Тетка Аннушка с матерью пошептались, повздыхали и нашли выход. Мать встала, пошла в большую горницу и вернулась с фуражкой Миши. Это была его первая праздничная «всамделишная» фуражка, с высокой тульей, голубым околышем, с блестящей казачьей кокардой.

— Померь-ка, сынок, — и мать сама надела Илюшке фуражку.

— А ить почти впору! Гляди, головастый какой, — проговорила Аннушка. Однако, несмотря на его «двухголовость», внутрь все же пришлось заложить круглую бумагу.

В полной теперь парадной форме он ходил из комнаты в комнату, стоял перед зеркалом, надувая щеки, пыжился, как лягушонок, позабыв, что фуражка чужая. Пока его снаряжали и вертели словно куклу, Варька все время крутилась тут же, рылась в лоскутках и ждала своего часа…

В это время Миша пас на отаве овец. Но когда он вернулся и вошел в избу, Варька тут же крикнула:

— А Илюшка завтра в школу пойдет в твоей фуражке!

— Не ври. — Насупившись, брат остановился посреди кухни.

— Вот те свят! — Варька перекрестилась.

Уткнувшись подбородком в чьи-то старые, пахнущие пылью валенки, Илюшка уже лежал на печке. Мать возилась у шестка. Минька сначала посмотрел на нее, потом на брата. Спросил:

— Правда?

Илюха давил кулачонками подбородок и прятал глаза.

— Ничего, Миня. Всего один разочек наденет, — ответила мать и объяснила, по какому случаю.

Минька застучал сапогами по коридору, побежал проверять свою фуражку. Там, где он всегда прятал, ее не было. Вернувшись, он прыгнул на печной приступок, встряхнул своим светлым чубом перед носом братишки, спросил грозно:

— Куда дел?

Часто заморгав глазами, Илюха отодвинулся.

— Не лезь ты к нему. Я прибрала, — вмешалась мать. — Наденет разочек, ничего с ней не случится.

— Да она ему, как козе барабан!

— А вот и как раз! — крикнул Илья.

У Миши было доброе, отходчивое сердце, и потому стычка кончилась тем, что, склонившись к братишке, он прошептал:

— Ладно. Не отыму. Но за это ты отдашь мне крашеный панок.

В козны играли не только мальчишки, но и большие парни — чуть ли не до первого лагерного сбора.

Козны-бабки! Что было еще милее на свете, чем эта игра?.. Илья играл на гладко утоптанном снегу или на льду замерзшей лужи до тех пор, пока не закоченеют руки. Панки и бабки выкрашены в разные цвета, а последний, широкий, лобастый биток налит оловом. Недавно Илья выменял такой биток у татарчонка Якубки за четыре полнехонькие варежки бабок. Целое богатство!.. Уходил в амбар, высыпал на разостланный полог и пересчитывал. На ночь приобретенный панок прятал под кошму в изголовье, днем же таскал за пазухой. Как же отдать такую красоту? Минька неотступно дышит в лицо. Ждет. Все тело Илюхи пронизывает огонь. Жарче всего пяткам и глазам. Чувствует, что сейчас заревет.

— Ты не отквашивай сковородник свой, а давай биток, — наседает Минька.

Сковородником он называет утолщенные Илюшкины губы. Илюшка хлипкий, может плакать по самому малейшему поводу. На его счастье приходит отец и прекращает спор с братом. Утром Илюшка идет в школу вполне экипированный, с новенькими, как голубые цветочки, погончиками, с белой, чуть не с куриное яичко кокардой, лампасы внапуск на сапожки, от которых за версту несет ваксой и чистым дегтем. Его столько одергивали и прихорашивали, что он едва не опоздал на сбор. Когда прибежал, все четыре отделения уже были выстроены во дворе. Учителя в новых, зеленого цвета мундирах с блестящими пуговицами ходили перед строем и поскрипывали сапогами, давая мальчикам последние наставления. За забором повизгивали девчонки, разглядывая в дырочки погончики и школьные шашки, два всамделишных, только маленьких, казачьих клинка в чистеньких лакированных ножнах. Их надели лучшие ученики четвертого отделения — Сережка Полубояров и Санька Корсков. Илюха перед ними казался таким неказистым: косолапенький, с непомерно большой головой. Но он в строю, и кокарда у него поблескивает не хуже, чем у других, а может, и лучше. Сердце тревожно замирает. Мальчишечьи лица строги, их трудно узнать под лакированными козырьками. Это уже не школьники, а маленькое казачье войско, которое марширует по двору вокруг казенных столбов. Казенными столбами здесь называют снаряды для военных и гимнастических занятий. В землю врыты два огромных столба, сверху перекладина. На ней лестница, кольца, шест, тут же рядом брусья и неизменная деревянная кобыла, отполированная штанами до блеска. Здесь прыгают, лазят по лестнице, взбираются по шесту. К гимнастике приучаются с малых лет.

А сейчас учатся маршировать, останавливаются на ходу, поворачиваются… Командует младший учитель Егор Артамонович Шаров — молодой, высокого роста казак из станицы Рассыпной. Все школьники хорошо умеют ходить в ногу. Немножко портят «обедню» первоотделенцы, но они стараются вовсю. В построении шестеркой залихватски топают навстречу старшему учителю Гетманову, который сейчас изображает войскового старшину. Топот сотен ног, блеск обнаженных клинков захватывает, будоражит ребячьи сердца. Впереди мелюзги — Полубояров и Корсков. С клинками наголо они рапортуют:

— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!

— Здравствуйте, школьники! — беря под козырек новенькой фуражки, зычно выкрикивает Владимир Александрович Гетманов.

— Здравия желаем, ваше бродие! — дружно отвечают всем строем.

— От Петровской казачьей школы ординарцами присланы ученики четвертого отделения Сергей Полубояров и Александр Корсков, — рапортует долговязый Полубояров. Он старший ординарец.

— Ординарцы приняты! Вольно!

Ученики первого отделения стояли в затылок за ординарцами, поэтому первыми встречали высокого, носастого наблюдающего. Его сопровождали атаманы, поп, школьный попечитель, густобородые именитые казаки, увешанные медалями.

Длинный, в сажень ростом, с большими, как распорки, усами, с Георгиевским крестом на светло-зеленом мундире, войсковой старшина сказал речь, призывая хорошо учиться, чтобы стать настоящими казаками, достойными защитниками царя и отечества. Потом прошли колоннами, перестроились, показали какую-то игру и были распущены.

10

Военные игры, упражнения на гимнастических снарядах были неотъемлемой частью школьных занятий. Осенью в погожие дни учителя выводили мальчиков в поле, учили перебежкам, маскировке, устраивали увлекательные поиски разведчиков. Зимой подростков ожидали любимые снежные городки, которые штурмовали не только они, но и взрослые служилые казаки. Но играть одним все же нравилось больше. Без учителей дети чувствовали себя вольготней и беззаботно шалили сколько хотелось. Школьная жизнь складывалась так, что все с нетерпением ждали, когда начнутся посты, сначала рождественский, затем самые продолжительные каникулы, веселая масленица с играми и скачками. Во время великого поста было не до игр — предстояло говение. Вставали затемно. Наспех одеваясь, бежали по звеневшему в лужах апрельскому ледку к заутрене, потом к обедне, а вечером к всенощной. Выстаивать натощак сразу две утренние службы было мучительно. Махнув рукой на грехи, мальчишки приходили в школу с краюхой хлеба за пазухой, наперед зная, что перед причастием последует полное отпущение грехов. Сам по себе обряд говения был утомительным и нудным, но имел и свои преимущества. Во время поста ребята мало учились, больше молились. В школу старались прибежать как можно раньше, чтобы до прихода учителей расправиться с запасами хлеба и поиграть. Самой любимой игрой была война — стенка на стенку. При этом сильные узурпировали власть и назначали себя полководцами. Так, например, Санька Корсков, ординарец, однажды объявил себя Александром Невским. В другой стенке предводительствовал ученик четвертого отделения Иван Серебряков, по прозвищу «Псаломщик». Это был невысокий, коренастый, довольно смышленый парень, прихрамывающий на левую ногу.

Игра, которую придумали школьные полководцы, заключалась в том, что одна сторона взбиралась на парты и вставала во весь рост, а другая атаковала. Мальчишки стаскивали друг с друга шапки. Лишившийся головного убора немедленно выбывал из строя. Многие носили барашковые папахи с высоким сплошным гайдамацким верхом, натянутые на уши. Стащить их было не так-то просто. Правил в игре не существовало, поэтому противника можно было хватать за что попало и стаскивать с парты. Нередко вместо шапки в руках оказывался валенок, а то и рукав от шубенки, не говоря уже о крючках и пуговицах. В классе поднималась пыль столбом. Вояки орали во всю глотку, гоняясь друг за другом, прыгали по партам. В тот день за Никифоровым погнался Санька Глебов. Несмотря на малый рост, Илюшка был крепким и вертким. Папаху свою нахлобучил так, что стащить ее можно было лишь с волосами… Санька, прыгая с парты на парту, пытался прижать его к стенке, но Илюшка все время ловко увертывался. Он знал, что Санька сильнее, но ему не хотелось быть побежденным. Во время этой беготни Илюха в какой-то миг повернулся к врагу лицом и попятился к окошку. Санька, налетев на него, вынес дружка вместе с оконной рамой прямо на улицу. Рама была, к счастью, одинарная. Вторую, по случаю весны, сторожиха успела выставить. Услышав звон разбитого стекла, из своей школы выбежали девчонки и подняли визг. Вояк мгновенно втащили в пустой проем окна. Живший при школе, Владимир Александрович прибежал в класс первым; губы его дрожали, в усах застряли хлебные крошки.