Не ответил ему Смирнов. Счел ниже своего достоинства отвечать распоясавшемуся алкоголику. Открывая банку, смотрел, как одевается Сырцов, и еще раз удивился тому, что сохранил прибранность и щегольство прячущийся по грязным углам паренек. Заметил, хваля:

— Ты, Жора, будто из Сандунов не вылезаешь, такой чистенький.

— Мои Сандуны — ржавая раковина да кран с холодной водой. А в баньку бы сейчас — мечта! Но как представлю себя голым и беззащитным под заряженными пистолетами — нет, лучше не надо Сандунов. — Сырцов тоже уселся на траву и тоже откупорил банку. Не выпив, добавил: — С Сандунами покончили, Александр Иванович, а с заряженными пистолетами — нет. Что-то новенькое?

— Вчера, в то время, когда наш друг и товарищ Виктор Кузьминский хлестал водяру, некие граждане в самом прямом смысле оторвали голову Льву Семеновичу Корзину.

— Я знаю. В газете прочел.

— Во газетчики работают! — восхищенно удивился Смирнов. — Их же только в половине четвертого утра обнаружили. Считай, что мы его проморгали, Жора.

— Не мы, а я, — сурово поправил Деда Сырцов. — В принципе я предполагал, что такое может случиться, но не думал, что так скоро. Мне бы его не отпускать еще сутки, а я изволил расслабиться. И обосрался.

— У тебя девяносто три ноги? Сорок четыре руки? Двадцать шесть глаз? Ты не можешь разорваться. Виноват я, виноваты Роман с Аликом, но и то лишь в том, что старые и не в силах заниматься настоящей сыщицкой работой.

— Что верно, то верно, — поощряюще заметил Кузьминский, на минутку оторвавшись от третьей банки.

— И пропойца Кузьминский, — без паузы продолжил Смирнов, — который от пьянства вообще ни черта не может.

— Я попрошу! — взревел оскорбленный беллетрист. — Я попрошу!

— Это я попрошу, — вкрадчиво обратился к нему Сырцов. — Витя, друг, ты все пиво выхлестал. Не в службу, а в дружбу: сумочку в руки и на ту сторону Яузы. Вон тот магазин в красном доме. И бутербродов прихвати в кафетерии. А мы тут о своих делах побеседуем.

— Я слушать хочу, — без уверенности возразил Кузьминский.

— Что слушать-то? Про нашу полицейскую маету? Неинтересно, Витя.

Знал эти сыщицкие тары-бары Виктор. И знал, что это и вправду крайне неинтересно. Встал, важно согласился:

— Ладно, пойду.

— Денег дать? — спросил Смирнов.

— Обижаешь, хозяин.

Сильно раздобрел за последний год Витенька. Еще есть мышцы, но в лишнем и связывающем жиру. Смирнов и Сырцов наблюдали, как неторопливый в апофеозе первой поправки Кузьминский переправлялся на ту сторону Яузы по бетонному мостику. Наблюдали до тех пор, пока он не скрылся за циклопическим серым сооружением — рестораном с обязательным теперь казино.

— Через два дня прилетает Ленька, — сообщил Сырцов.

— Откуда знаешь? — вскинулся Смирнов.

— Я в контору звонил.

— Ой, рискуешь, Жорка! Ненужно рискуешь.

— Я, Александр Иванович, бабьим голосом навострился говорить, как пассивный педераст. Позвонил Катеньке Измайловой и игриво так представился, — или представилась? — Жоржеттой, которая страстно ждет возвращения своего красивого знакомого — полковника Махова. Кэт — девка сообразительная, сразу поняла, кто такая — или кто такой? — Жоржетта, и дала полную информацию.

— Не раззвонит?

— Исключено. До приезда Махова исключено. Она — его верная Личарда. А что нам даст Ленька, Александр Иванович?

— Ничего, за исключением того, что не свяжет нас по рукам и ногам. И прикроет твой всероссийский розыск.

— Думаете?

— Знаю, Жора.

— Дай-то Бог, — Сырцов вдруг, вспомнив, представил нечто ужасное — глаза остановились и остекленели. На миг. Отряхнулся. — Я, Александр Иванович, палача того, что Корзину башку снес, застрелю как собаку. И не сразу.

— Твое право, — спокойно согласился Смирнов. — Если будет у тебя такая возможность. А я о другом думаю. Я думаю о том, в каком мы с тобой идиотском положении. Нам абсолютно ясен полный их расклад, мы знаем кто, где и почему, но у нас по сути ничего на них нет. Вот ты сказал: палача застрелю как собаку. Ты прав: единственное, что мы можем сделать сейчас, перестрелять их по одиночке, как бешеных собак. Извини за лирическое отступление.

— Я сам от этой лирики по ночам зубами скрежещу, Александр Иванович. Все понимаю! Нужны концы, улики, твердые свидетели.

— Обнялись и поплакались, — посмотрел со стороны на Сырцова и себя невеселый и немолодой пенсионер. — Картина, достойная кисти передвижников.

— Что делать будем? — ушлый Сырцов тотчас уловил в самоиронии Деда пробудившуюся целеустремленную энергию.

— Думал, Леонида дождемся, а сегодня утречком все по новой просчитал и понял: надо начать не дожидаясь. Надо, Жора, нашего главного клиента вызвать на активные действия.

— Я думаю, не мы одни его на эти действия вызываем. Да и сам он понимает, что деваться некуда и пора выступать.

— Умом-то он, конечно, понимает, а интуитивно, так сказать, умом задним, откладывает решающий шаг и откладывает. Ему надо кусочек сыра показать, Жора.

— Который бесплатным бывает только в мышеловке? — обрадовался сообразительный Сырцов. — Я считаю, Александр Иванович, анонимный звонок и…

— Вот именно «и», Жора. Боюсь я за это «и». Поаккуратней с этой буквой будь.

— Не первый раз замужем! — заорал Сырцов. Понял, что застоялся без настоящего дела. Вскочил и увидел, как по мосту брел Кузьминский, искривленный тяжестью сумки. — Витька с пивом идет.

И Смирнов посмотрел на писателя. Оценивающе. Забеспокоился:

— Хорошо, если только с пивом.

Творческий работник приблизился со знаменитым лозунгом Стеньки Разина на устах:

— Я пришел дать вам волю!

— Я ж говорил, он водки принес! — как бы возмущаясь, погордился свой догадливостью Смирнов.

Кузьминский без слов присел рядом с ними, поставил сумку меж ног и принялся поочередно извлекать из нее банки с пивом, бутылку «Довганя», кус ветчины, кус сыра, банку с оливками. Последним вытащил длинный батон и неожиданно трахнул им Сырцова по голове. Батон переломился. Сырцов подхватил половину и, откусив от нее, спросил:

— У тебя нож есть, Витек?

Кузьминский, тупо глядя на принесенные продукты, виновато признался:

— Нет, нету у меня ножа.

— Тебе же сказано было, чтобы бутерброды брал! — разозлился Сырцов.

— Руками все разломаем, Жора. Не графья, — оправдался Виктор как мог.

Смирнов вынул из брючного кармана дорогой кнопочный нож и выбросил лезвие. Фирменная сталь сверкала на солнце.

— Ты, Иваныч, бандит с большой дороги, — хваля, осудил Смирнова Кузьминский.

— Оба за рулем, но полны решимости нажраться, — наблюдая за тем, как Жора рубил колбасу и сыр, рассуждал Смирнов. — Одного, как говорится в знаменитом стишке, ищут пожарные, ищет милиция, другому же крайне необходимо быть сегодня вечером хотя бы полутрезвым. Но нет, полны решимости. Отважные ребята.

— А ты разве не будешь? — удивился Кузьминский.

— Если не я, то кто? Кто тебя домой повезет, мастер художественного слова?

И пластмассовые стаканчики не забыл прихватить Кузьминский. Он их держал в шатких ручках, а Сырцов разливал. Все, вожделея и притихнув, слушали упругий звук щелчками лившейся водки.

Сырцов и Кузьминский оглушили по полному стаканчику. Закусили, отвратительно чавкая. Смирнов отхлебнул пивка.

— Довгань. Кинорежиссером в свое время на студии Довженко был. Сильно изменился, — внимательно изучая этикетку с портретом, вдумчиво отметил Кузьминский.

— По сто пятьдесят — и все, — в который раз повторил реплику Андрея Миронова из «Бриллиантовой руки» Смирнов, мягко отобрал бутылку у Кузьминского и вылил остатки водки на землю.

— Что ж это такое? Что ж это такое? — в ужасе заверещал Кузьминский.

— Вынужденное варварство, — объяснил Смирнов. — Вы мне пьяные не нужны.

— Полюбите нас пьяненькими, трезвыми нас всякий полюбит! — в отчаянии провозгласил новый лозунг Кузьминский. — Ты даже не варвар, ты — иезуит, Торквемада!