Пробуждение

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Родился и вырос Илюшка в большой казачьей семье. Самым главным в доме был дед Никифор, по отчеству Иванович. Прожил он более девяноста лет, не потеряв ни одного зуба, и почти до самой смерти ездил за Урал косить для коров траву свежую, чтобы больше молока давали. Была еще бабушка Марина. Илюшка запомнил ее потому, что она стегала его хворостиной за то, что ябедничал дедушке. Смутно помнил Илюшка, как легла бабка Марина в белый ящик совсем сердитая… Так и унесли ее в церковь. Назад не вернулась, говорили, что жить туда переселилась. Хорошо это — стегаться не будет. Осталась дома славная горбатая тетушка Аннушка. Слышал Илюшка от старших сестренок, что Аннушка, когда была маленькой, помогала деду возить с Урала воду на паре большерогих быков. Возле станицы Петровской Урал бежит под кручей. Дед, держа налыгу, шел возле быков, Аннушка позади, ведерко все подставляла под тоненькую из-под крана струю. Заигралась и не заметила, как при подъеме бочка сползла с дрог и придавила ее, а дед не подоспел вовремя… С тех пор так и осталась калекой.

Дом у Никифоровых деревянный — две горницы и двое сеней. В одной большой горнице спали отец с матерью, в другой все остальные, с дедом Никифором во главе. Мать Илюшки тоже звали Аннушкой, отца Иваном. Детей-то было, как горшков на печке: шестеро больших — двое братьев, четыре сестры и двое малышей. Всего у Илюшкиной матери было четырнадцать детей, а выжили восемь. Горница, где ютились зимой ребятишки, по самую голландку была перегорожена крашеными досками. За перегородкой спал дед Никифор — раньше с бабкой Мариной, теперь один. Остальная мелочь и старшие вповалку на разостланной по полу большой серой кошме. Зимой из сеней через дверь поддувало, укрывались бараньими тулупами — если отцовский и дедушкин, то один на двоих. Уткнут носы в мягкую шерсть и спят себе, пока кто-нибудь утром не стащит тулуп. С ребятишками спала и тетка Аннушка. У нее было свое одеяло — теплое, ласковое, выстеганное из верблюжьей шерсти. Илюшка часто залезал под него, чтобы согреться у тетушки под бочком. Она нечаянно и головку погладит, и сказку расскажет. Вечером в горнице тепло, да еще надышит самовар, за которым любит сиживать дед Никифор. По его строгому наказу голландку топят два раза — утром и вечером. Калят жарко: таволжанником, бобовником, чилигой — вперемежку. Хворост этот густо растет по берегам Урала. Рубят его осенью по мерзлой земле или косят маленькими литовками. Привозят и наваливают ометом вровень с амбарным коньком.

Амбаров у Никифоровых два, и оба каменные. Плитняка вокруг полно. Раскопай любой бугорок — вот он и камень. Даже вход в церковь плитняком выстлан.

Была еще теплая и тоже из камня овчарня с плоской, как поветь, крышей, выстланной дерном. Летом там росли лебеда, паслен и высокие, веселые подсолнухи — это старший брат Минька насовал туда сырых семечек, вот они и росли на солнечном приволье воробьям на радость. Хлевы для коров и конюшня для лошадей сделаны из обмазанного глиной плетня. Рядом два навеса — повети. Зимой туда метали сено, а летом сушили траву для коров и рабочих лошадей. Всю свою жизнь дед хотел иметь самых хороших лошадей, мечтая хоть маленько перещеголять Полубояровых, у которых нагуливались целые косяки тонконогих диковатых коней. У деда же был старый, как и он сам, большущий, злой мерин Сивка. Ребятишки боялись к нему подходить, потому что он кусался, а может, только пугал, чтобы не очень-то к нему маленькие приставали. Ведь больших-то не трогал… Была еще длинная, задастая, темно-бурой масти кобыла Машка — покорная, ласковая, с широкой, мягкой спиной. Дед оберегал ее и запрягать не всегда велел. Минька на ней бороновал, даже Илюшку не раз на спину подсаживал. Машка была самая настоящая побирушка-кусочница. Стоило уйти от стана, она тут же припрыгивала к балагану, вытаскивала мешок с калачом и принималась его потрошить.

Водил дед Машку в аулы, к каким-то необыкновенно породистым жеребцам. От нее родился Лысманка — высокий гнедой жеребенок с белой, продольной на лбу лысиной. На следующий год принесла Машка голенастого, совсем неуклюжего жеребчика Бурку. На его ноги-растопырки Илюшке и глядеть-то не хотелось, а все расхваливали! Это было последнее Машкино потомство. Однажды в поисках хлеба ночью Машка свалила стоявшую позади балагана литовку. По несчастью, ручка окосева зацепилась за путо, а лезвие резануло по сухожильям — выше щетки. На рану жутко было смотреть. Все лето Машка прыгала на трех ногах, а осенью отдали ее татарам на махан.

Второй жеребенок Бурка вымахал так, что через три года выиграл на ярмарке самые крупные, на большую дистанцию, скачки, оставив позади знаменитых в округе лошадей, приобретенных баями, богатыми казаками, офицерами за огромные деньги. Так неизвестный доселе Бурка стал знаменитостью. Из неуклюжего он превратился в высокого, тонконогого жеребца. После одной из массовых скачек проезжий казачий офицер пристал к деду продать Бурку. Никифор Иванович долго не соглашался. Но офицер предложил за лошадь тысячу золотых, и дед не устоял. После того как распили магарыч, дедушка высыпал на стол кучу золота и стал у всех на виду пересчитывать свое богатство. В доме было уныло и тихо. Мать, тетка Аннушка, да и сестренки ходили с заплаканными глазами. Всем до смерти жалко было любимого Бурку. Когда офицер уводил его со двора, в доме поднялся такой вой, что и дед не удержался, заморгал глазами…

Войдя в горницу, не глядя на деньги, отец сказал деду:

— Продать такого коня все равно что дьяволу душу отдать…

Дедушка спрятал деньги, накричал на сына, хлопнул дверью, подседлал молодого Лысманку и куда-то ускакал.

Вернулся он через неделю, привел с помощью знакомого казаха трех полудиких степных кобылиц темно-гнедой масти. Спустя три года у него уже сбился небольшой косяк длиннохвостых, машистых коней. Верховодил в этом косяке свирепый, такой же бурой масти жеребец, с белой, как у Бурки, звездочкой на лбу, с густой косматой гривой. Дед продолжал выводить все ту же породу.

2

Мать Илюшки, Анна Степановна, была взята из Губерлинской станицы, из казачьей семьи Шустиковых. Кроме нее, в семье было еще три брата. Старший, Петр Степанович, служил поселковым писарем, второй, Алексей, был хлеборобом, а вот третий, Николай Степанович, учился в Москве, в университете. Говорили, что, будучи студентом, Николай бунтовал против царя, за что и был сослан в Сибирь на реку Лену, и там его не то убили стражники, не то он умер в тайге. В семье Никифоровых про него говорить не полагалось. Дед запрещал. Однако запрет этот нарушал Петр Степанович, когда приезжал в гости. После нескольких стаканов хмельной бражки он расчесывал окладистую бороду и начинал разговор о храбром вольнодумце Николушке, чем выводил из терпения Никифора Ивановича. Дело кончалось тем, что спорщиков разводили по разным комнатам.

Илюшу дед любил больше всех. Да и похож он был на него, как две капли воды. Дед радовался, но Илюшка не разделял этого восторга. Дедушку все побаивались. А Илюшке зачем, чтобы его пугались?

В порыве умиленности дед говорил внуку, что он наследник никифоровского казачьего рода. Илюшке нравилось быть наследником, потому что по тем временам дом со всеми пристройками отписывался младшему сыну. Старшим же строили новый и скотину выделяли по усмотрению отца. Все родственники считали, что Илюшка самый смышленый, добрый мальчишка, с бойким характером. Сам Илюшка не разделял этого мнения. Ну какой он бойкий, если среди дня боялся заходить в баню, полагая, что под полком затаился чертенок с хвостиком, с красненьким язычком, а на каменке — сам рогатый с выпаренным березовым голиком в волосатых руках…

А отважным и смелым он был, когда ездил верхом на коне. Этим искусством он овладел с малых лет не хуже взрослого. Верхом казачонка сажали чуть ли не с пеленок — давали почувствовать колючую конскую гриву… Да и работать детей приучали очень рано.