«Так! Работать!» — прервала она свои размышления и, позвонив Мартинезу, услышала мягкое баритональное звучание его голоса:

— Госпожа Видау, рад вашему звонку! Как вы поживаете?

— Не жалуюсь, профессор Мартинез. Я не займу у вас много времени. Мой звонок связан с тем разговором, который у нас состоялся некоторое время назад.

— По поводу бразильских детективов?

— Совершенно верно. Если вы еще не передумали с ними общаться…

— Я готов, конечно. Могу во вторник или в среду.

— Спасибо, профессор! Детектива зовут Арманду Тоцци, я передам ему информацию о вашей доступности для разговора.

С Филиппом Мартинезом детективы решили беседовать в той же комнате, где они говорили с Тарьей. Профессор немного задерживался. Арманду сидел, закинув ногу на ногу, и в очередной раз читал протокол беседы с высоким судьей Экман. Лукас же был погружен в игру «Иннер-брейкер».

— Как там поживает твоя сумасшедшая? — послышался голос капитана.

— Из игры?

— Ага. Как ее успехи? Лечится?

— Лечится вроде. Но я как-то предпочитаю не затрагивать с ней эту тему. Просто играем и болтаем по-испански.

— Что же это за грехи такие, если человек отказывался лечить рак, не пойму. Она точно не на религиозной почве с катушек съехала?

— Не знаю, Арманду. Про бога она ничего никогда не писала. Думаю, нет. И вообще, не кажется мне, что она съехала с катушек. Человек сам себя хотел наказать. Имеет право. Ладно хоть опомнилась.

— А как зовут ее? Сколько лет?

— В игре — Пекадора Лимпия. А так — не знаю. Возраст не спрашивал.

— Это что за имя? Испанское?

— Да это и не имя вовсе. С испанского переводится как что-то типа «чистая грешница».

В этот момент в комнату зашел профессор Мартинез. Поздоровавшись с детективами, он занял кресло у противоположного края стола. Арманду поблагодарил его за визит и попросил, как и в случае с Тарьей, в формате свободной беседы поведать свою биографию и рассказать о любых связях с казненным.

Профессор Мартинез посмотрел в окно, призадумался на мгновение и начал:

«Меня зовут Филипп Мартинез. Мне 41 год, живу в Кентукки, США. Я родился в семье Тоби и Селест Мартинезов и был вторым ребенком в семье. У меня есть старший брат, Мэтью. Он сейчас работает начальником управления логистики курьерского сервиса «Де-Лив». Я не женат и никогда не был женат. Детей нет.

На свет я появился на Шри-Ланке. Мои родители были известными на весь мир циркачами. Я и родился даже в цирке. Спасибо, что не на арене. Моя мама, Селест, не выступала всю беременность, и от этого ей было не по себе, ведь величайшим удовольствием и лучшим наркотиком для обоих родителей был адреналин, которым их кровь наполнялась всякий раз, что они выходили на арену. Матушка вообще не могла без цирка. Летать не летала беременной, разумеется, но ей было в тягость не ощущать запаха циркового реквизита. День моего рождения пришелся на ту пору, когда родители были с двухнедельными гастролями на Шри-Ланке. Мама пришла в цирк к отцу, где он ежедневно репетировал непривычный для него одиночный номер — без мамы. Она наведалась, чтобы посмотреть, как ее любимый парит в воздухе. Надо сказать, что на выступлениях родителей я был всего два раза, и благодаря второму вы сейчас видите у меня на голове седые волосы. Одиночный номер папы я смотрел только в записи, и то почти всю ее перематывал, чтобы сердце не разорвало от ужаса, когда он подлетал к тросу с ручкой. Папа поднимался на самый верх шестисотметровой башни, специально сконструированной под его номер. Это была легкая, быстро собираемая на любой площадке прочная конструкция, чем-то напоминающая старинные винтажные телебашни. У него не было ни страховки, ни парашютов — ничего. Он просто прыгал вниз и летел вдоль башни, как самоубийца, обреченный на неизбежную смертоносную встречу с земной поверхностью. Но где-то метров за двести до земли он успевал заметить и схватить ядовито-красного цвета ручку троса, прикрепленного к специальному спиралевидному механизму снаружи башни, и умудрялся раскрутиться вокруг ее корпуса, замедлив за счет возникшей центробежной силы свое стремительное падение. Держась всего одной рукой за ручку троса, папа нарезал круги вокруг башни, все более и более плавно опускаясь на землю, пока его ноги наконец не касались земли, где он, пробежав по инерции еще несколько метров, останавливался под восторженные крики публики. Он разрабатывал этот номер почти полгода, рассчитывая все до мелочей. Малейшее замешательство — и он либо не успеет схватить ручку троса, либо возьмется за нее так неудачно, что ему сразу же оторвет руку.

Пока папа в тот день готовился к номеру и проводил его, у мамы начались схватки, и она родила меня в гримерной цирка. Роды были быстрыми и легкими. Ей помог сотрудник цирка, которого звали Филипп. Когда папа закончил номер и отбился от фанатов, то застал маму со мной на руках, и в благодарность Филиппу за помощь назвал меня в его честь.

Ни я, ни Мэтью не переняли от родителей, как мне кажется, и половины этой необъяснимой, завладевающей разумом жажды экстрима. Уж насколько я спокойный и где-то даже нудный человек, но Мэтью в своей феноменальной флегматичности даст фору даже мне.

В школе я учился на отлично. Меня в равной степени привлекали и точные науки, и естественные, хотя потом я начал замечать, что особенно сильно меня завораживает история. Никогда я не интересовался тем, что будет. Какой смысл знать это? А вот постичь то, что похоронено под толщей веков, значит быть готовым к будущему. В старших классах мы ездили на раскопки в Китай и Монголию, и из этой экспедиции я вернулся с твердым пониманием, что хочу посвятить свою жизнь изучению прошлого.

Когда мне было 23, я закончил исторический факультет в Оксфорде, а еще через несколько лет получил квалификацию антрополога в университете Кентукки, где по сей день работаю.

Как я говорил, своей семьи у меня не было — мне не хотелось ни жены, ни детей. Вообще я люблю женщин и детей, но только тогда, когда они абстрактные и не обременяют меня своим ежедневным присутствием. Я не загадываю на будущее, и вполне возможно, что через какое-то время моя позиция изменится, но пока я один. И собираюсь продолжать жить в этом режиме.

По большому счету, детективы, это и есть краткое изложение моей биографии. Покойному Тиму Кравицу не нашлось в ней особенного места, как видите. Моя жизнь — это работа, и наоборот.

Ах, да… Наверное, я должен рассказать вам про то, как я стал высоким судьей, ведь именно в этой связи я как-то пересекся с Кравицем.

Это случилось почти 9 лет назад. У моего брата, Мэтью, родился сын, и мама с папой решили, что настала пора променять свою кочевую жизнь на помощь в воспитании внука, которого они любили несказанно. Как историку, антропологу и философу мне было занятно наблюдать, что мои родители относятся к той испокон веков известной категории бабушек и дедушек, у которых реальные родительские инстинкты просыпаются только с рождением внуков. Таким людям надо созреть для этого. Когда мы с Мэтью были маленькими, маму и папу совсем не смущало, что каждый их выход на арену может оставить детей сиротами. Когда же родился внук, то риск, который всю жизнь был для них сродни оргазму, вдруг стал их пугать. Но продюсер родителей смотрел на ситуацию совершенно другими глазами. Как только отец заикнулся об окончании карьеры, тот напомнил ему про контракт, до истечения которого оставалось еще два года, и про штраф в миллион долларов с каждого за досрочное расторжение договора. Ничего удивительного — цирковые номера родителей генерировали такие денежные обороты, что ни один продюсер в здравом уме не отпустил бы столь востребованных артистов.

Я не знаю, какие аргументы использовали родители, но в итоге компромисс был достигнут — продюсер согласился прекратить контракт досрочно без штрафных санкций в обмен на двухнедельное шоу в Нью-Йорке, в котором родители каждый вечер должны принимать участие в качестве «гвоздя программы» со своим прощальным номером. Родителям к тому моменту было уже слегка за шестьдесят. В таком возрасте цирковая карьера обычно несколько лет как закончена, но мои родители были в такой прекрасной физической форме, что при желании могли бы качественно работать еще не один год. Они долго думали над тем, какой номер презентовать продюсеру в качестве прощального, и выбор их пал на тот самый папин трюк со свободным падением с башни.