В девять отправился в буфет и под две банки пива слопал две пачки галет. Больше ничего съедобного в буфете не оказалось — одни сладости. Потом высосал третью банку и в дремотном парении позволил себе минут на сорок расслабиться в лучах забиравшегося вверх солнышка. Рана подозрительно не беспокоила. Нагноилась, что ли?

Когда начали поворачивать к причалу, Сырцов забрал свои причиндалы из шлюпки (сбруя была любовно закутана в куртку) и в сортире первого класса экипировался по-боевому.

Сейчас не следовало светиться. Мало ли что. Он устроился на верхней палубе так, чтобы без боязни быть замеченным осмотреть приближающийся берег. Итак, что мы видим на этой занимательной картинке?

Вот этого он не ожидал. Они и интурист швартовались на соседних причалах, и как раз между ними стояла вольная кучка из пяти человек, в которых Сырцов разобрался сразу. Когда их теплоход высунулся из-за интуристовского, пятерка уверенно направилась к причалу, по которому он собирался сойти на берег.

Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Они ориентировочно могли просчитать его маршрут, они, черт бы их побрал, могли в гениальном прозрении вычислить три теплохода, которые в последний раз шлюзовались вместе. Но будь они хоть троицей — Шерлок Холмс, Пуаро и Мегрэ, все равно не могли узнать, на котором из трех находился он. Если…

Если на нем маяк? Сырцов нащупал в кармане-пистончике серебряный доллар и улыбнулся, как счастливый волк. Теперь понятно, почему они безошибочно выходили на него в Сокольниках и в электричке. И понятно, почему они его дважды теряли. В берлоге, на поезде, везшем его по окружной, его защищали бетонные и железные стены, не пропускавшие радиосигнал.

Сырцов, не отпуская хищной улыбки с лица, спустился на нижнюю палубу. Еще бился боком о прикрепленные к причалу автомобильные покрышки теплоход, еще переругивался матрос с принимавшим чалку пристанским служителем, еще негустой была толпа желающих сойти на землю, а уже с противоположного борта подплывали к судну любопытные пацаны на водных велосипедах. Сырцов по-разбойничьи свистнул. Он мог позволить себе такое, он был в одиночестве с этой стороны. Юные колумбы с интересом глянули на него. Сырцов пальцем поманил к себе двоих самых мелких мореплавателей. Крутя педали, они мигом подтащились к борту. Сырцов показал им десятидолларовую бумажку и спросил:

— До берега довезете? Я храмом с воды хочу полюбоваться.

— Садитесь, — недовольно разрешил рыжий, видимо, капитан или владелец на час чудного плавсредства.

Двое пацанов сели в одно кресло, а Сырцов устроился во втором и распорядился:

— Поехали? — крутя педали, он одновременно извлек из пистона блестящий доллар, подкинул его, раскрутив, поймал и спросил у своих сопливых спутников, весело и грозно спросил: — Орел или решка?

— Орел, — мгновенно откликнулся рыжий. Сырцов раскрыл лопатообразную ладонь. Вышла решка. Он опять выиграл.

Он спрыгнул на береговые булыжники, уложенные здесь специально, дабы уберечь от размыва полуостров, на котором столпилась вся история Углича: храмы, палаты, терема. Вручив экипажу обещанную десятку, Сырцов, подождав, чтобы они отплыли подальше, присел на булыжнике и приступил к вскрытию. Доллар вроде без заметных швов, плотный, зараза, без пустот внутри. Чистая работа. Не было времени разбираться деликатно, и он шмякнул его о камень. Ребром. Не развалился доллар, но малозаметная щель в ребре обнаружилась. Опять пригодилась отмычка. Ею Сырцов варварски расковырял символ американского могущества.

Источник питания — мини-батарейка — оказался размером со спичечную головку. Он сладострастно, будто чирей выдавливал, выковырял ее и отмычкой раздавил, как клопа. Он сейчас словил кайф.

После потери сигнала они, думая, что он сумел-таки незаметно выбраться на берег, будут шмонать все прибрежные бетонные сооружения. Часа через полтора-два поймут наконец, что маячок он уничтожил.

— Отдохнем, Петрович? — развлекаясь, спросил сам у себя Сырцов.

Он устроился неподалеку от деревянного креста, поставленного здесь в честь великомученицы Анастасии, и, укрывшись в высокой, еще зеленой, одурманивающе пахнущей детством траве, заснул как младенец.

Сырцов укладывался в плотной широкой и длинной тени, но проснулся оттого, что лежал на солнце. Даже низкое светило напекло ему голову. На то и июнь. На четвереньках перебрался в убежавшую от него тень и стал потихоньку приходить в себя, для чего энергично промассировал лоб и затылок. Осмотрел, задрав рубаху, левый бок. Худо, дядя Жора: рана уверенно воспалялась. Ну, это на потом. Он глянул на часы. Было без десяти шесть, семнадцать пятьдесят. Магазины, надо полагать, еще открыты. Следовало решить самые насущные бытовые проблемы.

Сырцов вышел из заповедника и по деревянному мосту двинулся к прибрежному торговому центру Углича.

В маленьких частных магазинчиках приобрел поочередно шикарную и вместительную адидасовскую сумку (наверняка подделка), джинсы, джинсовую рубаху, исподнее, пару легкомысленно разрисованных футболок, мыло, зубную пасту, зубную щетку, бритву «Жиллет-сенсор» и, разменяв пару стодолларовых бумажек, хорошие кроссовки и носки. Покупки легли в сумку, и она стала выглядеть так, будто Сырцов полгода не снимал ее с плеча.

Поискав недолго, нашел едальню, которую содержали азербайджанцы. Нечистая, надо сказать, публика отоваривалась у стойки. Стоять Сырцову не было охоты, и он, усевшись за шаткий столик, отрешенно-приказным взглядом посмотрел на усатого и упитанного азербайджанца, контролировавшего работу двух русских буфетчиц. Сырцов умел смотреть: азербайджанец под его удавьим взглядом послушно пошел к нему.

— Что хочешь, дорогой? — ласково спросил он.

— Есть, — честно признался Сырцов. — Посиди со мной, Рашид.

— Откуда знаешь, как меня зовут?

— А наколка.

Рашид зачем-то спрятал руку с наколкой за спину.

— Какой глазастый!

— Ну! Присядь! Присядь! — продолжал гипнотизировать его Сырцов.

Рашид вздохнул, уселся в пластмассовое креслице, положил руки на стол и безнадежно догадался:

— Мент?

— Бывший. Так что не суетись, расслабься.

— Что кушать будешь?

— Что подашь.

— Шашлык сегодня неважный, а люля-кебаб — хороший.

— Две порции люля, зелени какой-нибудь, огурчики там, помидорчики, водички чтобы с газом покрепче и те де, и те пе.

— И те де, и те пе — это покрепче чего-нибудь? — опять догадался Рашид.

— Так точно, сообразительный кавказец. И не самопальной мочи, а настоящей фирмы без баловства. Найдешь?

— Имеется. Что будешь, коньяк, джин, виски?

— Джин какой?

— «Гордон».

— Тогда джину. А тоник найдется?

— Обижаешь, начальник, — не сдержался, зацепил Рашид и поднялся.

— Ты куда это?

— Распоряжусь.

— Отсюда распорядишься. Поговорить надо.

— Это тебе надо. А мне надо?

— Надо. Понравишься мне, так и навар будет.

— Алла! — крикнул Рашид, и Алла была тут как тут. Крепкая такая бабочка, явно в родстве с бесом. — Алла, другу моему устрой все как для родственника, по-домашнему. И джина моего принеси. Все поняла?

— Не поняла только, как друга вашего зовут.

— Георгием меня зовут, Аллуся, — признался Сырцов. — И действуй, действуй. Мне, как чукче, кушать очень хочется.

Одарив мужчин (обоих, не выбирая) многообещающей улыбкой, Алла скрылась за кулисами.

— Говори, Георгий, — предложил Рашид.

— Как у тебя со здоровьем? — заботливо поинтересовался Сырцов.

— Вах! Сглазишь! — испугался Рашид. И добавил: — Хорошее у меня здоровье.

— Ну, а на всякий случай доктор у тебя имеется? Я так полагаю, что здесь тобой все схвачено?

— Какой нужен? Венеролог, зубной?

— Лучше хирург.

— Хирурга нет. Терапевт, который все умеет, есть.

— Адресок и рекомендации, Рашид. Не бесплатно.

Рашид, не отвечая, весело заглянул Сырцову в глаза. Сырцов достал из заднего кармана пачку стодолларовых, отстегнул одну бумажку и положил на стол. Рашид взял бумажку и небрежно спрятал в нагрудный карман рубахи.