув пустой жестяной кружкой с оранжевой сургучной приисковой печатью, припадая на покалеченную ногу, он шагнул к вашгерду и вытянулся столбом, как стаивал когда-то в армии на часах. Даже моргать перестал.

Засучив рукава, Савва Селиверстович начал осторожно водить волосяной щеткой снизу вверх по дну площадки, где темными полосами прибились к перекладинкам и неровностям тяжелые, не смываемые водою шлихи. Проточная вода враз в том месте взмутилась от потревоженного щеткой шлиха, понесла его более легкие частицы с площадки. А Савва Селиверстович не торопясь, деловито все водит и водит щеткой по дну вашгерда, и с каждым разом шлихов остается там все меньше и меньше. Наконец оставшиеся шлихи начали постепенно желтеть, и в них запосвечивали золотиночки. Вот шлих и совсем пожелтел от примешанного в нем золота. Савва Селиверстович сгреб лопаточкой в кучки остатки несмывшихся желтых шлихов, достал из-за пазухи лоскут чистой тряпицы и сложил на него сгребенные кучки.

Старательно пообдув и туго-натуго пообжав узелок от воды, он аккуратно ссыпал с тряпицы шлих с золотом в протянутую стражником кружку. Тяжело звякнув, туда же упала и брошенная Саввой Селиверстовичем железная бирка с фамилией артельного Павки.

Подошел Горбунов, кивнул головой.

— Богато ли?

— Золотников пять.

— Худо… А ты чем меня сегодня порадуешь?

Понял Павка по глазам смотрителя, что молва о его диковинной находке дошла уже и до Горбунова. И так не захотелось Павке отдавать чудо-камушек, что он готов был сказать, что потерял его. Но вокруг уже начали собираться толпой любопытные, ждут, что скажет смотритель.

Стражник с кружкой в руке заковылял к тарантасу. Савва Селиверстович направился к следующему вашгерду. Петр Максимович, улыбаясь, протянул руку.

— Ну-ну, не робей. Показывай, что за чудо-юдо ты изловил.

Павка достал из-за щеки находку, ополоснул ее в желобе и осторожно положил на ладонь Горбунова. Но ожидаемого всеми чуда не произошло. Кристалл лежит на ладони смотрителя серенькой, полупрозрачной ребристой горошинкой, и ни блеска в нем, ни лучей из него, ни сияния…

— Подменил, варнак!!! — выдохнул кто-то в толпе, и люди враз загалдели, еще плотнее сгрудились вокруг Горбунова и Павки.

— Ло-о-вок, окаянный!

— Кого ж ты оммануть-то собрался? Мы все видели у тя другой камешок-то!

— Ничего он не подменял! Зачем в напраслине обвиняете?! — гневно выкрикнула Марфутка и шагнула поближе к побледневшему, растерявшемуся Павке, чтоб прикрыть его собой, если потребуется. — Не оговаривайте его! Честный он! Это то самое и есть!

— И ты, видать, заодно с ним!

— Успели уж сговориться! А люди другое видали!

Петр Максимович не обращает на крики никакого внимания. Попыхивая трубочкой, он достал из кармана увеличительное стекло в железной оправе, внимательно осмотрел Павкину находку и улыбнулся.

— Все правильно, ничего он не подменял. Но вот что удивительно: как смогла природа так обработать хрусталь?! Будто специально кто грани навел да отшлифовал его. Презабавно… Значит, он сиял всеми цветами, когда ты его нашел вот тут, на грохоте в песке?

— Сиял, Петр Максимыч! Вот тут я его и споймал! А потом как рукой закрою его от солнушка — не сият, а как солнушко его осветит — воссият как звезда! — подтвердил Павка, растерянно глядя на смотрителя.

— Верно все. Так оно и должно быть. Хвалю тебя за зоркость и любопытство достойное! Быть тебе камнерезом или огранщиком! Да не горюй, не ты первый в таком деле ошибся… Бывало, и настоящие знатоки попадают впросак…

Горбунов положил назад в карман увеличительное стекло, покатал на ладони Павкину находку.

— Это самый обыкновенный горный хрусталь. Окатало его в песках только как-то по-странному, навроде ромба, и заиграл он при солнце-то… Д-да-а… Странно…

К ним протиснулся Пантелей, похлопал весело по плечу Павку, подмигнул собравшимся.

— Ну чо, Павлуха, оплошка вышла? Не горюй, радоваться должон, што Петро-то Максимыч сумлеваться не стал, а понял, что обахмурился ты… Кабы на его месте кто другой оказался, не разобрался бы толком-то, да вон энтим поверил — знашь, што бы ждало тебя?

Павка с испугом взглянул на Пантелея, потом на Горбунова. Смотритель попыхивает табачным дымом и молчит. Только в его глазах таится усмешечка.

— Вначале бы тебя спытали плетьми, а потом бы и до каленого железа дело дошло. Петро-то Максимович все правильно углядел, да и я днем-тось тоже подумал, што хрусталь энто, без всяких сумлений. — Пантелей нагнулся к ладони Горбунова, тронул ногтем хрусталик. — Безо всяких сумлений — она это! И размером, и цветом, и така же округла! Я ведь разглядывал ее и под солнушком, и в тени. Точно, Петро Максимович, утверждаю, хоть под присягу веди!

— Да я и не сомневаюсь, — улыбнулся Горбунов добродушно и снисходительно. — А ты откуда в хрустале разбираешься?

— Я-то? Бывалось, имел и с ыми дело… — неопределенно ответил Пантелей и вдруг пригрозил пальцем кому-то в толпе. — Эх вы, сиволапы! Рады-радехоньки парнишку к дыбе подвести! Ишь как раскаркалися: «Варнак!», «Подменил!» И нечо вам тут людей на грех наводить — отработалися и катитесь отселева!

Пантелей решительно раздвинул могучими плечами стоявших у него на пути, первым направился к поселку.

Толпа начала растворяться. Вскоре у вашгерда остались только Горбунов, Павка и Марфутка.

Петр Максимович покатал на ладони Павкину находку и, заметив в глазах Павки тревогу, испуг, что кристаллик может упасть на землю, затеряться, улыбнулся и протянул руку.

— Хочешь сберечь? Тогда на, забери… Дед-то твой жив-здоров? Совсем уж, поди, утлым стал? Бывальщины-то свои все еще людям сказывает?

Павка от радости дар речи потерял. Осторожно взяв с ладони смотрителя свою находку, сунул ее за щеку и только после этого ответил:

— Жив он и здоров.

— Тогда передай ему, что управлюсь вот и к вам наведаюсь. Давненько не виделись мы с ним. А рассказывать он бо-оль-шущий мастак!.. Однако показывай мне другие камни, что за день собрал.

Старый гренадер

Балаган Павки построен почти в середине поселка. Когда Павка вернулся с прииска, в логу и по округе уже теснились, густея, сумерки. Воздух наполнился мошкой и комарьем.

Дед сидит у костра и варит в чугуне по́лбу[11]. От соседнего балагана аппетитно тянет горошницей. Только теперь Павка почувствовал, как ему хочется есть. Увидев внука, дед пододвинулся, уступая Павке место.