- Можно я снова тебя поцелую?

1185 год, Фенелла

Маркиз де Конфьян метался по комнате, чувствуя, что еще немного, и он передумает, бросится к ногам надменной герцогини и будет умолять ее о любви. Пусть и любви к маркизу. Со стола он собирал свитки, испещренные пометками, на которых записывал стихи. И с какой-то яростью все отправлял в очаг, к черту! Все кончено, пусть упрямое сердце и не желает того признавать.

Он вернется в Конфьян, в дом, в котором не вырос, но который все же был ему родным. И принадлежал по праву рождения. Первейшим его долгом будет привести в этот дом супругу, достойную его по положению, и дать роду наследников. Но, Господи, сможет ли? Ведь он никогда не умел жить наполовину и любить наполовину. Паулюс в одном был прав – он создавал вокруг себя идеальный мир и требовал соответствия. В то время как жизнь никогда не была идеальной.

Серж почти беспомощно посмотрел на дверь. Пойти к ней. Сознаться во всем. И пусть она решит… Ведь он любил ее… И его любви, возможно, хватит, чтобы сделать ее счастливой и заставить улыбаться ему так, будто и она любит его.

Он решительно направился к двери, когда та распахнулась, и на пороге возник брат Паулюс.

- Твоя герцогиня велела передать тебе письмо, - протянул он свиток Сержу.

Маркиз-трубадур почти в отчаянии посмотрел на протянутую бумагу.

- Ты читал? – глухо спросил он.

- Читал, - кивнул брат Паулюс. – Тебе пересказать или сам прочтешь?

Серж вырвал свиток из его рук. Дрожащими пальцами развернул бумагу, и взгляд его упал на первые строки.

«Я взяла на себя смелость писать к вам.

Я отпускаю вас. Теперь вы можете найти себе иную даму, которой, уверена, будут нравиться ваши канцоны. Простите, что не сумела оценить их по достоинству…».

Оторвал глаза от письма, посмотрел в окно, за которым по-прежнему кружил снег. Судорожно глотнул, чувствуя холод, закрадывающийся в душу. Посмотрел на Паулюса. Ничего не сказал, вернулся к чтению.

«… Отныне я не нуждаюсь в ваших услугах. Венчание не состоится. Сегодня я уезжаю в Жуайез, а завтра отправлюсь в аббатство Фонтевро. К тому вынуждают меня обстоятельства. Еще недавно меня страшил монастырь, но теперь я знаю, что это единственно верный выход.

Прощайте и будьте счастливы.

Я не смею просить вас помнить обо мне. Но если иногда вы назовете мое имя, я буду знать, что жизнь моя проходит не зря».

Последние строки перечитал дважды. Теперь дрожали не только пальцы – дрожало сердце.

- Когда она это принесла тебе? – сорвавшимся голосом спросил он Паулюса, наблюдавшего за ним.

- Вскоре после тебя явилась. Пока я прочитал, пока дошел, - он помолчал в раздумье. Обвел взглядом комнату. По столу были разбросаны свитки. Часть из них догорала в очаге. Монах хмыкнул. – И что собираешься делать?

- Жениться. Нынче же. Готовь свою праздничную сутану! – выдохнул Серж и, мимоходом похлопав друга по плечу, помчался на половину герцогини, толком не понимая, что и как он скажет, но зная совершенно точно – любим!

Катрин собиралась к отъезду. Равнодушно смотрела на двух служанок, которые суетились, укладывая вещи в сундуки. Иногда они спрашивали ее о чем-то. Но герцогиня не отвечала. Она их не слышала. В голове ее было пусто. Она больше не мечтала. Она гнала от себя воспоминания. Она больше не жаловалась. Она смирилась.

Дверь распахнулась без стука, и на пороге выросла фигура Сержа Скриба. Не отрывая ищущего взгляда от герцогини, он зычно гаркнул служанкам:

- Вон пошли все!

Герцогиня де Жуайез все также равнодушно посмотрела на ворвавшегося в покои мужчину. Он вел себя бесцеремонно, отдавая приказы. Словно имел право распоряжаться здесь. Но спорить с ним не стала. К чему? Через несколько дней все это не будет иметь никакого значения.

Катрин слабо кивнула девушкам, чтобы те вышли, и отвернулась к окну.

Когда они остались одни, ему показалось, что сквозь тишину он слышит стук собственного сердца. Оно было наполнено болью и мучительной нежностью, которой трубадуру никогда не обратить в слова – это чувство было непостижимо. Ее равнодушный, почти болезненный вид терзал его сильнее, чем любые ее высокомерные слова. И вина – его крепко взяла в тиски. Серж отчаянно хотел взять Катрин за плечи и встряхнуть, а после прижать к себе, даже если она не станет противиться. Но большего, чем сделать один-единственный шаг, он так и не посмел.

- Это правда – то, что вы написали? – спросил он и ужаснулся тому, как грозно прозвучал его голос.

Она перевела на него отрешенный взгляд. Долго молчала, не сразу поняв, о чем он толковал. Ах, да! Письмо. Паулюс уже передал его. Так вот почему он здесь.

Катрин слабо пожала плечами и тихо, бесстрастно ответила:

- Правда.

- Вы любите меня, - это был не вопрос, он утверждал это по праву, данному ему прощальным ее посланием. – Вы любите меня, хоть и не произнесли этого слова ни разу.

- Слова… как много значения вы придаете словам, - слабое подобие улыбки коснулось ее губ. – Я люблю вас, - произнесла она и прислушалась к звуку собственного голоса. Чужого и безжизненного.

- Я поэт. Поэтам это свойственно, - в два шага он был возле нее и склонил перед нею колени, так и не осмеливаясь взять за руку. – Будьте моей женой, мадам.

- Вы сошли с ума, Серж, - она прикрыла глаза и чуть качнула головой.

- Давно. Едва увидел вас. Будьте моей женой.

- Серж, это невозможно. И вы об этом знаете.

- Все возможно, если вы этого хотите, - прошептал он горячо, пытаясь заглянуть в ее печальные изумрудные глаза, - я не прошу вас стать супругой трубадура. Я прошу вас стать женой маркиза де Конфьяна, пребывавшего многие годы в опале у своего рода, воспитанного герцогом де Жуайезом, но теперь вернувшего свое имя. Будьте моей женой, Катрин.

Она замерла на несколько мгновений. Стало тихо. Его слова оказались тяжелым камнем, глыбой неподъемной, и он сам это чувствовал, глядя на нее. И все же надеялся.

- Вы… обманывали меня? – наконец, недоуменно спросила она, вскинув брови, едва смогла говорить. И медленно осознавала правду. Хотя лучше бы ей не знать. – Все это время вы смеялись надо мной? Вы забавлялись?

- Нет, я не…

Но Катрин не слышала его и не давала ответить, отчаянно стараясь не заплакать, надеясь, что голос дрожит не слишком заметно.

- Вы заставили меня забыть о чести, потребовали отказаться от всех приличий, сообразных моему положению, и вынудили принять любовь, недостойную меня, - она перевела дыхание. Нужно взять себя в руки. Больше не может быть места слабости. Бессилие, обида, разочарование, которые она испытала в первое мгновение, превращались в гнев. – А теперь вы как милость даруете свой титул и выступаете в роли благодетеля, во власти которого не позволить мне пасть в глазах людей, чье мнение перестало меня интересовать? Уходите, мессир! – оттолкнула она Сержа. – Я не желаю вас больше видеть. Никогда. Отныне день, когда я узнала вас, я буду считать самым ужасным днем в моей жизни. Если бы возможно было вычеркнуть его навсегда… и забыть вас… не знать вовсе… Я ненавижу вас, - зло произнесла она.