— Ладно уж, вводите меня в редколлегию, помогу.

Так Виктор стал вместе со мной оформлять очередной номер классной стенгазеты.

Сначала Петька Колыш пытался пробудить в Викторе самостоятельную творческую активность, предложив ему дома нарисовать ряд карикатур из жизни нашего класса. Все они получились у Виктора очень похожими и даже смешными, но только одну из них можно было поместить в газете. На ней была нарисована суетливая Сонечка Маслова, разбившая уже не первую колбу в химлаборатории. На другом рисунке была изображена Нина Георгиевна, сидящая за столом в классе. Лицо ее было похожим — красивым и строгим. Однако Виктор нарисовал такую короткую юбку у учительницы, что становилось неловко. На третьей карикатуре Варвара Глебова растаскивает целующихся Макову и Шатикова. На четвертой Людочка Кусикова, мечтательно вылупившая глаза, говорила: «Эх, мне бы в вуз!» Слово «вуз» тут же расшифровывалось: «выйти удачно замуж».

Варвара, Петька и я долго растолковывали Виктору, почему нельзя поместить в газете такие карикатуры. Похоже, больше для самих себя растолковывали, потому что Виктор сразу же и без всякого сожаления о затраченном труде согласился с нами. Теперь-то мне хорошо известно, что ему свойственно мгновенно увлекаться чем-нибудь и тотчас с той же легкостью забывать, казалось бы, самое дорогое и близкое ему.

Когда все статьи уже были аккуратно перепечатаны на машинке — этим у нас занимается Валя Локтева, у нее есть машинка, — мама Сонечки Масловой попала под машину, ее в тяжелом состоянии увезли в больницу. Передавая статьи Виктору — он дома оформлял газету, — я сказала, что карикатуру на Маслову надо заменить чем-нибудь другим. И Виктор вроде понял меня, согласился.

Но на следующий день мы обнаружили в классе на стене газету с карикатурой на Сонечку. Газету, конечно, сняли, пока Маслова не успела увидеть карикатуру, а я растерянно спросила Виктора:

— Ну почему ты это сделал?

— Да просто некогда мне было: вчера по телевизору финальную встречу по боксу передавали.

Таким образом наша стенгазета не появилась вовремя.

Выручила Валя Локтева. Она сразу же пошла в школьную канцелярию и там на машинке напечатала одно из своих стихотворений. Листком со стихотворением мы заклеили карикатуру Виктора. А Нина Георгиевна в начале своего очередного урока сказала:

— Вот смотрите, ребята, что получается… Дар художника редкий и ценный подарок природы и ему, художнику, и обществу. Но если человек при этом нравственно полуграмотен, то талант его может принести даже вред людям. И тут возникает главный вопрос: талант ли это вообще? Если мы вспомним все великие творения искусства или литературы, которые живут века, то их прежде всего отличает одно: они несут добро людям! Видимо, в понятие таланта неотъемлемо входит умение художника распорядиться им с наибольшей добротой для людей. А человек, которому совершенно безразличны результаты воздействия его творений на людей, по-моему, вряд ли может быть вообще назван талантливым, как бы совершенны ни были его произведения. Все это говорю я вам в связи с карикатурами Плахова. — Помолчала, подумала, сказала нерешительно: — И мне сейчас еще непонятен характер Плахова. Пока я могу сказать только одно: Плахов любит технические науки и равнодушен к гуманитарным, откровенно сказать, слаб в них. Он мало читает, мало думает над прочитанным…

Нина Георгиевна говорила еще что-то о таланте, о самовоспитании, о личности в коллективе.

Я рассказываю все это сейчас, когда уже почти до конца переболела любовью к Виктору. Поэтому теперь о многом могу судить объективно. Но тогда все виделось мне во многом по-другому, и относилась я ко всему тоже иначе. И Виктор по-прежнему оставался для меня героем моих мечтаний…

Когда Симка Потягаев пересел с парты Виктора, он стал острить по-старому. Говорил, например:

— Сила есть — ума не надо.

Или рассуждал — внешне безразлично, но с ироническим подтекстом:

— Вы не можете открыть дверь шахты лифта, если кабина его не находится на вашем этаже. Это делается для того, чтобы вы по суетливой забывчивости, какая присуща, к примеру, Сонечке Масловой, не упали бы в шахту ненароком. В технике безопасности такое предохранительное устройство называется «Защита от дурака». Этот же метод, к сожалению, приходится иногда использовать и в повседневной жизни. Тем более что в жизни кое-кто только прикидывается дураком.

Я понимала, конечно, что он хочет этим сказать, но видела опять-таки прежде всего трусость самого Потягаева.

В инциденте с Шатиковым Виктор представлялся мне смелым, мужественным.

А в истории с сочинением, когда у Борика Власова Виктор списал цитаты, он выглядел глупо, но и здесь я находила оправдание для него: человек ведь не виноват, если ему технические дисциплины ближе гуманитарных.

Сейчас самой смешно, но тогда пыталась мысленно возражать Нине Георгиевне на ее рассуждения о таланте. Неубедительными казались мне слова Нины Георгиевны: «В понятие таланта неотъемлемо входит умение художника распорядиться им с наибольшей добротой для людей…» Разве птица, когда поет, думает о чем-нибудь?

Училась я по-прежнему хорошо, но, как ни ругала меня Варвара, называя тихоней, я не могла не давать Виктору списывать у меня. Это, конечно, сразу же стало ясно всем: у Виктора исправились оценки по гуманитарным предметам.

Запомнился мне один разговор с Ниной Георгиевной после уроков в почти пустом уже классе. Варвара заявила презрительно:

— Нилова не борец, а бесхребетный соглашатель! Где ей противостоять разным там Плаховым!

Колыш сказал задумчиво и как-то по-новому мягко, будто жалея меня:

— Дело еще и в том, Нина Георгиевна, что Нилова в данном конкретном случае просто не хозяйка себе, понимаете? — И повернулся ко мне: — Да, Катя, свалился на тебя экзамен перед экзаменами!

Я сидела за партой, побагровев до слез, опустив лицо. Нина Георгиевна долго молчала, вздохнула, проговорила негромко:

— А что, если попробовать Ниловой готовить уроки вместе с Плаховым?

— Ну что ж… — начала Варвара и уже по-своему, обстоятельно закончила: — Здесь, видимо, мы встретились со случаем, для исправления которого, как говорится, все средства хороши.

И для меня наступили особенно счастливые дни: я теперь расставалась с Виктором только перед сном. На уроках сидела рядышком с ним, молчала и постоянно чувствовала, что Виктор здесь, со мной! Только краснела невольно, когда вдруг ловила на себе насмешливые или сожалеющие взгляды одноклассников. И на переменках мы ходили с Виктором по коридору, разговаривали. А после школы отправлялись в чебуречную, что на углу Московского проспекта и Бассейной улицы, обедали, шли к Виктору домой делать уроки. Мне больше хотелось и обедать, и готовить уроки у нас дома — я ведь знала, как мама волнуется, если меня нет дома, — но Виктор непреклонно сказал:

— Прости меня, Катя, но мне трудно бывать у вас. Просто я вижу, что Дарья Петровна и за человека-то меня не считает.

И я промолчала, согласилась, конечно, ходить в чебуречную.

Даже не задумалась над тем, что вот ни Лина, ни Симка, ни Борик не смогли усидеть за одной партой с Виктором, что вот и с нашим домом у него не получилось настоящего человеческого контакта.

Уроки мы с Виктором делали быстро и легко. То есть делала их я, а Виктор просто сидел рядом со мной, обнимая меня рукой за плечи. Даже когда дома была его мама Клавдия Сидоровна. Она только громко и весело — совсем как Виктор иногда — смеялась, глядя на нас, пела сильным грудным голосом:

— Пора любви! Пора златая!.. — но тотчас говорила поспешно: — Ну, ну, не буду мешать, не буду!.. — и уходила в свою комнату.

У Плаховых было две комнаты, обставленных дорогой и красивой мебелью. В одной у них была столовая, в которой на диване спал Виктор, в ней же мы с ним на обеденном столе готовили уроки, письменного стола у Виктора не было. Во второй комнате, в спальне родителей Виктора, у окна стояло зубоврачебное кресло, обычно отгороженное ширмой. Клавдия Сидоровна работала зубным техником в поликлинике, но некоторых больных принимала и у себя дома, делала им коронки и зубные мосты. Отца Виктора, директора гостиницы, я видела всего раз или два — он приходил домой обычно поздно вечером и всегда слегка навеселе.