Но вдруг в одном из выбитых окон мелькнул огонек, слабый, дрожащий, чуть разгонявший мглу, а потом мелькнула тень, быстрая, нечеткая. Ветер стих совсем. Вдали где-то среди этой бескрайней черной тайги завыл волк, его звуки, пронизанные жалобной безысходностью, пронеслись над верхушками деревьев и растворились в ночном воздухе. Огонек погас, будто и не было его. Ветер снова взялся за свою работу.

От разрушенной казармы, слабо белевшей, уцелевшей известью, отделился силуэт человека. Это была женщина, вся в черном одеянии, ветер трепал ее черные волосы. Она шла тихо, без звука, твердой и уверенной походкой. Луна светила ей в спину, но тени, как впрочем, и следов она не оставляла.

Уже у ворот, обмотанных колючей проволокой с трепыхавшейся на ветру табличкой: «Внимание! Запретная зона. Посторонним вход строго воспрещен!» – она остановилась и оглянулась, глаза ее блеснули зеленоватым огнем.

– Ты все поняла? – прошелестел старческий голос.

– Да.

– Тогда иди и принеси мне это! Твоя давняя знакомая уже там, ступай и ты.

Женщина не ответила и шагнула к воротам. Неожиданно возникший из мрака поток зеленого света ударил по воротам, и ржавое железо со стоном отворилось.

– Иди, - повелел голос. – Даю вам срок до конца следующего полнолуния.

Женщина все так же молча шагнула в ночь.

IV

Две недели спустя. Следственный изолятор ФСБ.

Ямпольский хотя и дал себе слово бросить курить, но сила воли дала слабину, и рука непроизвольно потянулась к раскрытой пачке. Взяв сигарету в рот, он не спешил щелкать зажигалкой, а долго и выжидательно смотрел на папку с шифром, состоящим из трех шестерок. Раздался стук в дверь.

– Войдите.

Дверь открылась, и на пороге появился сержант госбезопасности. Козырнув, он доложил:

– Товарищ полковник, подследственный Лагшин по вашему приказанию доставлен.

– Введите.

– Наручники снять? – осведомился конвоир.

– Обязательно.

Сержант ввел подследственного, снял наручники и вышел. Ямпольский посмотрел на худую угрюмую фигуру со сложенными за спиной руками и, указав на стул перед своим столом, сказал:

– Садись.

Лагшин нерешительно сел.

– Кури, - протянул ему пачку «Мальборо» полковник.

– Спасибо, товарищ полковник, - мотнул головой ефрейтор, - Не курю.

– А что так?

– Отвык за двенадцать месяцев…

– Ну что ж, - отодвинул назад сигареты Ямпольский, - Хоть какая-то польза от предварительного заключения.

Лагшин только хмыкнул на это.

– Рад, что у тебя осталось чувство юмора, - поднялся полковник.

– Я тоже рад.

– Вот и хорошо, - закурил Ямпольский, - Зачем вызвал, знаешь?

– Никак нет, могу лишь только догадываться…

– По делу сообщить есть, что?

– Никак нет.

– Может, вспомнил что-нибудь или добавить хочешь?

– Нет, товарищ полковник.

– Вот и отлично, - Ямпольский затушил окурок и протянул лежащий на столе белый лист с машинописным текстом, - Тогда ознакомься и распишись.

– Что это?

– Подписка о неразглашении и постановление об освобождении тебя из-под стражи.

– Совсем? – искренне удивился Лагшин.

– Да, совсем, - протянул ручку полковник.

Ефрейтор нервно расписался.

– Так я совсем свободен?

– Да, с этой минуты, - Ямпольский выждал паузу и, убедившись, что собеседник способен воспринимать дальнейшую информацию, продолжил. – Гражданин Лагшин, с этой минуты вы освобождаетесь из-под стражи, с вас полностью сняты все выдвинутые ранее обвинения. Вам выплатят зарплату за все время пребывания здесь, вам выдадут документы и билет до дома. В свою очередь, вы обязуетесь не разглашать информацию, вам известную по данному делу, а также все увиденное и услышанное здесь. Вы все поняли?

– Так точно, товарищ полковник.

– Хорошо. Вопросы есть?

– Так я могу идти?

– Да, завтра в семь сорок придете получить ваши документы и необходимые бумаги. Срок пребывания в этом учреждении будет засчитан как второй год военной службы. Тебе ведь через пару недель срок увольняться из рядов нашей доблестной армии?

– Так точно, - промолвил Лагшин, - Можно еще один вопрос?

– Конечно.

– А что с моим товарищем?

– Андреева мы освободили два дня назад, он уже наверно прибыл в свой родной Краснодар.

Центральная клиника судебной медицинской экспертизы, Казань.

Он опять очутился в одиночной камере, единственным ее отличием от двухместной было количество коек. Совместное проживание, которое, по мнению врачей, могло пойти ему на пользу, едва не обернулось трагедией.

Две ночи назад он чуть не придушил своего соседа подушкой, благо санитары успели вмешаться. Они здорово отлупили его, но зато он вновь оказался один в любимой им тишине. Она не надоедала, не мешала, со всем была всегда согласна и не отвлекала от мыслей.

Эти истинные придурки – врачи увеличили дозы своих убийственных уколов, но ничего пока он еще в своем уме, а диагноз – прогрессирующая шизофрения – пусть засунут себе куда подальше и поглубже…

Послышался звук открываемой двери. Он метнул взгляд, напряженно ожидая очередных визитёров. На пороге стояла женщина в белом халате и колпаке, но она была немедицинская сестра. Он узнавал весь средний медицинский персонал по звукам, походке, шелесту одежды и запаху духов, ее среди сотрудников не было.

Он поднял голову и внимательно глянул на нее, она демонстративно позволила ему это. И он узнал ее. Ни неестественная худоба, ни затемненные очки, ни излишний макияж, ни качественный импортный парик, ни поднятый воротник, не полностью закрывавший косой шрам на шее – ничто не могло сбить его с толку.

– Ты-ы? – прошептал он посеревшими губами.

Она молча сняла очки и глянула на него своими абсолютно пустыми глазами. Он вскочил и согнулся, как тигр для прыжка.

– Но ведь ты умерла год назад! Тебе отрезали голову!

– Как видишь, не совсем, - произнесла она загробным голосом и указала на рваный бледный шов, косо идущий через всю шею.

Он перекатился по койке, и теперь она разделяла их.

– Это глупо, - не шевеля губами, сказала она, - Тебе некуда деться.

Он знал, что если закричит или забарабанит в дверь, то никто не придет на помощь, вступать в схватку с тем, что стояло перед ним, было бессмысленно – однажды ему довелось почувствовать стальные объятия подобного нелюдя. Все, что ему оставалось – достойно умереть, чтобы не превратиться в седой скрюченный труп.

В этой камере, где все привинчено и вмонтировано, где нечего взять для самообороны и некуда бежать, умереть достойно было весьма проблематично, но он не впал в отчаяние, а стал кружиться вокруг койки, выигрывая время.

– Скажи, где оно, и умрешь быстро и легко, - посоветовала она, кружась вместе с ним.

– О чем это ты?

– Не тяни время, говори!

– Я скажу, - свирепо оскалился он, - Я всегда ненавидел тебя, когда ты была моей женой, мои чувства нисколько не изменились теперь. Для меня ты навеки останешься толстой и глупой!

– Где оно? – не обращая внимания на оскорбительные признания, упрямо твердила она.

– Да и впрямь дура! – закончил свою тираду он. – Эта дрянь убила тебя, а теперь ты служишь ей!

Они обогнули койку уже два десятка раз, остерегаясь движений друг друга. И все же он выиграл эту дуэль, зарычав и стремительно прыгнув на нее, сложив руки в воздухе молотом. Удар пришелся прямо в грудь, она отлетела в противоположный угол, ударившись затылком о стену.

На секунду она потерялась, и этой секунды хватило ему, чтобы схватить ее за волосы (парик слетел при падении) и пять раз ударить головой о ту же стену. Следующим ударом ребром ладони он раздробил ей гортань и трахею. Ловкими уверенными движениями он обшарил ее карманы и быстро извлек пистолет.

Он щелкнул затвором и отошел к двери, но она в этот миг открыла глаза. Он поднял оружие и спустил курок. Пуля угодила точно между глаз, но жертва, как будто и не заметила этого попадания. Женщина спокойно поднялась на ноги, обильно поливая пол черной дымящейся кровью.