Гаврош молниеносно открыл дверь кассы, начал хватать пачку за пачкой, совал их за пазуху. Милка все так же стояла к нему спиной.

Прошло две, от силы три долгих минуты. Гаврош задвинул наполовину опустошенный ящик, отошел к двери, позвал:

— Пошли, Милка…

Он вышел из магазина первым, подождал Милку.

— Пойдем, в другом магазине отоваримся. — Гаврош заторопился по улице. — Как раз у твоего дома.

— А чего здесь не захотел?

— Вспомнил, сегодня Клавка работает, а я ей пятерку должен. Увидит — разорется.

Они зашагали быстрее. Гаврош напевал:

— «Идут на Север срока огромные, Кого ни спросишь, — у всех Указ…» — Вдруг спросил неожиданно весело: — Значит, я тебе разонравился?

— А ты мне никогда особенно и не нравился.

— Ну и дура. Еще пожалеешь… Ей-богу, пожалеешь, Милка…

— Пропадешь ты с этим Денисом Петровичем… — вдруг после паузы задумчиво проговорила Милка. — Затянет в омут — не выплывешь…

— Где наша не пропадала, Милка! — бесшабашно улыбнулся Гаврош и запел:

…А Робка домой не пошел. Сидел за столом для игры в домино.

Рядом сгрудились ребята, разговаривали между собой негромко:

— У Филимона отца с работы поперли. Домой без погон пришел.

— Он же в органах работал?

— Ну да. Майор был… Гад был страшный. Он же у Кондрашовых отца посадил, чтоб ихними комнатами завладеть.

— Ладно врать-то. Откуда знаешь?

— Знаю. Отца посадили, Кондрашовых в бараки выселили, а он в отдельной квартире жить стал…

— А теперь что? Квартиру у него обратно отберут?

— Я откуда знаю. Может, и отберут. Директор школы перепуганный ходит, видели?

— Ну и что?

— А то, что портреты Сталина везде поснимали…

Робка поднялся и побрел. Но не к подъезду своего дома, а обратно в переулок.

— Робка! — позвал его Богдан. — Ты куда?

Робка не ответил…

…Когда Гаврош вошел в душную комнату, раскрашенная девица захлопала в ладоши:

— За смертью его посылать!

Компания оживилась, придвинулась ближе к массивному столу.

Гаврош вынимал и ставил бутылки на стол.

— Пойду картошки поджарю. — Мать Гавроша поднялась, вышла.

— Денис Петрович, пойди-ка… — Гаврош направился в другую комнату, хитро подмигнул. Денис Петрович прошел следом, прикрыл дверь.

— Смотри… — Гаврош начал вынимать из-за пазухи и швырять на кровать пачки денег.

Денис Петрович окаменело смотрел, взял пачку, другую, повертел в руке, спросил хрипло:

— Откуда?

— В магазине никого не было. И кассирша куда-то убежала. — Гаврош нервно хихикнул.

— Кто видел?

— Я ж говорю, никого не было.

— А Милка? И этот… Робертино?

— Робертино раньше ушел. А Милка не видела вроде…

— Вроде или точно не видела?

— Да нет, спиной стояла… Если б увидела, перепугалась бы. Будь спок, Денис Петрович. Все чисто.

— Ну ладно, — Денис Петрович собрал пачки, затолкал их под матрац. — После пересчитаем. С почином тебя. — И он протянул Гаврошу руку. — Улов солидный.

Гаврош улыбался, гордый, довольный…

…Робка прибежал к ее дому, пулей взлетел на третий этаж, распугивая лестничных кошек, и остановился перед дверью. Один звонок и четыре таблички под ним. Робка нашел нужную, надавил кнопку три раза. В квартире стояла тишина. Потом он услышал смутные шаги и от страха попятился к лестнице. И ринулся вниз. Он успел проскочить один пролет, как услышал Милкин голос:

— Робка, ты?

Он остановился, задрал голову и увидел Милку, перегнувшуюся через перила. Распущенные волосы свесились вниз и почти закрывали лицо.

— Ты чего, Робка? — приглушенным голосом спросила Милка.

— Ничего… так… — Он стал медленно спускаться.

— Чего «так»? — Она тихо рассмеялась. — Заходи, раз пришел.

Робка взлетел наверх, перемахивая через три ступеньки. Она откинула с лица густую прядь, запахнула короткий, до колен, халатик и с улыбкой смотрела на него. На площадке последнего этажа истошно взвыла кошка. Милка вздрогнула и от испуга прижалась к нему всем телом. Он жадно искал ее губы, его худые руки подростка сжимали, мяли ее податливые плечи…

…Потом она вела его по квартире бесконечным темным коридором, держа за руку. В темноте Робка натыкался на какие-то ящики, табуретки, опрокинул пустое ведро.

— Ну, медведь… — шептала Милка и прыскала от смеха.

На грохот отворилась дверь в одну из комнат, темноту разрубила желтая полоса света, и сонный женский голос спросил:

— Кто там углы сшибает? Кому черти спать не дают?

— Это я, тетя Вероника, — негромко ответила Милка.

— А с тобой кто? — приглядевшись, спросила тетя Вероника.

— Черт, который спать не дает, — приглушенно хихикнула Милка.

— Так ты ему валенки надевай на копыта! — И дверь захлопнулась.

Пройдя еще несколько шагов, Милка толкнула дверь, нашарила выключатель — и вспыхнул свет. Милка втащила его в каморку-кладовку без окна. Вдоль стены — старая кушетка, застланная пестрым одеялом, маленькая тумбочка, на которой рядком стояло несколько книг, флакончики с духами «Красная Москва», патрончик с губной помадой, коробка с тушью для ресниц, дешевые серьги, еще какая-то ерунда. Зато, если взглянуть на стены, то глаза разбегались. Стены были сплошь оклеены обложками от «Огонька». Главным образом артисты театра и экрана. Тут и Клара Лучко из «Кубанских казаков», и Петр Алейников из «Большой жизни», и Николай Крючков из «Парня из нашего города», и Марк Бернес из «Двух бойцов»… Робка молча рассматривал портреты знаменитостей.

— Это мой «пенал», — тихо сказала Милка.

— Что?. — не понял Робка.

— «Пенал». Я сюда прячусь, когда мне совсем плохо.

— А сестренка с братишкой где?

— Спят в комнате… Скоро отец придет. Он сегодня во вторую смену.

— А где работает?

— В артели инвалидов, на Зацепе. Плюшевых мишек шьет… другие разные игрушки-зверюшки. — Она смущенно улыбнулась.

— Ты же говорила, он танкистом был?

— Был танкист… — Она стояла совсем близко от него, и Робка видел, как блестят ее глаза, слышал ее шепот: — Робка, Робочка, зачем мы с тобой познакомились, не пойму никак… Вот чует сердце, на беду…

— Мила… — Он нашел в темноте ее плечи, уткнулся лицом в рассыпавшиеся волосы, и они стояли неподвижно, боясь шевельнуться.

По коридору раздались шаркающие шаги, потом зашумела вода в туалете, послышался надсадный кашель, и вновь все стихло.

— Ну чего стоишь? — свистящим шепотом спросила она.

— А что? — так же шепотом спросил он.

— Ты еще совсем пацан, Робка. — Она тихо рассмеялась, еще крепче прижалась к нему. Тогда он разозлился и стал медленно клонить ее на кушетку. Она вдруг жалобно попросила:

— Не надо, Робочка…

Он не отвечал, жадно ее целуя, а руки торопливо расстегивали халатик, шарили по плечам, груди… И тут в тишине отчетливо щелкнул замок в двери.

— Ой, отец… — Она выскользнула ужом из его рук, бесшумно прошмыгнула в коридор.

Робка остался в кромешной темноте. Было хорошо слышно, как отец спросил:

— Ты, Мила?

— Я, я… где тебя носит так долго?

— Ты чего, Мила? — отец удивился ее раздражению. — Я ж всегда так прихожу, ты чего?!

— Есть будешь? Не хочешь, тогда ложись спать.

По коридору раздались шаги и странный деревянный стук. И вдруг шаги и стук прекратились.

— Ну чего встал, папка? Иди в комнату.

— А кто у тебя в «пенале»? — спросил отец.

— Ну, парень в гости пришел… а что?

Дверь в «пенал» отворилась, на пороге стоял отец Милки. Он включил свет и оказался в двух шагах от Робки, и потому особенно страшными показались его изуродованное огнем лицо, узенькие щелки вместо глаз, многочисленные шрамы на щеках и лбу. Слабый коридорный свет освещал его. А из-за спины выглядывала Милка.