Холли, когда удивлялась, забавно таращила глаза.

– Всеблагая помилуй! Так тут доска почета должна висеть с твоим портретом, а они на вертолетной площадке чуть нас не поперли! Просто неслыханно!

– Тише, – Селия досадливо поморщилась, – подвиги ржавеют от молвы.

Медицинский регистратор тем временем обнаружил искомую фамилию в базе данных.

– Вашу свекровь благополучно прооперировали, – сообщил он, – но она находится в реанимации, и вы не сможете увидеться с нею, пока её не переведут на отделение. Лечащий врач беседует с родственниками пациентов ежедневно после обхода.

– Есть возможность сейчас более подробно узнать о её состоянии?

– У меня стоит напротив фамилии зелёная галочка, это значит, её жизнь вне опасности.

– А ребенок? – спросила Холли.

– Здесь нет данных о ребенке. Вам всё разъяснит врач, подходите завтра в указанные часы.

– Большое спасибо, – Селия отошла от стойки.

Холли непонимающе взглянула на подругу.

– Неужели мы будем ждать?

– Правила написаны для всех. Чем мы лучше других, скажи? Завтра – так завтра.

12

В помещении из двух смежных комнат, больше похожем на приличный номер в отеле, чем на больничную палату, в одной комнате на кровати, удобной высокой и белой, как кусок сливочного торта, лежала Зарина. Капельница, как цапля, клевала её в вену иглой на конце длинной трубки. Лицо больной было спокойно, усилиями врачей к нему вернулись неуловимые теплые оттенки жизни; вероятно, она дремала: грудь вздымалась легко и бесшумно, как волна в хорошую погоду.

Другая комната, чуть менее просторная, изображала изящную гостиную: здесь посетители могли посидеть в мягких креслах, пока персонал выполняет пациенту назначенные процедуры, полистать журналы, поработать на компьютере или воспользоваться безалкогольным баром.

Лечащий врач говорила шёпотом:

– Объем потерянной крови компенсирован, производились вливания плазмы и эритроцитарной массы, состояние стабильное, но для полного восстановления нужно время, я назначила успокоительные, пусть побольше спит, сейчас я бы не рекомендовала ничего говорить ей, такие новости обычно принимают очень трудно, стресс может сказаться на её состоянии, благополучие пока ещё очень хрупкое, вы понимаете, организму нужно окрепнуть.

Селия сидела, держа на коленях блюдце с чашкой здешнего травяного тонизирующего чая. Время от времени тонкая чашка негромко позвякивала о блюдце.

– Ребенок был мальчик или девочка? – спросила она.

– Не помню, в истории написано, – врач подвинула поближе к Селии подшивку белой бумаги, – Мне очень жаль. Мы сделали всё возможное. Вам ещё повезло – приехали вовремя…

"Во время операции экстренного кесарева сечения из полости матки был извлечен доношенный мертвый плод мужского пола. Причина смерти – асфиксия, вызванная полной отслойкой плаценты."

Селия побежала глазами по строчкам, спотыкаясь, как на кочках, на труднопроизносимых специальных терминах. Перечитывала их по нескольку раз. Стальные, как хирургические инструменты, чеканные точные слова. Недаром медицина говорит на мертвом языке. Ибо только мертвым языком возможно описать смерть. В живом нет для неё достаточно убедительных слов.

– Она больше не сможет рожать, – сказала врач.

Селия заметила: эта фраза уже давно, словно мясная жилка, мешалась у неё во рту, произнеся её наконец, женщина испытала облегчение.

– Постарайтесь сообщить ей плохую новость как можно мягче, сделайте акцент на том, что при современном уровне развития науки и при её достатке она сможет нанять суррогатных матерей… В Новой Атлантиде на днях впервые в мире из искусственного инкубатора извлекли жизнеспособного ребенка! Афина Тьюри. Слышали о ней? Не рожать и не иметь детей – разные вещи. Объясните это ей… Если будут ещё вопросы – звоните, я в любое время буду рада ответить на них.

Селия почувствовала знакомый душный приторный запах, исходящий от последних слов врача; так говорят далеко не всем родственникам пациентов в этой клинике – ей стало противно.

– Спасибо большое.

Потом Селия подумала, что вообще говорить с родственниками не так уж просто: выйти из операционной, только что выбросив в мешок окровавленные перчатки, и, глядя в распахнутые глаза, до последнего ищущие, нащупывающие в лицах встречных врачей надежду, сразу всё погубить, сказать этим людям, доброжелательно, вежливо и твердо, что их близкого родного человека уже нет.

"Как хорошо, что я не врач."

– Что там такое? – раздался из соседней комнаты настороженный голос Зарины, – Меня обсуждаете? С каких пор это происходит за моей спиной? Я пока не мертвая и не сбрендила, насколько я могу судить.

Врач, услышав голос больной, поспешила юркнуть в дверь, сложив для Селии извиняющуюся гримаску.

"Избавить её от очередного тяжёлого объяснения – долг чести, пожалуй."

– Как вы себя чувствуете? – молодая миллиардерша шагнула к кровати.

– Не заговаривай мне зубы. Что они со мной сделали?

Зарина откинула одеяло и, задрав голубую короткую ночнушку, продемонстрировала рыхлый желто-коричневый от йода шрам, похожий на застежку "молнию", идущий от пупка вниз по центру живота.

– Вам вредно волноваться, пожалуйста, успокойтесь. С вами всё будет в порядке, – Селия проклинала себя за то, что голос её дрогнул. Когда нельзя ничего сказать, не солгав, лучше молчать.

– Куда они унесли ребенка?

Кровь зашумела в голове подобно грозовому ливню. Дурные вести лучше сообщать коротко.

– Он погиб.

Селия провела пальцами по руке Зарины, лежащей на одеяле. Она не умела быть ласковой; с детства несуразно, неуклюже выражала чувства. Она боялась, что свекрови станет хуже, но Зарина, казалось, расстроилась даже меньше самой Селии.

– Это был мальчик?

– Да.

Несчастная мать на больничной койке продолжала бодриться:

– Тогда ничего… Ничего страшного, ведь главное… Главное – наследницу родить!

Селия чувствовала себя виноватой в том, что ей нечего сказать Зарине ни в утешение, ни в ободрение. Самое неприятное: ни для одного, ни для другого просто не было правдивых слов. Слов, достойных быть произнесенными. Не банальных, повторенных несчетное число раз несчетным количеством людей и потому звучащих фальшиво… Ясных, крепких слов, способных утвердить жизнь на её руинах. Разговор провис над пустотой.

– Рано пока думать об этом, – сказала Селия, – нужно поправить здоровье. Вы только что перенесли непростую операцию.

– Что они со мной сделали? – повторила Зарина свой неотвратимый страшный вопрос.

На него придется ответить, рано или поздно. Произносить лишние пустые слова – лишь отсрочка. Большие тёмные глаза Зарины, её голос, сильный и твёрдый, готовый к боли, гордая линия носа – вся невесомая, но ощутимая, тонкая материя разговора требовала правды. Как лекарства. Пространство, искривленное ложью, не может существовать долго. Как помятый резиновый мяч оно однажды вернется в своё естественное состояние. И чем глубже была вмятина, тем яростнее будет отдача. Истина – это гармония. К ней стремится Вселенная в своем вечном непрестанном движении.

– Зарина, врач сказала мне, что вы не сможете больше рожать детей.

– Что!? Как?!

Больная попыталась приподняться на локтях, раскрыла рот, точно в немом крике, глаза её расширились и заблестели.

– Почему?

– Прошу вас, не нервничайте. Хотите я принесу воды? Таблетку успокоительного?

– Это невозможно! Они должны всё исправить! Я должна родить дочь! Кому я оставлю "ОйлРемайнс"? Безмозглому Кузьме? Мужчины не имеют права наследования, а если бы и имели, последнее, что я бы сделала, так это завещала состояние своему сыну! Он и невинности своей уберечь не сумел, весь в отца, что уж говорить о нефтедобывающей компании! Оказалась бы она в руках у какой-нибудь прохвостки, как пить дать!

– Зря вы так говорите о нем.

Селия чувствовала примерно то же, что чувствует человек, когда при нём высмеивают стихи, которые кажутся ему безусловно прекрасными, или лущат семечки на пол, который он подметал. В её представлении никому не было позволено отзываться о Кузьме плохо. Даже его родной матери. Селия сама бранила юношу, она наказывала его лишением пищи, она порой бывала необоснованно строга. Но он оставался самым дорогим её сокровищем. Пока она его не потеряла…