Третий звонок. Как в театре. Сейчас погаснет свет.

Одним движением пальца он заблокировал систему и вылез из-под одеяла. Била дрожь. Страшно замерз он в эту душную летнюю ночь, которая, судя по сияющему окну, перерождалась в утро.

Ворс придверного коврика ощутимо колол голые ступни. Он трижды глубоко вздохнул, чтобы спросить нормальным голосом:

— Кто там?

— Михаил Захарович, это я, Юра Земцов. Помните?

Вспомнил Михаил Захарович Юру Земцова. Кинотрюкача, с которым проверял устройство, сделанное использованным втемную московским пиротехником. А как быть с этим устройством? Сказали, что для розыгрыша на юбилее. На этот раз Михаил Захарович откашлялся. И получилось солиднее:

— Что-нибудь случилось, Юра?

— Случилось, Михаил Захарович. Меня взяли.

Хоть и был готов к такому повороту, но все равно ухнуло вниз в животе и мучительно захотелось в сортир. И слюна, обильная слюна. Он сглотнул вязкую, как сопли, слюну и спросил полушепотом, чтобы не показать Земцову, до чего же ему страшно:

— Теперь за мной пришли?

— Чего? — не расслышал за дверью Юра.

— Сейчас меня возьмут, да? — плачуще взвизгнул Михаил Захарович. Уже не таился.

— Да, — горестно подтвердил Земцов.

— А если я тебя и себя сейчас взорву к чертовой матери?!

— Зачем? — удивился за дверью разумный трюкач.

Действительно, зачем? Умирать-то просто до невозможности не хотелось. Сейчас зайдут, скрутят и в тюрьму поведут. И этого не хотелось. Но живого скрутят и повезут живого. А живой и выкрутиться может, если с умом.

— Что им от меня надо? — неизвестно зачем тянул время Михаил Захарович.

— Поговорить хотят.

— Считаешь, открыть надо? — решил посоветоваться Михаил Захарович.

— Караул устал, — хихикнув от облегчения, вспомнил про матроса Железняка эрудированный Юра.

— Открываю, — почти торжественно объявил Михаил Захарович и, пощелкав замками, открыл железную дверь, в проеме которой тотчас возник милицейский капитан, мгновенно нацепивший на хозяина браслеты. Обиделся хозяин: — Я со всей душой, а вы…

— Мы тоже со всей душой, — с готовностью откликнулся Игорь Нефедов. — Но и со страхом. Вдруг вы, Михаил Захарович, сгоряча перемените решение, пальчиком ткнете в кнопочку — и полетим мы все на встречу с ангелами. Или с чертями.

— Что я, дурак? — продолжал обижаться милый Михаил Захарович.

— Умный, умный, — поспешил его успокоить Нефедов, взял под руку и осторожно предложил: — Пойдем потихоньку, а?

Пошли потихоньку. К оперативной «волге», стоявшей у подъезда пятисотквартирного чуда строительной индустрии. Тихо было в предутреннем миру, светло и тихо. Лишь из-за кустов вздохнул-простонал в пьяном сне дежурный бомж. Нефедов заботливо усадил Михаила Захаровича рядом с человеком в камуфляже и порекомендовал задушевно:

— Будьте добры, Михаил Захарович, расскажите нашему специалисту о ноу-хау в вашей квартире, — прикрыл дверцу и обратился к стоявшему рядом Земцову: — Спасибо, Юра. Вас куда подбросить? В Матвеевское?

В открытом окошке оперативной «волги» возникло взволнованное лицо Михаила Захаровича.

— Ведь его тоже взяли! — возмутился он.

— Взяли, — согласился Нефедов. — Сначала взяли, а потом отпустили.

— Эх, вы! — осудил милицию Михаил Захарович.

63

Он устал. Устал думать, устал действовать, устал верить в свою победу.

После визита Смирнова Витольд Германович навсегда покинул свою гебистскую квартиру и поселился в запасной на Соколиной горе. В грустной от старости хрущевской пятиэтажке. Сюда он прибыл прямо от Светланы, приказно отрубившись от бойцов охраны. Никто не знал про эту его берлогу. С миром его связывал телефон, номер которого известен был только Светлане, Дмитрию Федоровичу и Юрию Егоровичу.

Он не спал в эту ночь. Не то чтобы не хотел, а не мог.

Он валялся в кровати, отрывочно думая обо всем и поэтому ни о чем не думая. Надо было бы напиться до выруба, чтобы в беспамятстве скоротать ночь, но, порождение суперменской конторы, он считал это слабостью. И по-спортсменски гордился собой, в течение ночи побеждая эту слабость. Но слабость в конце концов оказалась сильнее. В сером сиянии рассвета он на крошечной кухне открыл холодильник и водрузил на пластиковый стол бутылку водки.

— Смирнофф, — прочел он вслух этикетку, имея в виду однофамильца литровой бутылки.

— Смирнофф, — подчеркивая презрительное «ф», повторил он, наливая полный стакан.

— Смирнофф! — прокричал он, бодря себя после того, как принял этот стакан и закусил подвернувшимся бананом.

Последовавшая за первым стаканом половина второго вернула надежду. Надо уйти, только и всего. Уйти на время, законсервировав организацию в соответствии с давно уже разработанным планом на случай возможной неудачи.

Уйти и отдохнуть. Он подошел к окну и глянул с четвертого этажа поверх укороченных, без спиленных верхушек тополей на улицу московского захолустья. Город просыпался скучно и неторопливо. По серой улице прокатил серый грузовик, по серому тротуару прошагал серый человек.

Он никогда не был в Париже, но отчетливо, до галлюцинаций, увидел себя на Елисейских полях среди ярких, разноцветных веселых людей за пронзительно чистыми столиками уличного кафе. И пил он за столиком не уныло прозрачное традиционное российское пойло, а нечто жизнеутверждающее, восхитительно желтое, как солнце. Уйти и отдохнуть.

Он принял еще полстакана, и усталость, перманентная усталость отодвинулась от него. Уже захотелось действовать хотя бы для того, чтобы оказаться на Елисейских полях. У него имелись про запас три заграничных паспорта, по которым можно было покинуть любимую родину из Москвы, из Петербурга и через Литву из Вильнюса. Маловероятно, но все же и Москву и Питер могут перекрыть. Лучший путь — через приверженное к европейским ценностям прибалтийское государство. Сегодня в середине дня на автомобиле в общем могучем стаде выбраться из Москвы, к ночи быть в Минске, а к концу ночи — в Вильнюсе. А там на самолете — в любимую Европу, из которой рукой подать до Елисейских полей.

Витольд Германович глянул на часы. Семь без двадцати. Ишь как за оптимистическими мечтами пролетело время! Что ж, нерабочее время мечтаний закончилось, пришло время действия.

Он набрал номер дублера Алтухова — Феликса Ильича Тамаева. Сгоряча набрал служебный, в магазине, уже хотел было перезвонить, но не успел: на первом же гудке его бывший закадычный сослуживец и подчиненный снял трубку. Не ожидая ответа, заведенный приличной дозой водочки Витольд Германович назвался, не называясь:

— Это я, Феликс.

— Господи! — облегченно откликнулась трубка. — Я уже полтора часа ищу!

— И, слава Богу, найти никак не можешь, — самодовольно за Феликса продолжил Витольд Германович. — Значит, у меня все в порядке.

— Совсем не в порядке, — опроверг его Феликс. — Ночью взяли взрывника.

Уйти и отдохнуть. Скорее, скорее на Елисейские поля.

— Он не много знает, Феликс.

— Он знает все. И этого достаточно.

— Что ты предлагаешь?

— Вам надо уходить.

— Сильно обо мне заботишься?

— И о себе.

В принципе Феликс прав. Берут его, берут и Феликса с командой. Но то, с какой легкостью Феликс подставил своего номинального начальника Леву Корзина, должно было внушать некоторые опасения. Хотя что ему было делать? Он изначально его человек, Витольда Германовича Зверева. Но все-таки…

— Не слишком ли спешишь, Феликс?

— Совсем наоборот. Мы опаздываем.

— Есть план? — спросил Витольд Германович для того, чтобы, узнав план Тамаева, поступить по-своему.

— Несколько вариантов.

— Излагай по порядку.

— Сегодня, сейчас же, вы, как простой советский человек, электричкой отправляетесь в Тверь, и тверская команда прячет вас в никому недоступном тайнике на оршанских мхах.

— А дальше? — ехидно поинтересовался Витольд Германович.

— А дальше мы устраиваем вам фиктивную смерть.