Итак, поспешно созданная после очередного «удивления М. С. Горбачева» и в пожарном порядке отправленная в Баку группа следователей пыталась отладить свою работу. Старшего группы генерал-майора (фамилии не помню) я не нашел. Следователи группы, с которыми я встретился, были частично мне знакомы. Частично не знакомы, но все равно отнеслись ко мне вполне дружелюбно. Это объяснялось предельно просто. Как говорил Маугли, мы были одной крови: я и подобные мне гасили конфликты, а они и подобные им разбирались в их последствиях, пытались в совершенно диком беспределе навести какой-то, пусть маленький, пусть поверхностный, правовой порядок. Я и они отчетливо сознавали, что в любую минуту мы могли пасть жертвой сановного решения какого-нибудь очень высоко стоящего партийного чиновника или чиновного аппарата в целом, или очередного телешоу Горбачева. Примеры тому, достаточно свежие, были перед глазами. Наиболее яркие из них — генерал-полковник Родионов, которого с легкостью необыкновенной сделали заложником чиновничье-бюрократических, номенклатурно-партийных игр в законность.

Все многочисленные таланты генерала Родионова, брошенные на момент разбирательства на одну чашу весов, не оказали практически никакого воздействия в обстановке, когда надо было спасать честь и достоинство члена Политбюро ЦК КПСС Шеварднадзе и первого секретаря КПГ Патиашвили.

Я кратко ввел представителей следовательской группы в обстановку. Многие из них крутили головами, но тем не менее дружно, в один голос, заявили, что намерены стоять на букве закона и беспристрастно разобраться во всех имевших место безобразиях. Тем более, что для начала работы материала более чем достаточно. Один из следователей пододвинул стопку стандартных листов, на глаз штук 150–170. Я бегло их прочитал. За этими листками стояла чья-то неуклюжая, не очень умная, но упертая и целенаправленная организаторская работа. Все они были озаглавлены совершенно одинаково: «Перечень преступлений, совершенных военнослужащими воздушно-десантных войск на территории Баку 19–20 января 1990 года». Тексты разнились, но незначительно: убиты сотни, ранены тысячи. Украдено совершенно неимоверное количество машин, холодильников, ковров, денег, драгоценностей. И выводы были везде одинаковы: требуем немедленно разобраться и сурово наказать.

Третьим сверху лежало заявление Галины Николаевны Мамедовой, бухгалтера ресторана морвокзала. Из него я с удивлением узнал, что в верхнем ящике стола у нее лежало 12 тысяч рублей невыданного аванса. В среднем — перстень с бриллиантами и умопомрачительные золотые сережки. В нижнем — несколько коробок французских духов, туалетной воды, и все это украдено, украдено, украдено. Итог подведен не был, но то, что хранила Галина Николаевна в трех ящиках письменного стола, тянуло на глаз на тысяч 50–60. Напомню, что это 1,990 год и 60 тысяч рублей были эквивалентны небольшому стаду «Жигулей». Там же обнаружилось послание заместителя директора морвокзала. Сам «босс» юркнул в тину, выставив на передний план зама. Из этого многостраничного послания следовало, что морвокзал разграблен полностью. В списке, насчитывающем более 200 пунктов, фигурировали: телевизоры, ковры, портьеры, посуда, видеоаппаратура. Я читал все это с нарастающим удивлением до тех пор, пока не наткнулся на пункт: «Украдено шесть диванов из зала ожидания». Диваны в зале ожидания морвокзала представляли собой сварные конструкции длиной около пяти метров, рассчитаны были на шесть человек. Кража подобного сооружения была изначально абсурдна с точки зрения применимости его в войсковом хозяйстве, а с учетом того, что в городе были задействованы боевые машины десанта, бронетранспортеры и колесные автомобили типа ГАЗ-66, просто невозможна. Если даже и нашелся бы олух, которому взбрело в голову украсть такой диван, ему бы элементарно не на чем было его увезти. Переноску диванов на руках я категорически отвергаю. Народ в армии, как и везде, по умственным способностям всякий, но таких идиотов, я точно знаю, не было.

Прочитав про диваны, я долго хохотал. Насмеявшись, коротко объяснил суть происходящего и рекомендовал все эти под копирку написанные заявления отправить в ближайшую урну. Ребята-следователи сказали, что они в принципе мне верят, но работа у них такая — доказывать ослу, что он осел.

— Ну, смотрите, дадите палец — откусят руку, — сказал я.

С тем и расстались. Это было утром, а к обеду ко мне на командный пункт позвонил генерал-майор — старший группы следователей: — Вы командир дивизии полковник Лебедь?

— Да, это я.

— По имеющимся у меня данным, два полка отведены из города и сосредоточены на аэродроме. Это так?

— Так!

— Я хотел бы побеседовать с офицерами и прапорщиками полков. Во сколько вы их можете собрать?

— Проблемы нет. Во сколько договоримся — во столько соберу. В 16–17 устроит?

— Да, пожалуйста, в 17 часов.

К 17 часам офицеры и прапорщики двух полков, а заодно и управление дивизии и спецчастей сидели в летнем клубе. Клуб не имел крыши, зато по периметру был огорожен двух с половиной метровым забором. Не дуло. Я встретил прокурора на входе. Представился, как младший по званию. Поздоровался он со мной весьма сухо и неулыбчиво. И сразу же последовал к импровизированной трибуне. Несколько сотен пар глаз смотрели на генерала с настороженным интересом.

Такое начало мне сразу не понравилось, но я уселся за столик, на котором стоял телефон, и приготовился слушать прокурорские речи.

Генерал обвел тяжелым взглядом аудиторию, выдержал паузу, погасившую проглядывающие кое-где улыбки, и резко и безлико начал: «Вы в своих рядах скрываете уголовных преступников. Или сейчас здесь будет принято решение о их Добровольной выдаче, или мы вынуждены будем забрать их силой!»

О каких преступниках шла речь, аудитория не поняла.

Как выяснилось несколько позже, имелись в виду прапорщики — командиры хозяйственных взводов — любители пива и кофе. Но силой… В клубе на несколько секунд повисла мертвая тишина, которая неожиданно разразилась хохотом хохотом издевательским, недобрым. Хохотом вызова. На скамейках сидели калиброванные, отборные, готовые драться с кем угодно и где угодно офицеры и прапорщики воздушно-десантных войск. Поверни генерал разговор иначе, и реакция была бы другой. Но силой у нас кого-то забрать?.. Какая же это должна быть сила, которая бы переборола нашу?

Откуда этот наглец и почему такой хамский тон? Силой! — ха-ха-ха! У нас! — ха-ха-ха!.. Забери!.. — ха-ха-ха!

Стержень общения с самого начала был сломан. Прокурор-генерал на трибуне бледнел, краснел, аудитория безумствовала, разражаясь все новыми и новыми приступами безумного хохота. Мне было не смешно. На меня накатил приступ холодного бешенства. Я снял трубку. Вызвал командира оставшегося в городе полка:

— Савилов, кто у тебя охраняет следственную группу?

— Взвод, 17 человек, три БМД.

— Охрану немедленно снять, исполнение доложить!

Времени это много не заняло, благо, командный пункт Костромского полка располагался недалеко от гостиницы. Через 7 минут командир полка доложил:

— Взвод снят, убыл в расположение роты!

Я обратился к прокурору, который все это время простоял на трибуне, неуклюже пытаясь ухватить за хвост ускользнувшую нить разговора:

— Товарищ генерал, разговора не получилось, теперь уже и не получится. Честь имею кланяться. Товарищи офицеры!..

Обычно после такой команды при любом скоплении народа — от ста человек и более — происходит некоторая, едва уловимая заминка: кто-то встает чуть быстрее, кто-то — чуть медленнее, у кого-то на коленях — полевая сумка, у кого-то — папка. Требуется две-три секунды, чтобы команда была полностью выполнена. Здесь же несколько сотен человек выполнили команду одним щелчком. Ап — и тяжелая, давящая стена замерла! Ни звука. Только глаза. Глаза — это зеркало души, они не выражали ничего хорошего, самое мягкое, что в них было — это глубокая неприязнь. И в этой мертвой тишине прокурор, сопровождаемый мною, проследовал к выходу.