— Я уже думал, конец, — признается Самсонов. — Начал рубить, а вода сносит. Мачете тупой. Ничего не видно.

— Вы, как человек-амфибия, — говорит Бунч, расщедрившись на доброжелательный комплимент. — Беляевский Ихтиандр и тот бы не справился с таким делом.

— Если бы приспичило, то справился бы, — шуткой отмахивается Самсонов.

— Действительно, приспичило!.. Черт возьми!

— Пойдемте в трюм!

В трюме Крутояр первый вытягивает сигареты, угощает Бунча. Все сидят молча, будто лишились сил от волнения. У Крутояра вдруг становится невыносимо тяжело на душе. Он будто снова переживает событие, которое только что чуть не закончилась страшным бедствием. Собственно, почему бедствием? Неужели это могло произойти? В сознании Крутояра всплывают различные суждения, предположения, догадки, он пытается понять смысл прошлого события, и чем больше углубляется в него, тем отчетливее ему кажется, что дело это не случайное. Кто-то послал забитых, озверевших индейцев, чья-то коварная рука замутила их души.

Крутояр задумался еще больше, грусть полонила его сердце, и тихо-тихо проклюнулась в нем капля сомнения. Не ожидал он, что дело обернется так остро против них, и не подозревал, в какие дебри вражды заведет их эта мутная, непостижимо-грозная река. Ему вспомнился случай, произошедший за год до этого в Египте. На трех европейцев, плывущих где-то в верховьях Нила, напали туземцы. Двое белых людей погибло, один, тяжело раненный, едва спасся от преследователей. Затем стало известно, что туземцы действовали не по своей воле. Им приказали убивать всех белых офицеры английской армии. Да, да, приказали строго, официально, правительственным циркуляром. Только приказ этот был отдан... в годы Второй мировой войны. Тогда еще в оккупированной Эфиопии хозяйничали итальянцы, поэтому Англия, пытаясь защититься от проникновения в Египет итальянских и немецких шпионов, мобилизовала для этого дела пограничное туземное население. За двадцать лет в джунгли тропической Африки не дошла весть об окончании войны, и туземцы, с добросовестностью послушных солдат, совершили бессмысленное преступление.

— Папа, я выйду на палубу, — сказал Олесь, вытирая с лица нехороший пот. — Тошнит чего-то.

— Только у борта не стой!

— Хорошо, — вяло улыбнулся парень. — Купаться не буду, не те места.

Он поднялся по трапу. Вдали маячили темные полоски индейских лодок. Вечер опускался быстро, почти без сумерек. На восточном небосклоне появились первые звезды.

Вдруг Олесь услышал какой-то шорох по ту сторону капитанской рубки. Как будто кто-то барахтался, хрипел, отбивался.

Парень кинулся туда. Широкоплечий, крепкий как дуб, Сильвестр душил индейца. Собственно, это был мальчик лет пятнадцати, худенький, костлявый, с испуганными глазами. Он лежал под великаном Сильвестром и беспомощно скулил. Сильвестр левой рукой держал его за горло, а правой бил наотмашь по голове.

Одним прыжком парень преодолел расстояние, еще отделяющее его от Сильвестра, и схватил матроса за широкие мускулистые плечи.

— Сильвестр, не убивай его!

От неожиданности матрос ахнул, ему показалось, что это злой дух опутал его тело. Он весь расслабился и, втянув голову в плечи, посмотрел на Олеся.

— Сеньор, вы не хотите смерти этого негодяя?

— Не убивай его, Сильвестр.

— Ваша воля, сеньор. Ваша воля.

Мулат трудно встал на ноги.

— Проклятый индейский выродок! Этим ножом... — Сильвестр вынул из кармана небольшой тесачок, чем-то похожий на игрушечный мачете, — он хотел перерезать нас всех.

— А может, он просто разведчик? — Олесь осторожно тронул пальцем лезвие ножа.

— Убивать их надо, как бешеных собак.

— Нет, Сильвестр, я не верю, что индеец хотел зарезать нас. Посмотрите, он плачет!

— У него ядовитые слезы, сеньор. — Матрос посуровел, глянул будто с сочувствием на юного индейца, медленно пошел к моторному отсеку. Задержался у трапа. — Берегитесь его, сеньор! Апиака убивают даже тех, кто дарит им жизнь.

Индеец лежал безвольный, съежившийся, внимательно следил за Олесем. Он понял, что смерть миновала его, но все его существо еще было скованно ужасом. Он ждал, настороженно ждал, как поведет себя с ним белый спаситель. Он еще ненавидел его и одновременно уже чувствовал странное влечение к нему.

Затем он начал подниматься. Осторожно, медленно, не спуская глаз с Олеся. Оперся на локоть, поднял голову. Видимо, ему не хватило сил, и он снова припал грудью к палубе.

Олесь подхватил его за плечи.

— Вставай! Вставай!

Индеец слабо выпрямился, протянул вперед правую руку, положил ее Олесю на плечо.

— Белолицый брат, — прошептал он, с трудом подбирая испанские слова. — Ты не убивать меня, я не убивать тебя. Сын Ганкаура не убивать тебя.

Он сделал необычный ритуальный жест: провел ладонью по шее и быстрым движением сорвал с себя тяжелое ожерелье из клыков ягуара.

— Сын Ганкаура дарить своему белолицых брату. — Он протянул талисман Олесю, потом поднял обе руки, что-то быстро пробормотал и, осторожно пятясь, словно боясь обидеть Олеся, подвинул к борту.

— Ау тен! — закричал вдруг он в веселом восторге. Его черные глаза вспыхнули огнем, и он, еще раз подняв вверх руки, прыгнул в воду.

Олесь замер у борта. "Ты не убивать меня, я не убивать тебя». Он понял, кто спас ему жизнь. Но река погубит его. Зачем он прыгнул в воду? Несчастный парень!

На правой ладони Олеся лежало тяжелое, белое ожерелье.

БРОШЕННЫЙ КОРАБЛИК

Неприступные берега, едва видимые в ночном мраке, молчаливо проплывают мимо. Минуя бурлящие потоки, кораблик шел под самой стеной тропического леса.

Завороженный таинственностью ночи, Олесь остановился у борта. Огромные деревья, похожие на ужасающих великанов, протягивали над водой ветки. Минутами казалось, что суденышко вот-вот зацепится о них бортом. Но старый Пабло умело держал в руках штурвал. "Голиаф" с необычной ловкостью обходил затопленные коряги и небольшие оплетенные лианами островки.

Под тентом шел тихий разговор.

— Нас преследуют, — говорил профессор.

— То-то же и оно, — поддакивал Бунч, со стоном усаживаясь в своем гамаке. — Преследуют и травят. Это уже не романтика, а международный скандал.

Его оборвал Самсонов. Ему лично дело вовсе не представлялась таким угрожающим.

— Друзья мои, вы забываете, что мы выполняем мирную научную работу. Кроме того, мы взяли на себя тяжелую спасательную миссию. Вы думаете, правительство генерала Батиса не понимает этого?

Но профессор, казалось, был настроен гораздо более пессимистично, чем раньше. Озаренный слабым светом фонаря, он склонил голову на грудь и, подперев подбородок рукой, сказал:

— Мы попали в самое пекло. У меня есть подозрение, что эти дикари давно ждали нас. Надо искать надежных друзей, иначе все наши добрые намерения разлетятся в прах, и мы ничего не достигнем.

... Где-то среди ночи корабль неожиданно тряхнуло. Затрещали доски. Палуба резко накренилась на правый бок. В трюме попадали ящики.

Самсонов первый вскочил на ноги и, выставив, как лунатик, перед собой руки, пошел вдоль борта.

Мотор заглох. "Голиаф", поскрипывая своими деревянными суставами, неподвижно стоял среди молчаливой темной реки.

Крутояр также стал на ощупь выбираться из-под тента.

— Слепая курица! — Пробормотал он, вглядываясь во мрак. — Неужели налетели на какую-то посудину?

— Скорее на корягу, а может, на сонного аллигатора, — сказал с досадной шуткой Бунч.

— Боюсь, что этот аллигатор продырявил днище, и теперь нам придется выкачивать помпой воду.

Одно было ясно: "Голиаф" наткнулся в темноте на какую-то непреодолимую преграду. Возможно, действительно это была только водяная коряга, какое-то упавшее дерево, какими так густо было захламлено русло реки. Но почему капитан не искал надежного прохода? И где он вообще делся? Почему не слышно его голоса?