— А клада, Ивановна, не находила?

Она не улыбнулась, не посмотрела лукаво, как он ожидал, а повернулась к нему и уточнила:

— Какой, Тиша, клад? — Глаза у неё всё ещё были отсутствующими, тоскливыми, и он подумал, что она спросила его машинально, не вникая в слова.

Тишка выхватил из огня обгоревшую, переломившуюся надвое палку и пошевелил ею облизанные красным тленом дрова. Они заотстреливались сильными искрами.

— Дак что за клад, Тиша? — напомнила Павла Ивановна.

— Ну, золото там, серебро, — стал перечислять Тишка, не решаясь сказать о главном. — Ну, этот… вольфрам… изумруд, бриллианты… — У него в запасе ничего не оставалось больше для перечисления, а душа-то просила выложить всё, что он знает, и он с сожалением и болью выдохнул: — Же-е-ем-чуг… — И, словно Павла Ивановна не имела о жемчуге представления, пояснил: — Горошины такие красивые… Из ожерелья…

— Ой, что ты, Тиша! — ни о чём не догадалась Павла Ивановна, и это успокаивающе подействовало на него: «Не знает». — Я невезучая… Какой уж клад!

— А я везучий? — спросил он.

— Ой, Тиша, лучше на это не рассчитывать, — посоветовала она. — Клад, Тиша, не для нас. Это для царей да цариц находили их раньше, а мы только своими руками: вот то, что сделали, то и наш клад… Даром, Тиша, нам ничего не давалось…

Было что-то общее в рассуждениях Павлы Ивановны и председателя колхоза. Зиновий Васильевич тоже убеждал их, что счастье в труде. А Алик ему не поверил. А в самом деле, бывает же так: идёт человек, идёт, запнулся о камень, а это — золото. Другие вон то горшок со старыми монетами выкопают, а то и самородок в ручье найдут. И не какие не цари, не царицы, обыкновенные люди.

Вот в одном, пожалуй, Павла Ивановна права: есть везучие, а есть невезучие. Конечно, везучих меньше. Тишке вот однажды всё-таки повезло — он три рубля на дороге нашёл. Никакого труда не затратил. Так тот же Алик его наставлял: «Тихон, надо вывесить объявление, кто потерял». А братец родной, Славочка, Тишку остановил: «Я тогда скажу, что я потерял. Мне отдашь?» А что, у него, у нахала, хватило бы совести. Вот кто везучий-то, так это Славка: ему без работы всё даётся, Тишка за него всё переделает в доме. Славка — и мама говорит — счастливый, ему только клада и не хватает для полноты картины. Вот нашли бы в Керети жемчуг, так Славка плясал бы от радости… А Зиновий Васильевич их и на этот счёт предупредил: жемчуг добывать — тяжёлый труд. И заработок у жемчуголова средней руки — как у полежаевского комбайнера. Тут задумаешься… Стоит ли в холодной воде радикулит наживать? А радикулит от воды живо-два привяжется. Алик вот не знает, что это такое, и расстраивается, что на Керети им не повезло.

Вон до чего у него разгулялись нервы, что все полежаевские ребята силосуют, а он дома закрылся, как сыч, сидит, никого ни видеть, ни слышать не хочет. Конечно, у Алика это первый такой просчёт. Телефон беспроволочный изобретал, так никого в свою затею не втягивал: не вышло — никто не укорит. Переключился на новое дело — радиоприёмник неслыханный конструирует, чтоб с Венеры и Марса ловил позывные, — тоже кто будет смеяться? Тут и у академиков-то не больно выходит. Крыс взялся выводить из колхозной сушилки — так получилось ведь! И вдруг — неудача. С жемчугом полный провал. Пока от Керети до Полежаева шли, только и повторял: «Ребята, никому ни слова! Сначала сами во всём разберёмся».

То ли он не верил в ошибку, хотел ещё поправить прокол, то ли боялся ославушки. Сидел же день дома, чем-то занят был: точно, что выверял маршруты, может, в Керети они не на то место вышли.

В Керети-то, может, и не на то, а вот зачем он в Берёзовку приходил? Не просто ведь ради забавы на бережку посидеть? Какой-то дальний прицел имел…

Тишка твёрдо решил, что Алик несколько раковин выловил из Берёзовки и унёс домой на проверку.

Интересно, каковы результаты. Как бы узнать?

У Алика, если он разупрямится, ничего не вызнаешь. Правда, нужда в помощниках столько раз заставляла его становиться покладистым. В одиночку Берёзовку не перечерпаешь. Хочешь не хочешь, а напарников станешь искать.

И точно! Было же так уже. Прибегал же Алик к силосной яме. Тайна уже раздувала его пузырём, готовым вот-вот лопнуть. Он важничал, будто министр. И если бы Славка не завопил: «Явление Христа народу!» — неизвестно, как бы всё обернулось. Может, Алик и сознался бы в том секрете, с каким прибежал. А кто же Алику такое посмеет сказать? Конечно, Славка выпалил про Христа без задней мысли. Конечно, он даже обрадовался, что Алик пришёл. Но у него же ум-то срабатывает после языка. Будто не знает, какой у Альберта характер. Тот повернулся да и ушёл. Только и сказал, что работать с ними не собирается, что занят более важным делом. В Полежаеве все считают, что самое важное в эту пору — сенокос. А у Алика, выходит, появилось ещё важнее. Интересно, что за дело такое.

Тишка работал после прихода Алика, не находя покоя. Уж, казалось бы, Славка лошадь ему уступил — пари от счастья. Но цену этому счастью Тишка знал уже хорошо. Это он забылся восторгом на какие-то десять минут — пока взгромождался на брошенную на лошадиный круп фуфайчонку, пока стоял у ямы да спускался в луга. А как съехали вниз, так и стало ясно, почему Славка вдруг запросился в яму. Лошадь, проваливаясь задними ногами в топких местах, начинала торопиться, чтобы выскочить из зыбуна, и сидеть на её спине в эти минуты было жутко. Поездка к водопою по ровнёхонькой-то тропке была просто раем. А на забочаженной пожне — чистый ад. Тишка, холодея сердцем, хватался за седёлко, но по металлическому, отполированному, как зеркало, желобку седёлка скользил ремённый перебег-чересседельник, которым были подтянуты оглобли, — скользил то в одну сторону, то в другую, в зависимости от того, в какую сворачивала лошадь, и Тишке было боязно, что рука попадёт под ремень и её изотрёт до крови. Но когда лошадь не вязла и шла прямо и ровно, перебег не дёргался. Тогда можно было сидеть спокойно и взирать на то, что творится вокруг. У русла реки берег, на удивление, твердел, лошадь даже успевала тут выхватить из скошенного рядка клок травы и, жуя на ходу, смотреть в воду.

В этот спокойный момент Тишка и увидел со спины лошади, что и здесь дно реки утыкано, как углями, тёмными раковинами. Он даже сверху разглядел, что многие из них с признаками. Точно, что Алик с признаками набрал. Не будь занят делом, Тишка закатал бы штаны до колен и залез в реку. А что? Чем Берёзовка хуже Керети? Вот Алик поучал раньше, что в Керети студёная вода, в ней форель живёт — верный признак, мол, того, что есть жемчуг. А где он, жемчуг-то? Даже раковин-то с признаками было не лишка, а в Берёзовке их ловить не переловить, каждая если не третья, так четвёртая — уродины. Что важнее-то: признаки или вода? Вода и в колодце холодная, а не слыхать, чтобы жемчуг кто-то из него доставал.

Нет, Алик, наверно, решил и Берёзовку переворошить! Вон их сколько, с признаками-то, торчит! На помощь их прибегал звать Алик. Но гордыня заела. На водопое-то что бы не признаться? Остыл уж, поди, от обиды на Славика? А всё равно смолчал. Ну ладно, Тишка поможет растопить лёд отчуждения.

Тишка уже предвидел, как обрадует Алика, когда вывалит к его ногам мешок раковин с признаками. Вот тебе, Аличек, и вонючее болото Берёзовка… А побогаче Керети! Нечего было далеко-то ходить киселя хлебать, когда и дома всё есть.

Тишка не удержался, соскользнул с лошади.

— Вы, бабы, пока кладите мне воз, а я попью, — слукавил он, краснея от того, что вынужден говорить неправду.

Бабы на него замахали вилами:

— Да ты что, Тишка? Спятил? Стоячую воду пить? И у костра напьёшься, там ведро кипятку.

Но Тишку, если чего задумал, разве своротишь. Он и не оглянулся на баб.

Дно у реки было вязким до определённой глубины: ступню засосёт в ил по щиколотку, а там уж твердеет глина. Тишка, дождавшись, когда муть под ногами осядет, нагнулся, сделав из ладоней трубу, чтобы вода не отсвечивала.

Раковины устрашающе уставились на него своими пиявочно пухлыми жабрами. С берега так можно бы их прутиком таскать, втыкая его в раскрытые створки. Но уж поскольку Тишка забрёл в воду, то и рукава у рубашки закатает, да если и намочит их — не беда. Лишь бы ему повезло…